Довольно милое наследство - Белмонд С. А.. Страница 17

Джереми посмотрел, и я поняла его без слов. И, как обычно, именно я, глупая американка, сказала вслух то, что про себя думали оба.

– Наперегонки! – крикнула я.

Я побежала по левой лестнице, он по правой. Я обогнала его на полступеньки.

– Ты все еще легче перышка, – пробормотал Джереми с восхищением и раздражением одновременно. – Никогда не мог тебя обогнать. А плаваешь ты до сих пор быстро, как угорь?

– Джереми, ты только взгляни! – воскликнула я, открывая двери. – Одна, две, три, четыре спальни!

– Осторожнее, – резко сказал он, и я замерла.

Из пола что-то торчало, но это был не гвоздь. Доска расщепилась и торчала, только и всего. Но Джереми взял меня за руку, словно непослушную девочку.

– Пойдем со мной, – сказал он строго. – Если ты провалишься, то они скажут, что я убил тебя ради наследства.

Мы зашли по очереди в каждую спальню. Хозяйская спальня, украшенная обоями в бело-голубую полоску с розочками, выходила на юго-восток, так что каждое утро сквозь застекленные двери балкона комнату заливало солнечным светом. Эта комната, как я поняла позже, была единственной прибранной комнатой в доме. Двоюродная бабушка Пенелопа умерла именно здесь, в своей постели, накрытой сейчас таким красивым нежно-голубым покрывалом.

Я не хотела говорить об этом Джереми, но он, судя по всему, думал о том же самом, поскольку сказал после продолжительной паузы:

– Должно быть, ей было здесь комфортно, раз она приехала сюда умирать. Но мне почему-то кажется, что она чувствовала себя одним из здешних призраков.

Какое-то время мы постояли молча.

– Балкон, – заметил Джереми, указав пальцем.

Я выглянула на балкон. Оказалось, что он огромный и идет по всей южной стороне дома и на него выходят двери из других комнат.

– Смотри-ка, гости могут отсюда подглядывать в комнату, даже кровать видна, – констатировала я.

– Хм, и правда, – кивнул Джереми.

К спальне примыкала маленькая ванная с белым кафелем, биде, раковиной и зеркалом, а также ванной на лапах-подставках и старомодным туалетом с баком сверху и цепочкой для слива. Над ванной было маленькое окошечко, так что по ночам, принимая водные процедуры, можно было любоваться звездами.

Джереми пустил воду в раковине, и сначала полилась бурая жижа, но потом вода очистилась, так как давление было хорошим. Никаких протестующих скрипов ржавых труб.

– Водопровод работает неплохо. Что удивительно.

Джереми осматривал сантехнику. Я уже отошла от эмоционального шока, полученного в спальне, и заметила предмет из тикового дерева. Я подошла ближе, чтобы рассмотреть получше.

– Что это? – спросил Джереми. – Прикроватный столик?

– Письменный столик, – сказала я, открыв панель и продемонстрировав ему гнезда под ручки и склянки с чернилами, вырезанные из палисандра и выложенные внутри перламутром. – Торговцы антиквариатом обожают такие столики, – сказала я. – Они пользовались одинаковой популярностью у домохозяек и генералов на протяжении не одного столетия. Такой столик можно просто сложить и взять с собой в поездку, чтобы прорабатывать планы свержения правительств и революционных заговоров. На каждой остановке в пути люди писали письма, ведь телефонов раньше не было, как и телеграфов. Эта красота, как мне кажется, из Англии и сделана в конце семнадцатого века. Возможно… – Я открыла ящичек, где обычно хранили чистые листы бумаги, и замерла.

Бумаги там не оказалось, зато на меня смотрели с фотографий два лица – мое и Джереми.

– Погоди-ка! – воскликнул Джереми. – Это же мы на пляже! – Мы склонились над фотографиями. – Кто-то сфотографировал нас, а мы даже не знали. – Мне стало не по себе.

У Джереми, видимо, в голове роились те же мысли.

– Похоже, двоюродная бабушка Пенелопа сфотографировала нас исподтишка.

– Я выгляжу как пугало рыжеволосое, – простонала я.

– А я как тощая глазастая швабра, – вымолвил Джереми.

Я перевернула фотографии, чтобы сверить дату. Но с обратной стороны моей фотографии было нацарапано чернилами лишь «Пенни без зубного моста», а на обратной стороне фотографии Джереми – «Музыкант, как и его отец», на что Джереми хмыкнул. Других фотографий в ящике не оказалось. Только визитка из юридической конторы Джереми с адресом и контактными телефонами.

