5-я волна - Янси Рик. Страница 12

– Иди в дом, Кэсси, – мягко повторил папа. – Ты сейчас нужна не ей, а Сэмми.

Я пошла в дом. Сэмми сидел на полу в своей комнате и играл; его X-крылый истребитель уничтожал «Звезду смерти».

– Ба-бах. Красный, я захожу!

А снаружи папа стоял на коленях возле свежевырытой могилы. Коричневая земля, красная роза, серое небо, белая простыня.

12

Я понимаю, что должна поговорить с Сэмми.

Я не знаю, как иначе туда добраться.

Туда – это первый дюйм на открытом пространстве, где солнечный луч поцеловал мою поцарапанную щеку, после того как я решила выбраться из-под «бьюика». Тот первый дюйм был самым трудным и самым длинным дюймом во Вселенной. Он растянулся на тысячи миль.

Туда – это место на шоссе, где я повернулась лицом к врагу, которого не видела.

Туда – это единственное, что не дает мне сойти с ума. Иные лишили меня всего, но это отнять не смогли.

Сэмми – причина того, что я не сдалась. Это из-за него я не осталась умирать под той машиной.

В последний раз я видела Сэмми через заднее окно школьного автобуса. Он прижимался лбом к стеклу и махал мне рукой. И улыбался, как будто ехал на экскурсию – возбужденный, нервный, но совсем не испуганный. В автобусе были другие дети, и это помогало ему не бояться. Что может быть будничнее, чем большой желтый школьный автобус? Школьный автобус – это настолько нормально, что, когда они после четырех месяцев кошмара въехали в лагерь беженцев, их появление вызвало шок. Все равно что увидеть «Макдоналдс» на Луне. Это жутко, это аномально, этого просто не может быть.

Мы пробыли в лагере всего пару недель. Из пятидесяти человек, собравшихся там, мы единственные были семьей, все остальные – вдовы, вдовцы и сироты. Самый старший в лагере выглядел на пятьдесят с лишком. Сэмми оказался самым маленьким, но были еще дети, все, если не считать меня, младше четырнадцати.

Лагерь располагался в двадцати милях к востоку от нашего дома. Во время Третьей волны, когда больницы в городе оказались переполнены, люди вырубили там участок леса и построили полевой госпиталь. Дома быстро собирались из спиленных вручную деревьев, из жести и листового железа, которое перетаскивали из вымирающего города. – Главным зданием был барак для инфицированных. Рядом поставили домик для двух врачей, которые ухаживали за умирающими, пока их самих не уничтожило «багряное цунами». Были еще огород и резервуары для дождевой воды, которой мы мылись-стирались и которую пили.

Мы ели и спали в бараке, вместе с пятью-шестью сотнями истекающих кровью людей. Пол и стены в этом доме постоянно отмывались с хлоркой, а кровати, на которых умирали инфицированные, сжигались. И все равно там витал слабый запах эпидемии (немного похожий на запах скисшего молока), а химия не могла удалить все пятна крови. На стенах были видны следы ее брызг, по полу протянулись серповидные темные пятна. Это походило на жизнь внутри трехмерной абстрактной картины.

Наше жилище было одновременно складом продуктов и арсеналом. Консервированные овощи, мясо в вакуумной упаковке, сухие продукты и добавки, как соль например. Дробовики, пистолеты, полуавтоматические винтовки и даже пара ракетниц. Все мужчины ходили по лагерю вооруженные до зубов. Мы как будто вернулись в эпоху Дикого Запада.

В лесу, в нескольких сотнях ярдов от лагеря, была вырыта неглубокая яма. В этой яме сжигались трупы. Нам туда ходить не разрешалось, – понятно, что я и некоторые дети постарше ходили. Там постоянно болтался гаденыш, которого все звали Криско [3] (думаю, потому что он зализывал назад длинные сальные волосы). Ему было тринадцать, и он мародерствовал. Криско бродил буквально по колено в пепле и выуживал оттуда ювелирные украшения, монеты – все, что он считал ценным или «интересным». И клялся, что занимается этим вовсе не потому, что извращенец.

– Главная разница теперь в этом, – говорил он и, фыркая от удовольствия, просеивал между пальцами с черными ногтями улов.

Его руки до локтя были покрыты серым пеплом.

– Разница между чем и чем?

