Тепло наших тел - Марион Айзек. Страница 11

Джули долго буравит меня взглядом, но наконец сдается и опускает глаза на грязную ковровую дорожку

— Может, Берг? — говорит она тихо, почти про себя. — Прыщавый такой. Наверняка Берг. Он был полный козел. Обзывал Нору мулаткой и всю дорогу пялился на мою задницу. А Перри, конечно, и не замечал. Если Берг, то его почти и не жалко.

Пытаюсь поймать ее взгляд, чтобы понять хоть что-то, но теперь она не хочет на меня смотреть.

— Просто… я хочу, чтобы ты знал… кто бы ни убил Перри, я его не виню.

Я снова напрягаюсь.

— Не… винишь?

— Нет. Я, кажется, понимаю. У вас ведь нет выбора, да? Если честно… я не думала, что когда-нибудь такое скажу… — она старательно мешает лапшу, — но то, что это наконец случилось, — почти облегчение.

Я хмурю брови.

— Что?

— Наконец-то я могу не бояться.

— Смерти… Перри?

Я тут же жалею, что произнес это имя. Каждый звук отдает у меня на языке вкусом крови.

Джули молча кивает, все еще не поднимая глаз. Когда она снова подает голос, он тих и едва слышен — это голос воспоминаний, жаждущих быть забытыми.

— С ним… что-то случилось. Даже много чего. Наверное, однажды он просто не выдержал. И сделался совсем другим. Он был такой сумасшедший, огненный, смешной мечтатель и вдруг… все бросил, вступил в Оборону… так быстро изменился, что страшно. Говорил, что все это для меня, что настала пора вырасти и научиться брать на себя ответственность и так далее. А все, что я в нем любила — все, чем он был, — постепенно начало отмирать. Он сдался. Плюнул на свою жизнь. И смерть была этому естественным финалом. — Она отодвигает тарелку. — Перри все время говорил о смерти. Постоянно. Представляешь, мы целуемся, мне уже крышу сносит, а он вдруг такой: "Джули, как ты думаешь, какая теперь средняя продолжительность жизни?" Или: "Джули, когда я умру, отрежь мне, пожалуйста, голову сама". С ума сойти, как романтично!

Она смотрит в окно на горы на горизонте.

— Я пыталась с ним поговорить. Я так стараласьудержать его, но за каких-то пару лет это стало ясно всем. Он просто… исчез. Не знаю, что могло бы его вернуть, разве что второе пришествие и возвращение короля Артура, вместе взятые. Меня одной было мало. — Она смотрит на меня. — Скажи, он вернется? Станет зомби?

Я опускаю глаза и вспоминаю вкус его сочного розового мозга. Качаю головой.

Некоторое время Джули молчит.

— Нет, мне жаль, что он погиб, правда, просто… — Ее голос дрожит. Она замолкает и откашливается. — Мне очень жаль. Но он сам этого хотел. Я знаю.

По ее щеке ползет слезинка. Джули вдруг пугается и стряхивает ее, как паука.

Встаю и иду выбрасывать лоток. Когда я возвращаюсь, ее глаза еще красные, но сухие. Джули шмыгает носом и вяло мне улыбается.

— Я, наверное, много гадостей про Перри говорю, но и сама ведь я не воплощение счастья, понимаешь? Я тоже чокнутая, просто… еще живая. В процессе. — Она издает резкий, нервный смешок. — Странно. Никогда ни с кем об этом не говорила. Но ты… Ты такой тихий,просто сидишь и слушаешь. С тобой все равно что с… — Тут улыбка исчезает с ее лица, и на мгновение Джули уносится далеко-далеко. Придя в себя, она продолжает ровным, осторожным голосом, ее глаза блуждают по салону, изучая оконные клепки и предупреждающие наклейки. — Я когда-то баловалась наркотиками. С двенадцати лет. Почти все успела перепробовать. До сих пор пью и травку курю, только дай. Как-то, когда мне было тринадцать, переспала с одним мужиком за деньги. Даже не ради денег — они и тогда уже ничего не стоили. А просто потому, что это было ужасно. И наверное, я думала, так мне и надо. — Она смотрит на свое запястье, испещренное шрамами, как концертными печатями. — Чего только люди с собой не делают… когда все равно, понимаешь? Что угодно, лишь бы заглушить свой внутренний голос. Лишь бы убить воспоминания и желательно не сдохнуть в процессе.