– Джереми, – начала я загадочным голосом, – она как будто знала, что мы придем вместе. Может быть, она хочет, чтобы мы узнали что-то об этом месте и ее жизни? – Чем больше я над этим думала, тем больше мне нравилась эта идея. – Иначе зачем она отдала тебе дом, а мне гараж?

Он посмотрел на меня.

– А Ролло мебель, не забыла? Нет ничего мистического в том, чтобы разделить имущество между кровными родственниками и ничего не оставить правительству, Пенни, – спокойно сказал он. – Не стоит романтизировать ситуацию. Большинство людей просто продают то, что переходит к ним по наследству.

– Фу, – сказала я разочарованно. – Ты же не посмеешь продать эту чудесную виллу?

– Это уж вряд ли, – признался Джереми. – Она замечательная. Интересно, остальное тоже в хорошем состоянии? Пойдем, посмотришь другое имущество, – сказал Джереми и повел меня в другую комнату.

Мы стали давать имена каждой спальне. Первая стала Розовой комнатой из-за розочек на обоях. Следующую мы окрестили Комнатой взятия Бастилии, потому что она была в красно-синих тонах. За ней шла Комната Ренессанса, поменьше размером, там на потолке была плитка, с которой из-за облаков выглядывали купидоны.

– Довольно мило, – заметил Джереми.

– Итальянская, – сказала я о плитке. – Раньше такое делали для людей, которых любили. Для невест или детей, даже для новорожденных. Разрисовывали потолок чем-нибудь приятным, чтобы, просыпаясь, любимые видели это.

Следующую комнату мы назвали Японской. На обоях были нарисованы пагоды и маленькие женщины с бумажными зонтами на изогнутых мостах. Все четыре комнаты располагались в ряд, с выходом на балкон с одной стороны и в холл с другой. Для трех гостевых комнат была одна ванная в конце коридора в бледных тонах цвета морской пены, с таким же старомодным туалетом и более узкой ванной, нежели у хозяйки. Некоторых плиток в полу недоставало.

Мы вернулись вниз и обнаружили под каждой лестницей по двери. Справа за дверью оказалась кладовка, где не было ничего, кроме старой грязной швабры. Левая дверь вела в столовую с тяжелыми опущенными шторами темно-красного цвета и длинным столом, вокруг которого мы насчитали восемь страшных на вид стульев с деревянными спинками.

За столовой оказалась кухня, откуда наружу вела дверь. За дверью мы обнаружили веранду, где хранился садово-кухонный инвентарь – корзина, лейка, садовые ножницы, перчатки. С веранды спускались каменные ступени, а за ними, если продраться через жасминовые заросли, можно было обнаружить заброшенные грядки с зеленью.

Кухня больше других помещений нуждалась в ремонте. Здесь стояла древняя черная печь, ржавая раковина, старый холодильник, за которым обнаружилась кладовая для продуктов. Из кладовой вниз, в винный погребок, вела лестница, на которой доски прогнили и скрипели. Джереми включил фонарик, и мы увидели несколько пыльных бутылок старого портвейна и шерри, но в основном полки пустовали. Лишь паутина со страшными пауками заполняли некоторые из них.

– Похоже, бабушка Пен и ее дружки выпили все вино, – одобрительно кивнул Джереми.

Я боялась наткнуться на колонию пауков-убийц, поэтому с удовольствием покинула погребок.

Мы вернулись в столовую, и Джереми раздвинул шторы. Поднялась пыль, и мы закашлялись, но оно того стоило! За шторами обнаружились застекленные двери, а за ними внутренний дворик со сланцевым покрытием. На каменном полу стояли большие терракотовые цветочные горшки, стол на чугунных ножках и стулья. Ниже, под ступеньками, виднелся старый маленький пруд, выложенный плиткой и сейчас заполненный лишь опавшими листьями.

С дальнего края прудик атаковали заросли кустарника, и, похоже, владения там заканчивались. Со всей осторожностью мы пробрались за кусты и обнаружили, что эта вилла, как и оливковые фермы, которые мы видели по дороге, просто один из многих кукольных домиков, примостившихся на выступах скал. Домики виднелись под нами, над нами, и все они примостились на выступах-ступенях, выглядывая на великолепное Средиземное море. Яркое рыжее солнце сладко опускалось в синие воды, оставляя золотую дорожку от самого горизонта, соединяя море с сушей.