Тайна замка Вержи - Михалкова Елена Ивановна. Страница 27

– Вижу, ты проснулась.

Николь вздрогнула и повернула голову.

У двери стояла старуха, сжимая в руке ведро, из которого свисали, переваливаясь через край, дряблые листья лопуха.

– Как раз вовремя.

Ведьма прошаркала к камину, уселась перед ним и принялась развешивать на решетке один лист за другим, откладывая рваные в сторону. Закончив, встала и подошла к топчану.

– Тебе они больше не понадобятся. – С этими словами она откинула с ног Николь одеяло.

Перепугавшись до смерти, девочка поджала ноги под себя.

– Ты что это? – нахмурилась старуха. – А ну дай.

Она ловко цапнула Николь за пятку и подтянула к себе.

«Не надо! – хотела крикнуть Николь. – Не отрезай мне ноги!»

Старуха вытащила из кармана замусоленного фартука ножницы и защелкала ими, будто заправский портной. При виде серебристого клюва, сверкающего в воздухе, Николь обмерла, а потом задергалась, как комар в паутине.

Ведьма не отнеслась к ее слабому дрыганью серьезно. Ножницы нырнули вниз, к голой ступне. К коже будто ледышку прижали.

– Перестаралась я, – проворчала старуха. – И когда столько узлов успела навертеть…

Ножницы щелкнули, и Николь почувствовала, как что-то, стягивавшее ее ступню, спадает вниз. Только теперь она ощутила, что и вторая нога чем-то обмотана. Не будь она так испугана, вспомнила бы, что ей еще ночью показалось, будто она привязана к кровати.

Выходит, не привязана.

С правой ногой старуха расправилась быстрее. Смахнула на пол обрывки нитей и отклеила от ступней девочки прилипшие листья.

– Простое средство, но до чего действенное, – пробормотала она.

Убедившись, что и на этот раз ноги останутся при ней, Николь осмелела.

– Что это?

Старуха искоса глянула на нее.

– Это капустный лист. Снимает жар.

Она небрежно бросила листья на пол.

Николь проследила за их полетом и увидела, что они упали на целую груду таких же. Их мясистая поверхность была исчерчена потемневшими бороздками – следами нити.

– Все эти листья тебе пригодились? – недоверчиво спросила Николь.

Старуха не ответила.

– Зачем их столько?

Ведьма нагнулась, собрала ошметки и запихнула в ведро. Двигалась она быстро и легко, острые обветренные локти так и мелькали перед глазами Николь, точно спицы с костяными набалдашниками.

– Хватило бы и четырех, – пробормотала девочка.

Старуха распрямилась.

– Четырех? Ты была как лягушка, изжарившаяся на камне.

Она отряхнула ладони.

Николь боялась ведьмы, но тяга к истине была сильнее.

– Лягушки не могут изжариться на камнях, – неуверенно возразила она.

– Еще как могут. Когда они перебираются из одного болота в другое, предчувствуя засуху. Об этом ты знаешь?

Николь не знала, но на всякий случай кивнула.

– Лягушка скачет себе по тропинке в поисках лучшей доли и думает, что опасаться ей следует только аистов да ежей. В тени попадается прохладный камень, и она решает, что можно бы и отдохнуть. Лягушка распластывается на камне, – старуха растопырила руки, – и засыпает. Но тень сдвигается, земля начинает нагреваться. Глупая лягушка не замечает этого. Она чувствует, что под ее желтым брюхом стало тепло, но не думает, что это опасно.

Ведьма хлопнула в ладоши и усмехнулась:

– В том-то вся и беда. Опасность нужно распознавать загодя, лягушонок. Еще тогда, когда тебе тепло и хорошо, а впереди ждет уютное глубокое болото. Но кто думает о смерти в такие минуты, правда? А уж лягушка вообще ни о чем не думает. Ведь это всего лишь пупырчатая тварь. Но когда она вспоминает, что нужно идти дальше, у нее уже нет сил сдвинуться с места. Она поджарилась, как лепешка на сковороде.

Ведьма помолчала и вдруг щелкнула пальцами:

– Лепешка. Вот чем я тебя попотчую!

– Я хочу только воды…

Но старуха будто бы и не слышала ее – ушла, бренча ведром, и вскоре принялась громыхать кастрюлями у дальней стены.

