Хендерсон, король дождя - Беллоу Сол. Страница 6

Вот я и подумал: почему бы и мне не попробовать? Я убрал скрипку в футляр и повёз в Нью-Йорк, в мастерскую на Пятьдесят седьмой улице. А после того, как её привели в порядок, стал брать уроки у старика-венгра по фамилии Гапоньи, жившего в районе Барбизон-Плаза.

После развода я жил один за городом. Мисс Ленокс — пожилая особа из коттеджа через дорогу наискосок — приходила готовить мне завтрак: больше я ни в чем не нуждался. Фрэнсис осталась в Европе. И вот однажды, мчась на урок по Пятьдесят седьмой улице, я столкнулся с Лили. «Ух ты!» — воскликнул я. С тех пор, как я посадил её на парижский поезд, прошло около года, однако мы незамедлительно возобновили прежние отношения. Её широкое, чистое лицо нисколько не изменилось. Оно не стало — и никогда не станет — спокойным, но оно было прекрасно. Единственная перемена: Лили окрасила волосы в оранжевый цвет — в чем, по-моему, не было никакой необходимости — и разделила на прямой пробор, так что они обрамляли лоб, как две половинки занавеса. Беда многих красивых женщин — в недостатке вкуса. Лили прибегла к туши, и теперь её глаза были разной длины. Что прикажете делать, если такая женщина, ростом под шесть футов, напяливает на себя костюм из зеленого бархата, вроде того, которым обивают полки в спальных вагонах, и отчаянно шатается в туфлях на высоченных каблуках? Один взгляд — и она сбрасывает с себя все нормы приличия, как будто сбрасывает зелёный бархатный костюм, шляпу, блузку, чулки и грацию, и вопит на всю округу: «Джин! Я ужасно соскучилась! Без тебя моя жизнь — одни страдания»!

В действительности она заявила следующее:

— Я помолвлена.

— Как, опять?!

— Решила последовать твоему совету. Ты сказал, нам достаточно быть друзьями. В целом мире у нас нет более близких друзей. Ты занимаешься музыкой?

— Или участвую в битве гангстеров, — ответил я, маскируя шуткой смущение. — Потому что в таком футляре может быть либо скрипка, либо автомат.

Она забормотала себе под нос что-то о женихе. Я оборвал её на полуслове.

— В чем дело? Если у тебя заложен нос, высморкайся и говори нормально.

Что это ещё за жаргон «Лиги плюща»? Шёпот вместе внятной, отчётливой речи. Так говорят с простонародьем, чтобы они кланялись, иначе не расслышат. К тому же, ты прекрасно знаешь, что я туговат на ухо. Твой избранник учился в Сент-Поле? Или в Шото?

Она уже внятно произнесла:

— Я потеряла мать.

— Какой ужас! Секундочку — разве ты не говорила мне об этом во Франции?

— Говорила.

— Так когда же она умерла?

— Два месяца назад. В прошлый раз я солгала.

— Ничего себе! Это что, игра такая — похороны матери? Пыталась меня околпачить?

— Да, Джин, это очень дурно с моей стороны. Я не хотела ничего плохого. Но на сей раз это правда. — Её глаза заблестели в преддверии слез. — Она нас покинула. Мне пришлось нанять самолёт, чтобы развеять прах над озером Джордж, как она просила.

— Мне очень жаль.

— Я с ней все время ссорилась, — покаянно произнесла Лили. — Как в тот раз, когда привела тебя домой. Но у неё была бойцовская натура, у меня тоже.

Что до моего жениха, то ты прав: он окончил Гротон.

— Надо же!

— Он очень хороший человек. Не то, что ты думаешь. Порядочный, помогает родителям. Но иногда я спрашиваю себя: могу ли я без него жить? — и отвечаю: «Да». Я потихоньку учусь быть одной. В нашем распоряжении — весь мир. Современной женщине не обязательно выходить замуж. Существует множество доводов в пользу одиночества.

Знаете, у меня иногда возникает подозрение, что жалость — очень опасная штука. Она заводит человека в ловушку. У меня сердце обрывалось кровью от жалости к Лили, и она тотчас попыталась поймать меня на крючок.

— Конечно, детка. Что же ты будешь делать?

— Я продала наш дом в Данбери. Теперь у меня квартира. Но мне давно хотелось подарить тебе одну вещь; я послала её по почте.

— Мне ничего не нужно.

