Собачья работа - Романова Галина Львовна. Страница 109

Нет нужды описывать весь путь. Только первый день я путешествовала одна. Заночевала в придорожном трактире, на следующие сутки вскоре после полудня мне удалось догнать небольшой торговый караван и пристать к нему. Война недавно закончилась, еще не везде на дорогах было спокойно, и ко мне поначалу отнеслись настороженно. В самом деле — женщина в потрепанном мундире королевской пехоты, при оружии, без ноги, одна, просит ее подвезти. Кто ее мог подослать? Только разбойники, на разведку. Пришлось дать старшому каравана лишний злотый, чтобы он просто позволил ехать рядом. Остальные караванщики косились настороженно, никто не спешил с разговорами, и первую ночь я просидела одна.

Поверили мне не сразу. Только когда третья ночь прошла спокойно, люди как-то оттаяли. До этого приходилось даже питаться отдельно: сидя в стороне от костра и кутаясь в плащ, жевать прихваченные в дорогу хлеб и сыр, запивая водой из ручья. Лишь на четвертый день пути меня допустили к общему костру, налили миску наваристой крупяной похлебки с салом и набранными у обочины травами, угостили брагой. Расспрашивали про войну — многие воевали и хотели узнать, где довелось сражаться мне, как звали командующего нашим полком, да не встречала ли я такого Пашку из Ловиц — мол, как ушел парень на войну, так до сей поры ни слуху ни духу. Я старалась отвечать честно. Мне нечего было скрывать.

К самому Брылю караван не шел — их путь лежал в соседний городок, так что на повороте мы простились. Я, с комфортом проделавшая больше половины пути на подводе, с трудом влезла на лошадь, предвкушая, как через несколько верст слезу с седла и больше никогда не буду ездить верхом. Если бы был шанс дойти до городка засветло, вовсе не стала бы садиться в седло, а прошагала бы пешком.

Брыль — городок небольшой. Сотни две-три домов, лавки, большое здание городской управы, часовня Дочери — вот и все. Наша усадьба стояла чуть в стороне, на окраине, на невысоком холме, с которого полого спускались две дороги — в сам Брыль и в ближайшую деревню. Именно туда, к тамошним мальчишкам, мы и бегали играть. Не то чтобы было ближе — просто деревня стояла на берегу речки, а возле земляного вала Брыля не протекало даже самого маленького ручейка. Только в овраге по весне талая вода давала приют нескольким лягушкам. На память сами собой пришли мои прежние друзья. Некоторые мальчишки в начале войны, как и я, попали в пехоту. Но после военного лагеря, где нас учили маршировать и держать строй, бывших друзей-приятелей раскидало кого куда. Даже не знаю, все ли вернулись? Те, кто остался в живых, наверняка уже женаты. Было бы интересно с ними встретиться, узнать, кто где воевал, вспомнить те дни.

Судя по всему, война не затронула мой родной город — перемены, конечно, были, особенно в центре, где появилось несколько новых домов в два этажа, внизу в них располагались лавки, а наверху жили хозяева. Но земляной вал и тын наверху были такими же — как их подновили в начале войны, так с тех пор и стояли. А вот от оврага почти ничего не осталось — только небольшая ямка в земле. Засыпали при строительных работах или просто я выросла и за восемь лет все забыла?

Наш дом, трехэтажная усадьба с пристроенными справа и слева клетями для скота, окруженная садом и оградой, словно бы выросла, стала выше. Понадобилось несколько минут, чтобы я поняла — вырубили часть окружавших дом деревьев. Не стало двух старых тополей, чьи кроны смыкались как раз над кровлей. Без них дом казался каким-то лысым и голым.

Ворота оказались приоткрыты, дедок-привратник сидел на чурбачке и что-то мастерил. При виде его я не сдержала улыбки — дедок был тот же самый, который восемь лет назад провожал меня на сборный пункт и еще пошутил: «Ну уж если Дануська воевать пошла, не будет врагам пощады! Всех одолеем!» — Он часто твердил, что боги потому не дали моему отцу сыновей, что родилась я, стоившая трех мальчишек.

Дедок вскинул подслеповатые глаза, когда тень от ушей моего коня почти доползла до его ног.

— Кто тут ходит? А ну…

— Здравствуй, дед Мрок! — сказала я.

— Ась? — Он встал. — Чего надо, говорю?

