Цветок камалейника - Громыко Ольга Николаевна. Страница 22
Рьеса, дочка управляющего? Надменная брюнетка с барскими замашками, привыкшая к беспрекословному повиновению черни и расценивающая Джая как одну из своих многочисленных игрушек? Она иногда даже забывала, как его зовут, зато молча вытворяла такое…
— Простите, госпожа Индора, этого больше не повт…
— И я, — словно не расслышав, таким ледяным тоном продолжала домовладелица, что Джаю померещилось, будто стены вокруг нее медленно покрываются инеем, — все ей принесла.
— Что? — Споткнувшийся Джай схватился за перила, чтобы не скатиться с лестницы к ногам торжествующей карги.
— Она пообещала, — хозяйка сделала мстительную паузу, — что ты дашь мне шесть медяков!
Нет, Рьеса расплатилась бы сама. И серебром, презрительно кинув его под ноги алчной тетке.
Обережник уже перестал гадать, которая из подружек почтила его своим визитом. Осталось только желание шумно выставить ее вон, а еще лучше — выкинуть из окна. И почему эти девки считают, что «неожиданный» — синоним «приятного»?! Попробуй-ка сам вломись к ним, когда они валяются на постели в драном халате, выщипывают брови или вообще сидят в уборной, обкушавшись слив!
Дрожащими от ярости пальцами расстегнув браслет, Джай стряхнул в горсть остатки бусин, отсчитал хозяйке пять медяков, остальное не глядя сунул в карман и зачастил по лестнице с таким видом, что госпожа Индора предпочла вхолостую захлопнуть рот, а заодно и дверь своей комнаты.
Первое, что увидел переступивший порог обережник, — валяющийся на полу халат, от которого тянулась цепочка из шляпы с черной вуалькой, веера, сапог, потрепанной кожаной торбы и кучи не поддающихся опознанию тряпок.
Из незнакомок женского пола в комнате была только бадья, куда один гнусный тип высыпал всю ароматическую соль, разболтал в воде полфлакона дорогущего пенящегося мыла, приберегаемого для визитов Рьесы, и разлегся во всем этом великолепии.
— Ах ты… т-ты…
— Я видет’, что твой радост’ не имет’ слов, о неподкупный бдун оритский улица! — с блаженно прикрытыми глазами промурлыкал горец, по подбородок сползая в воду. Лежащий рядом кошак приветственно вильнул Джаю хвостом.
— А ну пошел вон, гаденыш!!! — окончательно взбеленился обережник и, подскочив к бадье, попытался выдернуть оттуда «даму» за косу.
Дохлый номер! Причем горец ухитрялся не только незаметно, однако весьма успешно упираться всеми конечностями, но и «отечески» увещевать, нещадно коверкая слова:
— Слюшай, дарагой, зачэм сэрдишься?! Вода теплый, бадья балшой, мэста всэм хватыт! Кстаты, мэня ЭрТар завут, а ты?…
Джай сменил тактику и пихнул его в противоположную сторону. Не ожидавший подобного коварства горец так легко и глубоко ушел под воду, что с противоположной стороны бадьи по колено высунулись брыкающиеся ноги, которые в считаные мгновения заляпали водой и пеной все стены, половину потолка и морду Тишша, с фырканьем закрутившегося на месте.
О хозяине комнаты даже упоминать не стоит. И так все ясно.
Побарахтавшись, ЭрТар сел в бадье и, плюясь и откашливаясь, укоризненно уставился на обтекающего обережника:
— Э-э-э, мушшына нэкарашо быть такой жадный!
— Что?!
В следующий миг в нос горцу уставились все четырнадцать дул мыслестрела.
Охотник задумчиво заглянул в одно, другое, что-то прикинул и аккуратно, указательным пальцем, отвел руку обережника в сторону.
— У мэна тожэ такой ест, — доверительно сообщил он, взглядом указывая Джаю на что-то ниже его пояса, а именно в упор нацеленный туда мыслестрел. Оказывается, проклятый «сорока» не расставался с ним даже в бадье. Из дул капала вода, но обережник слишком хорошо знал, что на работу пружин это не влияет, а яд со стрелок растворяется только в крови.
Джай медленно опустил руку, с облегчением наблюдая, как оружие противника с той же скоростью убирается под воду.
— Зачем ты сюда приперся?! — прошипел обережник, посрамив разъяренную ухтайстую гадюку.