— Это коврик. Ты ещё не получил посылку?

— На черта мне твой христоподобный коврик? Это из твоей спальни?

— Нет.

— Врёшь. Определённо из спальни.

Она упорно отрицала. Когда коврик доставили, мне пришлось за него расписаться. Он был багдадского производства и жутковатый на вид: линялого горчичного цвета, с голубыми веточками. Кое-где нити истёрлись от времени. Словом, такой противный, что мне даже стало смешно. Я отнёс его в подвальное помещение, где устроил себе музыкальную студию, и бросил на пол. Я сам заливал бетон и пожмотничал, так что ногам было холодно. К тому же я надеялся с помощью ковра улучшить акустику.

Ну вот, я ездил в город к учителю музыки, Гапоньи, и между делом встречался с Лили. Это тянулось полтора года, а потом мы поженились. Родились близнецы. Что же касается скрипки, то я не Хейфец, но продолжал играть. И что вы думаете — со временем во мне вновь прорезался — и звучал с каждым днём все громче и настойчивее — внутренний голос: «Я хочу, я хочу, я хочу!» Семейная жизнь с Лили оказалась не совсем тем, что доктор прописал; она же, на мой взгляд, получила больше, чем ожидала. После того, как она по— хозяйски ознакомилась со всем имением, у неё явилась прихоть: её портрет в полный рост, которому надлежало пополнить собой фамильную галерею. Этому портрету Лили придавала огромное значение; его написание длилось многие месяцы, вплоть до моего бегства в Африку.

Вот типичное утро моей жизни с Лили. Выйдем из дома: там настоящий свинарник. Представьте себе погожий, бархатный денёк ранней осени, когда солнышко золотит сосны, а в воздухе ощущается присутствие прохлады, приятно покалывающей лёгкие. Перед нами — гигантская вековая сосна, а под ней — темнозеленая трава, которой почему-то пренебрегают свиньи и в которой рдеют бегонии. На разрушенном камне — надпись, выбитая по желанию моей матери: «О роза счастья!..». И все. Остальное засыпало хвоей. Солнце, как гигантский каток, утюжит траву. Возможно, под слоем травы и земли покоятся останки, но они давно истлели, превратились в перегной, из которого поднялась трава. Так что они нас нимало не смущают. На ветру трепещут прекрасные цветы. Они щекочут мою открытую грудь, потому что я возлежу на газоне в тени деревьев, в алом бархатном халате, купленном на Рю дн Риволи в тот достопамятный день, когда Фрэнсис произнесла слово «развод». И вот вам пожалуйста — я, как всегда, ищу неприятностей на свою голову. И малиновые бегонии, и изумрудная зелень, и воздух, напоённый пряным ароматом, и нежное золото, и преобразованные останки, и щекочущие прикосновения цветов к моей груди делают меня совершенно несчастным. Я просто с ума схожу. Для другого вся эта роскошь была бы подарком судьбы, но я-то в алом бархатном халате — я-то что здесь делаю?

Подходит Лили с двухгодовалыми близнецами в коротких штанишках и аккуратных зелёных свитерках; тёмные волосёнки начёсаны на лобики. Лили с открытым, чистым лицом, готовая позировать для портрета. Я стою в своём бархатном халате и грязных фермерских сапогах, так называемых веллингтонах (я предпочитаю их всем остальным за ту лёгкость, с какой они надеваются и снимаются).

Лили начинает карабкаться в автофургон. Я вношу предложение:

— Возьми лучше автомобиль с откидным верхом. Фургон мне понадобится: нужно съездить в Данбери за стройматериалами.

Моё лицо угрюмо. У меня болят зубы. В доме кавардак, но Лили помпезно отбывает к художнику, и детям опять придётся играть в студии, пока мама будет позировать. Она запихивает их на заднее сиденье автомобиля с откидным верхом и трогается с места.

Я спускаюсь в подвальное помещение, беру скрипку и начинаю заниматься по Севчику. Оттокар Севчик разработал технику быстрой и точной смены позиций. Начинающий музыкант учится скользить пальцами по струнам из первой позиции в третью, потом из третьей в пятую, из пятой во вторую и так далее, пока уши и пальцы не натренируются настолько, что научатся легко и точно находить ноты. Даже не нужно играть гаммы — можно начинать прямо с музыкальных фраз, бегая пальцами взад-вперёд по струнам. Труднющая вещь — но Гапоньи говорит, это единственный надёжный способ.