Джули молчит, изучая пятна на полу, а я терпеливо жду, когда она вернется в реальность. Наконец она делает глубокий вдох и пожимает плечами. — Вот ты меня и заразил, — бормочет она и натянуто улыбается.

Медленно встаю и направляюсь к проигрывателю. Достаю одну из моих любимых пластинок — ничем не примечательную подборку Синатры с разных альбомов. Не знаю, чем она мне так нравится. Однажды я проторчал над ней целый день — стоял и смотрел, как она крутится. Я знаю ее дорожки лучше, чем линии на собственной руке. Когда-то считалось, что музыка — прекрасное средство общения. Может, это правда и сейчас, в посмертном мире. Ставлю пластинку и переставляю иголку, перескакивая через куплеты, меняя песни, прыгая между бороздками в поисках тех слов, которые мне нужны. Все выходит не в такт, перебивается скрежетом, как если бы я пытался разорвать человеческое тело на части… но голос всегда безупречен. Бархатный баритон Фрэнка передает все, с чем никогда не справились бы мои усохшие связки, будь у меня даже дикция Кеннеди. Стою над проигрывателем и нарезаю свое сердце в акустический коллаж.

Мне плевать, если ты…вжик… если про тебя говорят…вжик… злая ведьма…вжик… не меняйся для меня, если только ты…вжик… потому что ты удивительна…вжик… такая, как есть…вжик… ты удивинельна… удивительна… И все…

Пластинка играет дальше, а я сажусь напротив Джули. Она смотрит на меня влажными, красными газами. Кладу руку ей на грудь и чувствую мягкий удар ее сердца. Тихий голос, говорящий на своем языке.

Джули шмыгает носом и вытирает его рукой.

— Кто ты? — спрашивает она уже во второй раз.

Я улыбаюсь. Потом встаю и ухожу прочь, оставив ее наедине с вопросом, на который нет ответа. Эхо ее пульса в ладони заменяет мне собственный.

Ночью я засыпаю на полу выхода номер 12. Наш новый сон, конечно, совсем другой. Наши тела не "устают", и мы не "отдыхаем". Но иногда дни или даже недели неумолимого бодрствования прерываются — разум не выдерживает, — и мы падаем в изнеможении. Позволяем себе умереть, отключиться, и часами, днями, неделями ни о чем не думать. Столько, сколько нужно, чтобы восстановить электроны, составляющие ид, чтобы побыть собой еще немножко. В нашем новом сне нет ни капли мира и покоя, он лишний, страшный — искусственное, железное легкое для задыхающихся скорлупок наших душ. Но сегодня все иначе. Мне снится сон.

Смутные, недопроявленные, выцветшие, как столетние кинопленки, в глубине сна мелькают кадры из моей прошлой жизни. Призрачные фигуры входят через оплывающие двери в темные комнаты. В голове, как пьяные великаны, столпились голоса — гулкие и невнятные. Я занимаюсь непонятно каким спортом, я смотрю бессвязные фильмы, я что-то говорю и над чем-то смеюсь. Среди туманных картинок моей незнакомой жизни мелькают проблески какого-то хобби, какой-то страсти, давно принесенной в жертву на непросыхающий от крови алтарь прагматизма. Гитара? Танцы? Горный велосипед? Что бы это ни было, память задыхается в густом тумане, я не могу разобрать. Все остается во тьме. Пустое. Безымянное.

Мне вдруг хочется знать, как я стал таким, какой есть. Эта спотыкающаяся неловкая развалина… осталось ли во мне хоть что-то из прошлой жизни, или я восстал из могилы чистым листом? Что я унаследовал, а что — мое, личное? Вопросы, когда-то праздные, внезапно заслонили собой все. Неужели я навсегда прикован к тому, чего никогда не вернуть? Или я свободен выбирать?

Просыпаюсь и смотрю в потолок высоко наверху. И без того выхолощенные воспоминания испаряются окончательно. Все еще ночь. Совсем рядом, за дверью ближайшего служебного помещения, моя жена занимается сексом со своим любовником. Я стараюсь не обращать на них внимания. Сегодня я уже однажды их застал. Случайно. Дверь была открыта, и я вошел. Голые, они неловко хлопали друг о друга телами, стонали и трогали себя за серую кожу. Он был обмякший, она — сухая. Они озадаченно пялились друг на друга, как будто не собственная воля, а какая-то неведомая сила превратила их в это сплетение рук и ног. Они дергались, как марионетки из мяса, а глаза их как будто говорили: "Кто ты и какого черта тут делаешь?"