Пир стервятников - Мартин Джордж Р.Р.. Страница 86

— Присядь, дитя, посиди со мной. Я хочу рассказать тебе одну сказку.

— Какую? — с подозрением спросила она.

— О том, как всё у нас начиналось. Если ты станешь одной из нас, тебе нужно знать, кто мы и откуда взялись. Люди шепчутся о Безликих из Браавоса, но мы старше самого города тайн. Мы были и до Титана, и до разоблачения Утеро, и до основания города. В этих северных туманах мы достигли расцвета, но зародились мы в Валирии, среди рабов, что надрывались в глубоких шахтах под Четырнадцатью Огнями, освещавшими некогда ночи Республики. Почти во всех рудниках сыро и холодно, и прорублены они в мертвом холодном камне, но Четырнадцать Огней были живыми горами с огненным сердцем и жилами, по которым струилась лава. В рудниках старой Валирии всегда было жарко — чем глубже, тем жарче, а углублялись они постоянно. Рабы трудились в раскаленной печи. До стен нельзя было дотронуться, воздух, разящий серой, обжигал легкие. Даже самые толстые сандалии не спасали ноги от ожогов. Порой из стены, пробитой в поисках золота, вырывалась струя пара. Кипящая вода или лава. Некоторые забои были такими низкими, что там работали на четвереньках или скрючившись в три погибели. А еще в этой красной тьме водились черви.

— Земляные? — нахмурилась Арья.

— Огненные. Говорили, что они сродни драконам, поскольку тоже выдыхают пламя, — но драконы парили в небе, а черви буравили почву и камень. Если верить старым сказаниям, эти черви жили в Четырнадцати Огнях еще до того, как появились драконы. В раннем возрасте они не больше твоей ручонки, но матерые могут разрастаться до чудовищной величины, и человека они не любят.

— Они убивали рабов, да?

— Там, где в стенах имелись трещины или дыры, часто находили обугленные тела. Тем не менее рудники продолжали углубляться. Рабы гибли десятками, но хозяевам до этого не было дела. Красное золото, желтое золото и серебро ценились больше человеческих жизней, ибо рабы в старой Валирии стоили дешево. Во время войн валирийцы брали тысячи пленных, а в мирные времена те плодили новых рабов. Тех, кто в чем-нибудь провинился, отправляли умирать в красную тьму.

— Почему же они не восставали?

— Рудничные бунты не были редкостью, но они, как правило, заканчивались ничем. Повелители драконов владели магией, и всех, кто восставал против них, ждала гибель. Лишь первому из Безликих удалось чего-то достичь.

— Кто же он был? — выпалила, не подумав, Арья.

— Никто. Одни говорят, что он сам был рабом, другие — что он родился свободным гражданином и принадлежал к знатному роду. Некоторые уверяют даже, будто он служил в руднике надсмотрщиком, и в его сердце проникла жалость к невольникам. Как бы там ни было, он постоянно находился среди рабов и слышал, как они молятся. В шахтах работали люди ста разных народов, произносившие молитвы, обращенные к разным богам, на своих языках, но молились они об одном и том же. О свободе и прекращении страданий. Простая, казалось бы, вещь — но боги оставались глухи к их молитвам, и люди продолжали страдать. Быть может, эти боги мертвы? — спрашивал себя тот человек, и однажды ночью в красной тьме он испытал озарение.

У всех богов есть свои орудия, мужчины и женщины, которые служат им и исполняют их волю здесь, на земле. Рабы вопреки очевидности молятся не ста разным богам, а одному богу, имеющему сто разных ликов… и орудие этого бога — он. В ту же ночь он выбрал самого несчастного из страдальцев, молившегося горячее всех остальных, и освободил его из неволи. Так был вручен первый дар.

— Он убил этого раба?! — отпрянула Арья. Такой поступок представлялся ей крайне неправильным. — Лучше бы он хозяев убил!

— Он одарил и их тоже… но это уже другая история, и вряд ли следует ее кому-то рассказывать. — Добрый человек склонил голову набок. — Кто ты, дитя?

— Никто.

— Ты лжешь.

— Откуда ты знаешь? Это что, волшебство?

