О чае, о кофе, о любви...(СИ) - "Урфин Джюс". Страница 16

– Я давно не влюблялся. А тут резануло. Глубоко. Знаешь, сколько я тебя ждал в том дворе? Я тогда все списки жильцов перетряс, когда твои данные мелькнули – во мне что-то забродило… но не дошло. А потом… там, в ресторане, все сложилось. И снесло. Я тебя, правда, думал, убью. Но теперь все… Считай, рассчитались, Жень, – и Гамлет выпускает меня, чуть оттолкнув.

И только тогда я выдыхаю. Как оголодавший пожираю я взглядом так близко артикулирующие губы, не понимая, не осознавая целиком, что же они произносят. «Рассчитались? – хочется спросить мне. – Странный какой-то расчет. Неправильный. Почему-то после такого расчета я опять в аутсайдерах… Опять».

– Ты подумай, Жек. Может, и правда вышло бы что путное из моей затеи. Хватит уже этих игрищ. Упростим жизнь? Дело – это дело, – он устало трет переносицу – Что бы не надумал, позвони.

Я киваю спине Гамлета. Он, так и не дождавшись ответа, тяжело ступая идет назад.

Я иду, бездумно поворачивая и переходя улицы. В голове перемешалось огромное количество вопросов, а в душе какофонией звучат разнокалиберные эмоции. Прошлое наслаивается на настоящее, настоящее становится не тем, чем казалось, стоит лишь слегка поменять угол зрения в этом причудливом калейдоскопе. Ноги выносят меня к знакомому бару, именно тут мы любили проводить время с Ильей. Еще одно «стеклышко», выпавшее из моего калейдоскопа.

Устроившись у барной стойки, я принимаюсь с удовольствием напиваться, дезинфицируя старые и новые душевные раны. С каждой поднятой рюмкой острые грани моей реальности оплавляются и границы, отделяющие меня от счастья, становятся все более размытыми и не такими непреодолимыми. Я верчу очередную рюмку, когда из-за самой потайной двери подсознания высовывает испуганный нос один неприятный вопрос. Что я чувствую к Егору и к Гамлету? Прикрыв глаза, я прислушиваюсь к нежной грусти, затопившей нутро при имени Егор. Любовь? Да, именно такой должна быть любовь… Наверное… Теплой, исполненной нежности, обожания… Я усмехаюсь… Даже невозможность быть вместе не наполняет душу горечью, только тепло с полынным привкусом. Гамлет. Имя хлещет словно пощечина, вызывая внутренний ропот. Вызывая смесь похоти, злости и еще чего-то темного и необузданного. Это всего лишь похоть? Голод моего тела и животный магнетизм Гамлета? Химия всего лишь химия? Или это тоже может быть любовь? Так можно и до абсурда допиться, резюмирую я весь этот балаган и проглатываю очередную дозу алкоголя.

– Жень.

– Иль-я, – пытаюсь сфокусировать взгляд и одновременно выговорить его имя.

– Ты чего тут так накидался?

– Значит, есть повод.

– Отмечаешь что-то?

– Можно и так сказать.

– Давно не виделись, – Илья присаживается рядом и тут же проводит по моему бедру пальцами.

– Нет, – сообщаю я ему, стряхивая руку.

– Есть кто-то?

– Нет.

– Тогда, может быть… скрасим друг другу вечер?

– Нет, – морщусь я, невольно передергиваясь от воспоминаний о суррогате отношений, суррогате секса, суррогате жизни.

– Что ты заладил? Нет… нет. Да ты просто пьян. Ну-ка поднимайся, поедем ко мне.

– Нет, – отшатываюсь я от него.

– Поехали, я сказал, – Илья плотнее прижимает мое неустойчивое тело к себе.

На улице, глотнув прохладного ночного воздуха, я чуть-чуть прихожу в себя.

– Я поеду домой.

– Домой так домой.

Усадив меня на переднее сиденье и для надежности пристегнув ремнем безопасности, уточняет:

– У тебя как всегда во дворе приткнуться негде?

Я равнодушно пожимаю плечами: могут ли меня сейчас волновать земные вопросы?

Илья, покрутившись по дворам, все-таки находит место и даже не так далеко. Выбравшись из душного машинного чрева, пропахшего настойчивым цитрусовым ароматизатором, я пошатываясь бреду домой, повинуясь небезупречному автопилоту. Автопилот периодически подводит, и я начинаю сильно вилять на заданном маршруте.

– Тише. Тише, – Илья перехватывает мою руку.

