Третий пол: Судьбы пасынков природы - Белкин Арон Исаакович. Страница 2

Жене мое предложение понравилось, и уже через несколько дней передо мной лежала толстая рукопись.

«Родилась и выросла я в небольшой глухой деревеньке такого же глухого района Ивановской области. Первые воспоминания относятся годам к трем, то есть примерно за год до того, как погиб своей глупой смертью мой отец. Помню, как он басил что-то пьяным голосом, подыгрывая себе на старенькой гармошке, как усаживал меня на колени и качал на ноге. Помню, как показывал свою силу и удаль перед матерью, жестоко избивал ее, совершенно невинную, первым попавшимся под руку предметом. Помню и трагический для нашей семьи момент: под воздействием винных паров отец решил похвастаться, как хорошо умеет он плавать. Результат, мать стала вдовой в 30 лет с тремя детьми, один другого меньше.

Только сейчас я начинаю понимать, какой груз свалился на ее плечи. Она почти целый день находилась на ферме, где тогда не было ни малейшей механизации, а дома ее ожидали ее все работы, какие только выполняют на селе, и женские, и мужские. Падал забор, мать ехала в лес, рубила деревья и одна, без всякой помощи, ставила новый.

Лет до пяти я росла без волнений и забот, целый день носилась вместе со сверстниками с реки, в лес, из леса, в поле. Я даже как-то не обращала внимания на свой дефект. Бегала сломя голову, барахталась на речной отмели. Наверное, уже тогда я удивляла окружающих, но по малолетству все проходило мимо меня. Отдельные случаи все-таки запомнились. Например, такой. Повела нас всех мать в баню. И тут моя младшая сестра, указывая рукой, сказала: «Мама, смотри-ка, а у Женечки-то.», и назвала эту «деталь» так, как называют ее у нас в деревне. Мать ее отшлепала: «Никогда не смей так говорить!» Помню, я страшно обиделась на сестру, но детские обиды недолговечны.

Однако, с этого времени я и начала ловить со всех сторон косые взгляды, шепотки, от которых меня словно током ударяло. Но все обиды, всю тяжесть своего положения переживала в одиночестве, ни с кем не делясь своим горем.

Вспоминаю, как по дороге в школу я ступала в следы подруг, оставленные на снегу, и думала: вот похожу так побольше, и стану нормальной девочкой, как они, и никто не будет меня обзывать. Больше всего убивало слово «размужичье». Вообще я в драки почти не вступала, уже в те годы я понимала, что мне нельзя показывать свою истинную силу, но иногда приходилось драться, и уж тогда меня не щадили ни сверстники, ни даже некоторые взрослые. Я и сейчас никак не могу понять, как же люди, матери своих таких же людей, могли быть настолько безжалостны к ребенку.

С каждым годом я все больше отдалялась от людей, становилась стеснительной и замкнутой. Но при этом, постоянно, круглые сутки была на людях. Учась в восьмилетке, я жила в интернате, поступила в профтехучилище, потом в техникум, перешла в общежитие. А там у нас такая простота нравов, даже в туалете отдельных кабинок не было. Правда, до поры до времени у меня особых проблем не возникало. Но вот где-то лет с 15 они стали появляться, потом все больше, больше. И тут моя жизнь превратилась в сущий ад.

Носить женскую одежду я стеснялась, видела, что она меня делает настоящим уродом. Как раз в это время девушки начали носить брюки. Но легче мне не стало. В штанах я выглядела вылитым парнем. Не спасали и длинные волосы, которые я всегда завязывала в хвостики. Подходит, бывало, ко мне какая-нибудь старушка и спрашивает: «Это что, паренек, неужели нынче такая мода, с хвостами-то ходить?» Отшучиваюсь, а самой сквозь землю хочется провалиться. Правда, одев раз брюки, я уж больше их не снимала никогда, ни зимой, ни летом. Работали мы на практике в теплице: влажность до 100 %, жара как в Сахаре, все девчонки в купальниках, то огурцы поливают из шлангов, то сами обливаются, а я в полной амуниции, вот-вот сознание потеряю, но делаю вид, что мне хоть бы что.