— Не нужно быть чародеем, чтобы отличать правду от лжи, для этого достаточно пары глаз. Научиться читать по лицам нетрудно. Смотри на глаза, на губы. На мускулы в уголках рта, — он дотронулся до нее двумя пальцами, — ив месте соединения шеи с плечами. Одни лжецы моргают, другие смотрят на тебя неподвижно, третьи отводят взгляд. Некоторые проводят языком по губам. Многие прикрывают рот перед тем, как солгать, словно желают скрыть свой обман. Бывают и более тонкие признаки, но они есть всегда. Притворная улыбка очень похожа на искреннюю, однако они столь же различны, как сумерки и рассвет. Ты ведь можешь отличить сумерки от рассвета?

Арья кивнула, хотя не была уверена, что она может.

— Значит, ты можешь научиться отличать также правду от лжи… и когда научишься, для тебя в этом мире больше не будет секретов.

— Научи меня. — Она согласна стать никем, если без этого нельзя обойтись. Когда человек никто, у него внутри нет дыр.

— Тебя будет учить она, — сказал добрый человек, и у двери возникла девочка-призрак. — Начиная с браавосского языка. Какой от тебя толк, если ты не говоришь на нем и не понимаешь других? А ты взамен обучишь ее своему языку. Будете учиться друг у друга — согласна?

— Да, — ответила Арья — и с этого мгновения сделалась послушницей Черно-Белого Дома. У нее забрали одежду слуги и дали другую, черно-белую, мягкую, как то старое красное одеяло, которым укрывалась она в Винтерфелле. Под нее она надевала штанишки из тонкого белого полотна и черную, ниже колен, сорочку.

Они с девочкой-призраком показывали друг другу на разные вещи, произносили слова на родном языке и заучивали чужие. От простых слов — чашка, свечка, башмак — они перешли к более сложным, а там и к фразам. Сирио Форель когда-то заставлял Арью стоять на одной ноге, пока та не начинала дрожать. Потом посылал ее на охоту за кошками. Еще позже она плясала водяной танец на ветках деревьев с деревянным мечом в руке. Все это было трудно, но учить новый язык оказалось еще труднее.

Шить и то легче, подумала она как-то, забыв половину слов, которые вроде бы знала, а другие выговорив так дурно, что девочка-призрак посмеялась над ней. Фразы у меня получаются такими же корявыми, как раньше стежки. Не будь эта девчонка такой маленькой и щуплой, Арья расквасила бы ей нос. Вместо этого она прикусила собственную губу, думая: я слишком глупа для науки и слишком глупа, чтобы все это бросить.

Девочка-призрак усваивала общий язык быстрей, чем она — браавосский.

— Кто ты? — спросила она однажды Арью после ужина.

— Никто, — ответила Арья по-браавосски.

— Лжешь. Надо лгать хорошее.

— Не хорошее, а лучше, глупая, — засмеялась Арья.

— Лучше глупая. Я тебе покажу.

На другой день они стали играть, задавая друг дружке вопросы. Иногда они отвечали правду, иногда врали. Задававшая вопрос должна была отличить истину от лжи. Девочка-призрак всегда говорила верно, Арья же только угадывала, и большей частью неправильно.

— Сколько тебе лет? — спросила девочка.

— Десять, — ответила Арья и показала ей десять пальцев. Во всяком случае, она думала, что ей все еще десять, хотя как знать. В Браавосе дни считают не так, как в Вестеросе. По расчетам Арьи, ее десятый день рождения давно миновал.

Девочка кивнула, и Арья, как могла, спросила по-браавосски:

— А тебе сколько?

Девочка тоже показала ей десять пальцев, повторила этот жест еще дважды и добавила шесть. Лицо ее при этом оставалось спокойным, как вода в пруду. Не может это быть правдой, решила Арья, она ведь маленькая, и сказала:

— Ты лжешь. — Но девочка, покачав головой, снова показала на пальцах «тридцать шесть», потом сказала это словами и заставила Арью повторить.

Назавтра Арья рассказала об этом доброму человеку.

— Она не лжет, — усмехнулся он. — Та, кого ты принимаешь за девочку, — это взрослая женщина, всю жизнь посвятившая Многоликому. Она отдала ему то, чем она была, отдала то, чем могла бы стать, отдала все жизни, заключенные в ней.

— И я буду такой же? — призадумалась Арья.