Пир стервятников - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 139

Цепь Эйемона капитан тоже хотел забрать, но тут Сэм уперся. Отдать свою цепь — великий позор для мейстера, говорил он. Ксондо пришлось повторить это трижды, прежде чем капитан согласился. Когда ударили по рукам, у Сэма осталось только то, что было на нем, да еще сломанный рог, найденный Джоном Сноу на Кулаке Первых Людей. Что делать, утешал он себя. В Браавосе оставаться нельзя, а за проезд больше заплатить нечем, разве что воровать пойти или милостыню просить. Он готов был отдать все до нитки, лишь бы благополучно довезти мейстера Эйемона до Староместа.

Но на пути к югу они вошли в полосу штормов, каждый из которых подрывал силы старика и надламывал его дух. В Пентосе Эйемон попросил вынести его на палубу, чтобы Сэм мог описать ему город, но после этого он уже не поднимался к постели, которую больному уступил капитан. Разум снова стал ему изменять. Когда «Пряный ветер» прошел мимо Кровавой башни в гавань Тироша, Эйемон больше не заговаривал о путешествии на восток. Все его речи относились к Староместу и архимейстерам Цитадели.

— Ты должен им рассказать, Сэм. Заставь их понять. Те, кто служил в Цитадели вместе со мной, уже пятьдесят лет как умерли, а нынешние не знают меня. Мои письма должны были показаться им бредом выжившего из ума старика. Твой долг — убедить их в том, в чем я не сумел. Расскажи им, что творится у нас на Стене… об упырях и белых ходоках, о наступающем холоде…

— Хорошо, — обещал Сэм. — Я добавлю свой голос к вашему, мейстер. Мы им все расскажем вдвоем, вы и я.

— Нет, Сэм. Придется тебе одному… пророчество… сон моего брата… леди Мелисандра неверно прочла знаки. Станнис… да, в нем тоже есть драконья кровь. И в братьях его была. Благодаря Рейелле, дочурке Эга, их бабушке по отцу. Она называла меня дядей-мейстером, когда была маленькая. Я помнил это и позволял себе надеться… мы все обманывали себя, потому что хотели верить. Мелисандра, думаю, больше всех. Меч не тот, она должна это знать… свет без огня… пустой блеск… меч не тот, а ложный свет лишь заведет нас еще глубже во тьму. Дейенерис — вот кто наша надежда. Скажи это им в Цитадели. Заставь себя выслушать. Пусть пошлют к ней своего мейстера. Дейенерис нуждается в совете, в наставлениях, в помощи, а я все эти годы ждал неизвестно чего. Час пробил и застал меня ни на что не годным. Я умираю, Сэм. — Из слепых белых глаз мейстера полились слезы. — Смерть не должна пугать такого старого человека, как я, и все же мне страшно. Глупо, не правда ли? Я и так живу во тьме, с чего же мне бояться ее? Но я не могу не думать о том, что будет, когда последнее тепло уйдет из моего тела. Буду ли я пировать вечно в золотых чертогах Отца, как говорят септоны? Увижусь ли снова с Эгом, встречу ли Дейерона, здорового и счастливого? Услышу ли песни, которые мои сестры пели своим малюткам? А может быть, правы степные лорды и я буду вечно скакать на огненном коне по ночному небу? Или вновь вернусь в эту долину скорби? Никто не может этого знать, никто не заглядывал за стену, которая зовется смертью. Одни упыри, а мы-то с тобой знаем, какие они.

Сэм мало что мог на это ответить, но по мере своих сил утешал старика, а Лили спела мейстеру какую-то смешную нелепицу, которой научилась от других жен Крастера. Песенка позабавила старика, а после и усыпила.

Это был один из последних хороших дней Эйемона. После этого он все больше спал, съежившись под грудой мехов в капитанской каюте и бормоча что-то во сне. Проснувшись, он звал к себе Сэма, но когда Сэм приходил, старик забывал то, что хотел сказать, а если и вспоминал, то говорил бессмыслицу. Он рассказывал какие-то сны, не говоря, кому они снились, твердил о стеклянной свече, которую невозможно зажечь, и о яйцах, из которых никто не вылупится. Говорил, что сфинкс не загадывает загадки — он сам загадка. Просил Сэма почитать ему из септона Барта, чьи труды были сожжены еще при Бейелоре Благословенном. Однажды он пробудился с плачем.

— У дракона должно быть три головы, — причитал он, — но я слишком стар и немощен, чтобы сделаться одной из них. Мне следовало быть рядом с ней, показать ей путь, но тело мое меня предало.