— Спать, — честно признался ЭрТар. — Дом нет, дэнга нет, местный жытэл’ злой как собака, у-у-у! И патом, — горец вытянул облепленную пеной руку и ласково провел пальцем по щеке обережника, — ты мнэ нравыш’ся, харошый…
Джай шарахнулся от бадьи, как ошпаренный, споткнулся о табуретку и с грохотом рухнул на пол. О нравах горцев бродила уйма скабрезных анекдотов, судя по которым в опасности находились даже дуплистые деревья.
ЭрТар так хохотал, что пена взбилась выше краев и величаво поползла по ним на пол.
— Шютка, дарагой! — наконец признался он. — Хот’ ты и правда милый, м-м-ма! — причмокнул «сорока». — Дэвка нэбос’ стая бегать, э?!
Горец положил ногу на край бадьи и выразительно пошевелил гибкими смуглыми пальцами. Обережник, все еще красный, как бурак, зло сплюнул на пол. Снизу, будто в ответ, донесся яростный стук палки в потолок и визгливое: «Немедленно прекратите шуметь, развратники!»
— Какой мэрзкий, завысливый баб! — глубокомысленно заметил ЭрТар, возвращаясь к омовению. — Патры мнэ спина, э? Заодно рука помоэш’…
Учитывая, что рукава обережника промокли до самых подмышек, предложение было весьма своевременным.
— Ты сам отсюда выметешься, или мне тебя прямо в бадье с лестницы спустить?!
— Нэ даташшыш’, — скептически возразил горец и, сощурившись, насмешливо предложил: — Иды храм жалоба, им балшой-балшой радаст’ будэт твоя помач’!
Обережник в этом не сомневался, так же прекрасно понимая, что даже если выдаст горца дхэрам, то переживет его в лучшем случае на день. А поскольку и сам валился с ног от усталости, то временно махнул на горца рукой и, стянув мокрую рубашку, плюхнул зад на кровать. Нашарил под подушкой плоскую медную баклажку, взболтнул и отпил несколько глотков, подолгу задерживая каждый во рту. Жизнь стала чуть приятнее.
Одновременно Джай исподлобья присмотрелся к незваному гостю. Вот уж действительно сорока — сухощавого, птичьего телосложения, раза в полтора легче Джая, но навряд ли слабее. Коса эта… нитки в ней какие-то, лоскутки, словно наспех, чем под руку подвернулось, переплеталась. Когда же это чучело перестает кривляться и корчить из себя грозного горского парня, то выглядит куда моложе — сперва-то обережник решил что ему за тридцать.
— Нравлюс’, да? — кокетливо поинтересовался ЭрТар, дунув на лезущий в нос клок пены.
— Нет, пытаюсь угадать, давно ли ты из пеленок вылез, — огрызнулся Джай, пряча флягу на место.
— У нас в гора нэт пеленка! — гордо заявил охотник. — Настоящий мужчына с рождений козлиный шкура лежи, череп враг погремушка играй!
— Лет тебе сколько, спрашиваю? — снова начал терять терпение обережник.
— Двадцать два, — рассеянно признался ЭрТар, поглощенный поисками утонувшей мочалки.
Обережник презрительно фыркнул — ему в прошлом месяце исполнилось двадцать четыре.
— Как ты меня нашел? — уже спокойнее поинтересовался он.
— Зачэм искат’? Кошка скажи, тот след нюхай!
— А его как мимо хозяйки протащил?
— Он сам по стэна влэз, — расплылся в улыбке горец. — Я тол’ко окно открой и свистни.
Кошак, словно догадавшись, что речь зашла о нем, перестал вылизываться и благосклонно замурлыкал.
— И почему, скажи на милость, ты решил, что я вам обрадуюсь?!
Горец недоуменно сдвинул брови:
— Ну я жэ тэбэ вся ноч’ помогай-спасай!
— Я тебе тоже!
— Вот! — торжественно поднял палец ЭрТар. — Тэпэр мы с тобой дрюг навэк! Мой стрэла — твой стрэла, мой дом — твой дом! Давай ышшо кров’ в знак вернаст’ смешаэм, э?
— Да иди ты со своей верностью! — затравленно взвыл Джай, у которого от сорочьего треска уже голова кругом шла. — Кровь ему… клещ ненасытный, Иггр твою мать! Навязался на мою голову! Чтобы утром духу твоего здесь не было… и кошачьего тем более!
Струхнувший Тишш раздумал метить угол, вспрыгнул на стол и свернулся калачиком, свесив хвост до самого пола.
— Хэй-най, утром мы быстро-быстро уходи, ты дажэ жалей, слезы платок сморкай! — Горец, ничуть не стесняясь обережника, вальяжно вылез из бадьи, одним полотенцем обернул бедра, а вторым начал промокать косу.