Дар Гумбольдта - Беллоу Сол. Страница 6

Так вот, Гумбольдт и Кэтлин жили в загородном коттедже. Гумбольдт несколько раз в неделю приезжал в город по делам — по делам поэта. Он находился на самом пике своей славы, если не могущества. Он имел четыре синекуры, о которых я знал. Их могло быть и больше. Считая, что жить на пятнадцать долларов в неделю — нормальное дело, я даже не мог представить себе его потребности и доходы. Он скрытничал, но то и дело намекал на какие-то крупные суммы. И вот его пригласили на год в Принстон подменять профессора Мартина Сьюэла. Сьюэл уезжал в Дамаск читать лекции о Генри Джеймсе на деньги фулбрайтовского [53] фонда. А Гумбольдт, бывший ему приятелем, оставался замещать его. Для этого курса требовался еще и ассистент, и Гумбольдт порекомендовал меня. Используя на всю катушку возможности, открывшиеся в послевоенном культурном буме, я отрецензировал для «Нью рипаблик» [54] и «Нью-Йорк таймс» тонны книг. И вот однажды Гумбольдт сказал:

— Сьюэл прочитал твои рецензии. Считает, что ты ничего. Твои черные глаза инженю и скромные провинциальные манеры производят хорошее впечатление

— эдакий приятный и безобидный юноша. Старичок хочет взглянуть на тебя.

— Взглянуть? Да он же постоянно пьян, причем настолько, что никогда не может закончить фразу.

— Ну, что я говорил? Ты только выглядишь как инженю, да и то только до тех пор, пока не затронута твоя милая нетронутость. Не будь таким высокомерным. Это просто формальность. Все уже решено.

В устах Гумбольдта «инженю» было плохим словом. Начитавшись психологической литературы, он рассматривал мои действия сквозь эту призму. Ни мои страдания, ни самоуглубленность, ни отстраненность от мира не обманывали его ни на секунду. Он видел во мне резкость и амбициозность, агрессивность и губительность. Размах его речей был настолько широким, насколько это вообще возможно, и, пока мы ехали в деревню на его подержанном «бьюике», Гумбольдт фонтанировал на фоне проплывающих мимо полей — комплекс Наполеона, Жюльен Сорель, бальзаковский jeune ambitieux1, обрисованный Марксом портрет Луи Бонапарта2, гегелевские личности всемирно-исторического значения. Гумбольдт испытывал особое расположение к этой личности всемирно-исторического значения, к толкователю Духа, к мистическому лидеру, который ставит перед Человечеством задачу понять его, и прочее и прочее. Такие темы и до Гумбольдта были в Виллидже обычными, но он привнес в них собственную особую изощренность и маниакальную энергию, страсть к запутанности, к намекам и финнегановской двусмысленности.

— Но в Америку, — говорил он, — эта гегелевская личность скорее всего придет слева. Родившись в каком-нибудь Аплтоне, штат Висконсин, как Гарри Гудини [55] или Чарли Ситрин.

— При чем здесь я? Со мной ты попал пальцем в небо.

Как раз тогда я сердился на Гумбольдта. Когда мы гостили у него в деревне, он за ужином предупредил мою подружку Демми Вонгел:

— Вы поосторожнее с Ситрином. Я знаю девушек вашего склада. Они слишком привязываются к мужчинам. А Чарли — настоящий дьявол.

Шокированный собственной несдержанностью, Гумбольдт выскочил из-за стола и выбежал во двор. Мы слышали, как он тяжело вышагивает по голышам деревенской дороги. С нами осталась Кэтлин.

— Он души в тебе не чает, Чарли, — в конце концов сказала она. — Но у него в голове засела странная мысль. Будто у тебя есть какая-то миссия — какая-то тайна, что ли? — и поэтому тебе нельзя доверять безоговорочно. А Демми ему нравится. И он пытается защитить ее. Но тут нет ничего личного. Ты же не обижаешься?

— Обижаться на Гумбольдта? На него невозможно обижаться, он слишком эксцентричен. Особенно как защитник невинных девушек.

Демми приятно удивилась. Какая молодая женщина не нашла бы такое внимание приятным. Позже она, как обычно без всяких околичностей, спросила меня:

— О какой такой миссии шла речь?

— А, пустое.

— А ведь ты когда-то говорил мне что-то такое, Чарли. Или Гумбольдт просто порол чепуху?

— Я говорил, что иногда у меня появляется забавное ощущение, будто я

— пакет, на который наклеили марку и проштемпелевали, будто на мне указан какой-то важный адрес и кто-то ждет не дождется моего прибытия. И содержится во мне неожиданная информация. Но это полная ерунда.

Демми — ее полное имя было Анна Демпстер Вонгел — преподавала латынь в школе имени Вашингтона Ирвинга, как раз на восток от Юнион-сквер, и жила на Барроу-стрит.

— В Делавэре есть голландский округ, — говорила Демми. — Именно оттуда и пошли Вонгелы.