– Между человеком и никем. Бартер вернулся, детка! – отвечал он и демонстрировал ожерелье с бриллиантами. – Когда все закончится, командовать будет тот, у кого есть что-то ценное.

Мысль о том, что иные хотят уничтожить всех, тогда еще не поселилась в наших головах. Даже в головах взрослых. Криско воображал себя аборигеном, который продает Манхэттен за пригоршню бусин, хотя больше смахивал на злополучного дронта.

Папа услышал об этом лагере несколько недель назад, когда у мамы появились первые симптомы заражения. Уговаривал перебраться туда, но она понимала: это ее не спасет. Мама знала, что с ней происходит, и хотела умереть дома, а не в каком-то лесном псевдохосписе. А потом, когда маме оставалось уже недолго, прошел слух, что этот госпиталь превратился в некое убежище. Мол, это достаточно далеко от города, чтобы уцелевшие после эпидемии в относительной безопасности переждали следующую волну. (Хотя многие умники склонялись к мысли, что нас ждут бомбардировки.) И в то же время достаточно близко, чтобы люди из правительства смогли найти укрывшихся там. Если вообще такие люди из правительства еще существуют и если они собираются кого-то искать.

Неофициальным начальником в лагере был Хатчфилд, в прошлом морпех, словно собранный из конструктора «Лего»: квадратные руки, квадратная голова, квадратный подбородок. Он ходил в одной и той же футболке, сплошь в пятнах (может, даже от крови), но его черные ботинки всегда были начищены до зеркального блеска. Хатчфилд брил голову, но почему-то не грудь и спину, которые действительно стоило брить. Он весь был разукрашен татуировками. И еще он любил оружие. Два пистолета носил на поясе по бокам, один за спиной и еще один в плечевой кобуре. Никто не носил столько пистолетов. Видимо, это что-то вроде отличительной черты неофициального начальника.

Часовые засекли нас на подходе. Как только мы вышли на дорогу, которая вела к лагерю, появился Хатчфилд и парень по имени Брогден. Я абсолютно уверена, они хотели произвести на нас впечатление своим арсеналом. Хатчфилд велел нам разделиться. Он собирался переговорить с папой, а Брогден должен был заняться мной и Сэмми. Я сказала Хатчфилду, что об этом думаю. Ну, вы догадываетесь, – чтобы он присовокупил свое желание к татуировкам на заднице.

Я только что потеряла маму и совсем не хотела потерять отца.

– Все в порядке, Кэсси, – сказал папа.

– Мы не знаем, кто они, – возразила я ему. – А вдруг это бсоры, папа?

Бсоры – так в городе сокращенно называли бандитов с оружием. Подонки убивали, насиловали, похищали детей, мародерствовали. Они были пеной Третьей волны. Это из-за них мы заколачивали окна и двери и запасались едой и стволами. Не пришельцы были первыми, кто вынудил нас готовиться к войне, это сделали бсоры.

– Они просто соблюдают меры предосторожности, – сказал мне папа. – Я бы на их месте так же поступал. – После этих слов он похлопал меня по плечу: – Все будет нормально, Кэсси.

А мне хотелось сказать: «Черт, старик, если ты еще раз так снисходительно похлопаешь, я…»

Папа отошел вместе с Хатчфилдом. Я не могла слышать, о чем идет разговор, но они оставались в поле зрения, и мне стало чуть-чуть легче. Я посадила Сэмми себе на колени и постаралась отвечать на вопросы Брогдена так, чтобы при этом не заехать ему в челюсть свободной рукой.

Ваши имена?

Откуда вы?

Кто-то из ваших близких инфицирован?

Можете ли сообщить какую-либо информацию о том, что происходит?

Что вы видели?

Что слышали?

Для чего вы здесь?

– Здесь – это в вашем лагере? Или вопрос экзистенциального характера? – поинтересовалась я.

Брови Брогдена сошлись на переносице и превратились в одну четкую линию.

– Чего? – спросил он.

– Если бы вопрос был задан до того, как началось все это дерьмо, я бы ответила: мы пришли, чтобы послужить человечеству. Если бы я хотела показаться шибко грамотной, ответила бы: если бы мы не пришли сюда, мы бы пришли еще куда-нибудь. Но раз уж все это дерьмо случилось, я отвечу: мы пришли, потому что нам чертовски повезло.