– Уйди, – отмахиваюсь я от него.

Он настойчиво тянет меня в тень арки.

– Ну что ты как маленький? – прижав к холодной стене дома, Илья не церемонясь ощупывает мое тело.

– Нет, – возражаю я, отталкивая. – Я не хочу тебя.

– Потерпишь, – закипает он.

– Не хочу. Два года терпел. Больше не хочу. Целуешься ты мокро, трахаешься нудно. Ты даже не разговариваешь, а лишь уточняешь свои планы. Не-хо-чу.

– Нудно, значит? Терпел, да? Сученыш, жизнь тебя не учит? Мало тебе битых окон? Может, тебе теперь фасад подкорректировать?

Алкоголь заглушает боль, она не обжигает, она словно накатывает волной и отступает, заставляя мой мир вращаться и скакать. Я краем сознания понимаю, что, закрываясь от нарастающих по силе ударов, выплевываю вместе с кровью что-то обидное в адрес Ильи, но остатки разума растворяются все быстрее в вязкой темной луже небытия. А потом наступает тишина.

Сначала тишина была полной и абсолютной, но потом она будто подтаивает, и сквозь прорехи до меня доносятся звуки. Странное успокаивающее попискивание. Смех молодой женщины. Чей-то тихий разговор. И я с каждым таким эфиром все больше желаю узнать, откуда эти звуки. Хочется сесть и разогнать надоевший мрак. Хочется что-то изменить в этом неправильном мире, где я не ощущаю своего тела.

Боль приходит ночью. Тихо и нудно тронув челюсть, стекает по скулам к вискам, свернувшись там болезненными клубочками, пульсирует, наращивая интенсивность и ритм, потом растекается сеткой по затылку и, поднявшись к темечку, вонзает электродрель в мозг, с педантичностью вгрызаясь в него. Я глухо стону, мечтая об упущенной тишине, которая спасала меня от этого ада. Боль приносит с собой осознание собственного тела. Но это не важно. Кто-нибудь, выключите эту дрель!

Я разлепляю глаза и смотрю на потолок, который ничем не может мне помочь, разве что рухнуть и прекратить все это. Переместив взгляд в сторону и вызвав тем самым повторный каскад боли, я шевелю рукой, пытаясь сдернуть капельницу за иглу, что припекает мне кожу на сгибе.

– Жень, – обзор закрывает чья-то голова. – Наконец-то…

Голова издает столько звуков, которые болезненными иглами впиваются в мой мозг, что я морщусь и шиплю:

– Помолчи.

Но уже поздно – вокруг уже суетятся-топают-хлопают, заставляя меня пожалеть о поданных признаках жизни. Зато потом руку ожигает еще раз укусом укола, боль начинает отступать, освобождая затылок, и замирает, чуть-чуть пульсируя в висках.

Мне снится сон, в котором шоколадная богиня тает под дулом пистолета. Я пытаюсь отвести пистолет, умоляю богиню уехать туда, где холодно, и перестать таять. Но она, растекаясь красивым рисунком, напоминающим крыло бабочки, заявляет мне, что это судьба. Просыпаюсь я с чувством огромной потери. Тяжело выдохнув, почти всхлипнув, верчу головой. Боль, тут же встрепенувшись, кидается облетать владения. Я замираю, уговаривая ее утихомириться и обещая больше не шевелиться.

– Проснулись? – шаркает где-то что-то синхронно с женским голосом, и комнату затапливает светом. – Сейчас доктора позову. Голова болит? – надо мной возникает радостно-любопытная девичья физиономия. – Красавчик, глаза открылись, отек почти прошел. Через неделю можно фоткать на паспорт. Укольчик сделаем?

Моя боль, заполучив очередную дозу, привычно умащивается в висках, время от времени остро оцарапывая коготками. В палату вплывает человек-пароход, моментально заполнив дверной проем белой массой.

– Ну-с? Сдвиги? Как зовут? Год рождения назовете?

Я послушно докладываю.

– Тэк-с. Какой сегодня год и почему вы тут, помните?

– Помню, – признаюсь я.

– Это хорошо, – расцветает док, – просто замечательно. Скажите спасибо вашей маме, что наградила такой крепкой головой. Мы-то думали – не жилец, а он даже малюсенькой амнезией не страдает. Прекрасно. Друзей ваших звать будем. Но после допроса и досмотра.

Доктор, несмотря на свой немаленький вес, легко двигается вокруг кровати, спрашивая немыслимое количество всевозможной белиберды, мнет мое тело и довольно хмыкает.