В свое время ее отправили в пансион для благородных девиц, потом — изучать античные языки в колледж Брин-Мор [56], но она успела побывать несовершеннолетней правонарушительницей, связавшись лет в пятнадцать с бандой угонщиков машин.

— Раз уж мы любим друг друга, ты имеешь право знать, — сказала она.

— За мной числится целый список: кража колпаков, марихуана, проституция, угон автомобилей, сопротивление полиции, аварии, больница, условное осуждение, все что положено. Но я также знаю три тысячи стихов из Библии. Погружение в геенну огненную и проклятие.

Ее отец, миллионер из захолустья, гонял на «кадиллаке», сплевывая в окно.

— Он чистит зубы средством для чистки раковин, — рассказывала Демми.

— Отдает десятину церкви. Водит автобус воскресной школы. Последний из твердолобых фундаменталистов. Правда, таких как он — целые полчища.

У Демми были голубые глаза с незамутненными белками, вздернутый носик, почти такой же решительный, энергичный и непреклонный, как и взгляд. Из-за непомерно длинных передних зубов она практически все время ходила с открытым ртом. Элегантно удлиненную голову Демми украшали золотые волосы, разделенных пробором точно посередине, как занавесочки в доме чистюли. У нее было лицо, которое веком ранее могло выглядывать из фургона американских пионеров; очень белое лицо. Но первым делом меня поразили ее ножки. Они были несравненными. Только у этих замечательных ножек имелся волнующий дефект — носочки смотрели в стороны и коленки соприкасались, поэтому, когда она торопилась, туго натянутый шелк чулок при каждом шаге тихонько поскрипывал от трения. На вечеринке, где мы познакомились, я едва понимал ее неразборчивое бормотание, характерное для восточных штатов — почти не разжимая зубов. Но в пеньюаре она выглядела прекрасной деревенской простушкой, дочкой фермера, и произносила слова ясно и четко.

Обыкновенно часа в два ночи она просыпалась от кошмарных снов. Демми исступленно верила в Христа. Она считала, что душа ее осквернена, а потому

— она отвергнута. Демми боялась ада. Стонала во сне. А потом просыпалась в слезах. Чаще всего я тоже просыпался и начинал успокаивать и переубеждать ее.

— Ада не существует, Демми.

— Нет, он существует. Существует! Я знаю!

— Просто положи голову на мою руку. И спи.

Одним сентябрьским воскресеньем 1952 года Гумбольдт подобрал меня напротив дома Демми на Барроу-стрит, около театра «Черри Лейн». Он был уже далеко не тот молодой поэт, с которым я ездил в Хобокен есть устриц, теперь он был тучным и расплывшимся. Неунывающая Демми — по утрам не оставалось и следа ночных кошмаров — окликнула меня с площадки пожарной лестницы на четвертом этаже, где она держала свои бегонии.

— Чарли! Смотри-ка, приехал Гумбольдт на своем бобике!

Он наполнил собой Барроу-стрит, он — первый поэт Америки с динамическими тормозами, так он выразился. Гумбольдт был полон загадочным автомобильным очарованием, только не умел парковаться. Я наблюдал, как он пытается задним ходом вписаться на свободное место. У меня была на этот счет своя теория: каким образом человек паркуется, таково его представление о самом себе и так он способен оценивать свои собственные габариты. Гумбольдт дважды стукнулся задним колесом о бордюр и наконец бросил это дело, выключив зажигание. Вылез из машины — полосатый спортивный пиджак и ботинки для поло на ремешках, — с размаху захлопнул длинную, чуть ли не двухметровую дверцу. Он молча кивнул, не разжимая большого рта. Казалось, его серые глаза раздвинулись еще шире, чем обычно — ну точно кит, вынырнувший за рыбачьей плоскодонкой. Его красивое лицо потолстело и подурнело. Сделалось великолепно округлым, почти буддистским, только ему не хватало безмятежности. Я оделся для формального собеседования с профессором — затянутый и застегнутый на все пуговицы. И чувствовал себя сложенным зонтиком. За моим внешним видом следила Демми. Она погладила мне рубашку, выбрала галстук, ровно расчесала темные волосы, которые у меня тогда еще были. Я спустился по ступенькам вниз, в пространство, обозначенное неоштукатуренной кирпичной кладкой, мусорными ящиками, покосившимся тротуаром, пожарной лестницей, с которой махала нам Демми, и ее белым терьером, лающим с подоконника.

вернуться

53

Фулбрайтовский фонд — программа международного обмена студентами и преподавателями, предложенная сенатором Джеймсом Фулбрайтом (1905-1995), действует с 1946 г. Первоначально финансировалась из средств, вырученных от продажи военных излишков.

вернуться

54

«Нью рипаблик» — либеральный политический журнал, выходит в Вашингтоне с 1914 г.

вернуться

55

Гудини Гарри (Эрих Вайс) (1874-1926) — знаменитый американский иллюзионист-эскапист.

вернуться

56

Брин-Мор — престижный женский колледж в г. Брин-Мор, штат Пенсильвания, основан в 1885 г., впервые стал присваивать женщинам докторские степени.