Когда «Пряный ветер» пробирался через Ступени, мейстер стал забывать, как Сэма зовут, и часто принимал его за кого-то из своих умерших братьев.

— Он был слишком слаб для такого долгого путешествия, — говорил Сэм Лилли, глотая ром. — Джон не мог не понимать этого. Разве можно отправлять в море старика, которому минуло сто два года? Останься Эйемон в Черном Замке, он, глядишь, протянул бы еще лет десять.

— Или она сожгла бы его. Красная женщина. — Даже здесь, в тысяче лиг от Стены, Лилли избегала называть Мелисандру по имени. — Ей нужна королевская кровь для ее костров. Вель это знала и лорд Сноу знал. Потому-то малыша Даллы и подменили моим, чтобы я его увезла. Мейстер Эйемон умер, но умер мирно, во сне, — а останься он, она бы его сожгла.

Он все-таки будет сожжен, уныло подумал Сэм, только сделаю это я. Таргариены всегда отдавали своих покойников пламени. Квухуру Mo, конечно, не разрешил бы развести погребальный костер на борту корабля, поэтому тело Эйемона затолкали в бочку с ромом, чтобы оно сохранилось до Староместа.

— Перед смертью он попросил дать ему подержать дитя, — продолжала Лилли. — Я боялась, он уронит его, но нет. Он баюкал мальчика и пел ему что-то, а мальчик потрогал ручонкой его лицо. И ну тянуть его за губу — я думала, старику больно будет, а он только смеялся. — Она погладила руку Сэма. — Мы можем назвать мальчика Мейстером, если хочешь. Не сейчас, а когда подрастет.

— Мейстер — не имя, но ты можешь назвать его Эйемоном.

Лилли задумалась.

— Далла родила его в разгар битвы, среди звона мечей. Такое ему и нужно дать имя — Эйемон Дитя Битвы, Эйемон Звонкий Меч.

Такое имя устроило бы даже моего лорда-отца, решил Сэм. Имя воина. Ну что ж, этот мальчик — сын Манса-Разбойника и внук Крастера. Моей трусливой крови в нем нет.

— Хорошо, так и назови.

— Когда ему два года сровняется, — напомнила Лилли. — Не раньше.

Но где же он? Сэм между ромом и горем только теперь заметил, что у Лилли на руках нет ребенка.

— Его Коиджа взяла. Я ее попросила.

— Вон оно что. — Коиджа Мо, дочь капитана, выше Сэма ростом, стройная как копье, черная и гладкая, как отшлифованный агат. На корабле она командует красными лучниками, а ее собственный выгнутый лук из златосерда стреляет на четыреста ярдов. Когда на Ступенях их атаковали пираты, она уложила с дюжину человек, а стрелы Сэма все плюхнулись в воду. Больше своего лука Коиджа любит только одно — нянчить сына Даллы и петь ему колыбельные на языке Летних островов. Все женщины, сколько их есть на борту, души не чают в маленьком принце, и Лилли доверяет им мальчика, которого не доверила бы никому из мужчин.

— Коиджа очень добра, — сказал Сэм.

— Я поначалу ее боялась. Уж очень черна, а зубы большие, белые — то ли зверь, то ли чудище. А потом поняла, что она хорошая, и полюбила ее.

— Я знаю. — В детстве и юности Лилли знала лишь одного мужчину, страшного Крастера. Кроме него, ее мирок населяли одни только женщины. Мужчин она боится, а женщин нет. Сэм хорошо ее понимал. Дома, в Роговом Холме, он тоже предпочитал общество девочек. Сестры были добры к нему, а другие девочки если и дразнились, то насмешки перенести легче, чем тычки и удары, которыми награждали его жившие в замке мальчишки. Даже теперь с Коиджей Мо он чувствовал себя проще, чем с ее отцом, — может быть, потому, что она говорила на общем языке, а капитан нет.

— Ты мне тоже по сердцу, Сэм, — прошептала Лилли. — И напиток этот мне нравится. Он как огонь.

Да… в самый раз для драконов. Сэм сходил к бочонку и наполнил заново их опустевшие чаши. Солнце склонилось к западу, раздувшись втрое против обычного. Его лучи румянили щеки Лилли. Они выпили за Коиджу Мо, и за сына Даллы, и за оставшегося на Стене сына Лилли. После этого они просто не могли не выпить за Эйемона из дома Таргариенов.