«Если меня и съедят, то не сейчас», – равнодушно подумала Николь. Страха в ней больше не осталось. Как если бы его долго зачерпывали и поднимали наружу из темных глубин души, выплескивая ковш за ковшом, а потом снова попытались зачерпнуть – а страха-то и нету. Закончился.

Николь закрыла глаза. Собственное нагое тело казалось ей невесомым и бесплотным. Быть может, ведьма решила раскормить свою пленницу, как раскармливают гуся?

Что ж, тогда до рождества можно ни о чем не беспокоиться.

Собственное безразличие мимолетно удивило Николь. Почему она не ломает себе голову над тем, что случилось, когда ведьма утащила ее в могилу? Почему не обдумывает, как сбежать? Почему не хочет даже взглянуть на раненую руку? И безумный маркиз де Мортемар не занимает больше ее мыслей.

Может быть, это она – лягушка на камне? Ну и пусть. Кто знает, отчего они засыпают, эти несчастные лягушки. Что, если на них снисходит озарение и они внезапно понимают, что зря тратили свою жизнь на прозябание в болоте? И под согревающими лучами солнца, благословляя его, радостно принимают смерть.

На этот раз собственные рассуждения ужаснули Николь. Святой Франциск, она набралась ереси от Венсана Бонне!

– Хочешь ты или нет, а подкрепиться тебе придется.

Старуха со стуком поставила на пол рядом с топчаном чашку и миску. В миске чернело что-то, по форме и впрямь напоминавшее лепешку, но только не из тех, что съедобны – во всяком случае, если речь идет о людях, а не о червяках. Николь разом забыла лягушек.

– Мне нужно съесть это?

– На вид не очень, – согласилась ведьма. – Разевай рот.

В мучительных попытках найти способ увильнуть от старухиного лакомства, Николь вдруг вспомнила слова Алисы де Вержи. «Хорошие манеры открывают любые двери», – не раз повторяла графиня дочерям.

Призвав на помощь всю свою любезность, Николь произнесла, подражая благородной госпоже:

– Благодарю тебя. Я бы предпочла что-нибудь другое.

Ведьма хмыкнула, подняла к ней желтое лицо и предложила:

– Лапку жабы? Хвост гремучей змеи? Коготки саламандры?

У девочки мелькнуло подозрение, что над ней потешаются. Но старуха выглядела серьезной и говорила так учтиво…

Взбив подушку, ведьма посадила ее повыше. Длинными сухими пальцами, коричневыми от въевшегося травяного сока, она стала отламывать кусочки от лепешки и подносить их к губам девочки.

Первый кусок Николь проглотила, зажмурившись от брезгливости. Но оказалось, что вкус хоть и не слишком приятный, но и не тошнотворный.

– Жуй тщательно, – посоветовала ведьма. – После всего, что случилось, не слишком-то умно было бы умереть, поперхнувшись крошкой, верно?

– Смерть нас не спрашивает! – слова Венсана Бонне сорвались с губ Николь раньше, чем она успела подумать.

Вообще-то лекарь говорил не совсем так. Жизнь спрашивает нас, смерть – нет. Когда Николь поинтересовалась, что это значит, он объяснил: пока ты жив, можешь выбирать. Только смерть отнимает у тебя эту возможность.

Не слишком-то Николь ему тогда поверила. Разве может она выбрать, служить ей Элен или нет? Вот то-то и оно.

Старуха пристально посмотрела на нее своими виноградными прозрачными глазами.

– Смерть? Не спрашивает, верно. Иначе вряд ли ты выбрала бы помереть в лесу, затравленная паршивыми псами.

– Собак у них не было, – тихо возразила Николь.

– А кто сказал, что я о собаках?

Она поднесла к ее губам чашку с отваром.

– Пей, не болтай.

Снова этот запах от ее ладоней – свежий и горький, отгоняющий дурные сны и плохие мысли.

– Он снился мне сегодня, – вслух подумала Николь.

– Кто?

– Маркиз де Мортемар.

– Сегодня? – хмыкнула старуха. – Как бы не так.

Николь непонимающе уставилась на нее.

– Я притащила тебя сюда, когда была гроза. Позапрошлой ночью. И с тех пор ты не просыпалась.

Девочка чуть не поперхнулась лепешкой.

Ведьма хлопнула ее по спине – удар вышел чувствительный, будто лопатой приложили, – и успокаивающе заметила:

– Это хорошо. Крепкий сон лечит тело и душу. А у тебя болело и то, и другое.