Когда над верхней губой появился пушок, меня это поначалу не особенно насторожило. Но он становился все темнее и гуще. Как бороться? Ножницы, не берут. Подносила к лицу горящую спичку, опалила брови и ресницы. Нашла, наконец, радикальное средство, пинцет. Но где уединиться на полтора-два часа, которых требует эта нуднейшая процедура? Чаще всего я поступала так: брала книгу и садилась к окну, за штору, делала вид, что читаю. И при этом вся обращалась в слух. Чуть кто двинется к окну, сразу прячу зеркальце и пинцет между страницами. «Ты чего тут, Женька?», «Не видишь, что ли? Читаю!» А волосков этих проклятых, сотни. И дня через три они появляются снова. Два предмета, пинцет и зеркало, всегда были со мной, куда бы я не шла или не ехала. А что творилось, когда, случалось, терялся пинцет! Я места себе не находила, ни о чем думать не могла, пока не найду, или бежала в магазин. А пинцеты, как на грех, почти никогда не продавались, так я покупала готовальню, дорогую и совершенно мне не нужную, но там, в наборе с другими инструментами, обычно находился рейсфедер.

С годами перестала помогать и эта процедура. Поэтому половину лица я стала закрывать волосами. Разговаривая, старалась сидеть или стоять подальше от собеседника или же принимала такую позу, чтобы он видел меня вполоборота. Эта привычка сохраняется у меня и теперь.

Еще одна из моих многочисленных «странностей» была связана с теми неприятностями, которые мне доставлял голос. Чего я только не делала, чтобы хоть как-то приблизить его к женскому! Когда со мной разговаривают, то от волнения я часто теряюсь и не могу связать двух слов. А то и просто молчу.

Живя всю жизнь среди девчонок и зная их дотошность и наблюдательность, я должна была контролировать каждое свое движение. Как раздеться, как переодеться, как улечься в кровать? Даже ночью, во сне, я не переставала следить за собой и ловить каждое движение в комнате. Вот заскрипела чья-то койка, вот кто-то спустил ноги на пол. Сон не человека, а дикого зверя, над которым постоянно висит смертельная угроза.

Часто бывало: после занятий все идут на Волгу, купаться. А я одна сижу на берегу. Ссылаюсь на смерть отца: мол, с того времени, как он утонул, у меня появился животный страх перед водой, я, мол, и плавать-то не умею. На самом же деле плавала я, как рыба, еще в раннем детстве научилась, и теперь, глядя на визжащих и резвящихся в реке друзей, еле удерживалась, так хотелось разбежаться и нырнуть к ним прямо с берега.

Мне довелось познакомиться с жизнеописанием человека, с которым природа сыграла ту же шутку. До чего же удивительно схожи наши судьбы! Все те приспособления и ухищрения, к которым прибегала я, использовал и он. И по характеру, по духу у нас много общего.

Сколько времени простояла я перед зеркалом! Репетировала разные выражения, но что толку, лицо выдавало меня с головой. Массивный нос, черные густые, низко нависшие брови, до черноты смуглая кожа. Старухи наши деревенские умилялись: копия отец! А я стеснялась до дикости. Идя по улице, опускала голову, смотрела только под ноги. И все равно чувствовала, что все взгляды обращены на меня. А какие доносились до меня восклицания, какие реплики! Сколько я перенесла за свои 22 года, хватило бы на целую жизнь десяти человек.

Отметки у меня всегда были хорошие, я много читала. Еще в школе «заболела» садоводством, особенно, цветоводством. Завела переписку с учеными, с любителями, получала от них не только советы, но и посадочный материал. Я и теперь, когда приезжаю домой, первым делом иду в сад, навещаю своих зеленых питомцев. Вот этот прислан из Харькова, этот, из Ярославской области, а вот тот, из Челябинска. С утра и до позднего вечера могу копаться в земле: сажать, пересаживать, ухаживать за побегами.

Рано начала заниматься спортом. В школе никаких секций не было, я тренировалась сама. Читала про знаменитых спортсменов и, беря их за образец, сама задавала себе задания. Уже тогда я умела заставить себя переступить через «не могу»: работала на крайнем пределе сил, раз решила, должна умереть, но выполнить.

На разных соревнованиях обычно занимала первые места по бегу и лыжам. Играла в волейбол, в баскетбол, стреляла из винтовки. В деревне на подобные занятия смотрят, как на безделье, но меня ничто не могло остановить. Уже тогда я спала и видела себя олимпийской чемпионкой.