М-да, внешне дед не изменился, но почти ослеп и оглох. И что он тут делал на воротах? По привычке сидел или впрямь больше некому? Нет, сквозь воротный проем было видно, что жизнь-то в усадьбе течет. Челядь занята делом. Кое-кто, заметив меня, побросал дела и таращил глаза на незнакомца.

— Это я, Дайна, — сказала чуть громче, чем хотелось.

— Кто? — прищурился он.

— Дануська! — крикнула я, наклонившись вперед и осторожно перенеся вес тела на здоровую ногу, чтобы перекинуть на другую сторону протез. Новый сгибался в колене гораздо легче, так что спешиваться теперь было не такой проблемой.

— Дануська? — Дедок всплеснул руками. — Да ну? И ты живая?

— Да. — Я с облегчением встала на твердую землю.

— Вот радость-то! — Дед засуетился, забегал вокруг, взмахивая руками, как клушка крыльями. — То-то матушка ваша обрадуется! И сестрицы! Такое счастье привалило! Эй, Пынька! Беги в покои, скажи господам — панна Дайна вернулась!

Челядь засуетилась. Какой-то мальчишка принял у меня коня, другой кинулся к дому. Его опередила женщина, до этого сыпавшая пшено курам. Ее громкий голос слышался, казалось, даже сквозь каменные стены.

Я прошла по двору, озираясь по сторонам. Он был вытоптан до твердости камня. Впереди пристроили новое большое крыльцо. А вот сад отступил за забор и стал раза в полтора меньше. Там явно вырубили несколько старых яблонь и серьезно проредили смородиновые кусты.

— О боги!

На крыльцо выскочила мама. За нею — две девушки лет восемнадцати. Маму я узнала сразу — она ничуть не изменилась, только по щекам сбегали морщины, а глаза казались тусклыми.

— Дайна? Мне сказали, что…

— Здравствуй, мама.

Она подошла, прижимая руки к груди, пробежала взглядом по моему лицу. Вспоминала ту восемнадцатилетнюю девушку, которая решила идти на войну вместо отсутствующего брата? Или отчаянно думала, что делать? Мы не виделись восемь лег. Неужели мама меня не узнала?

Узнала.

Я поняла по тому, как внезапно изменилось ее лицо.

— Дочка. Вернулась… Живая!

Непонятно, чего больше было в ее глазах и голосе — страха или радости. Вроде и хорошо, что дочь жива, а вроде все так привыкли к тому, что ее нет, что теперь не знают, как принять такого гостя.

— Живая. Мама, ты прости, что я так долго собиралась. Денег не было на дорогу. Зато теперь… вот, — я полезла в кошель на боку. Полученные от Витолда злотые всюду носила с собой.

— Ох, нет, нет, — замахала руками и попятилась мать. — Не надо! Дайна! Ох… Что же это такое?.. Ну, пошли в дом, чего тут-то стоять? Сейчас с дороги покормлю тебя. У нас все по-простому, вот завтра гостей ради такого праздника созовем, тогда барашка заколем, гусочек-курочек, за рыбой мужиков пошлю, пирогов напечем… Пироги-то любишь?

— Люблю, — улыбнулась ей. — Я твои пироги все эти годы вспоминала!

Всей толпой ввалились в дом (я с обнимающей мамой, девушки и слуги), и меня сразу потащили наверх, на второй этаж. С крутой лестницей возникла небольшая заминка: точно такие же ступени были в домике Яницы, крутые и узкие, но, хотя я привыкла спускаться-подниматься по ним, там все выглядело по-иному. Там на мне не висела мать, а ноги не дрожали от волнения и радости.

В общем, я споткнулась и непременно упала бы, если бы не перила, в которые вцепилась обеими руками.

— Ты чего? Больная приехала?

— Все хорошо, мама, — улыбнулась я. — Только… не держись за меня пока.

А в замке ступени не такие крутые и намного шире — припомнилось с болью. Там даже побегать пришлось — и ничего.

Цепляясь за перила, дальше подъем одолела одна.

— Что с тобой? — забеспокоилась мама. — Ты хромаешь? Нога болит?

— Не болит. — Я оглядела большой зал, где мы обычно раньше трапезничали, а вечерами иногда собирались все вместе просто так или с гостями. Была надежда, что отец ждет меня в кресле у пустого по летней поре камина, но его тут не оказалось. Два кресла, уже потертые, стояли на прежнем месте, а его не было. Столы оставались на месте, как и лавки вдоль стен, но сами стены оказались голыми — гобелены и охотничьи трофеи куда-то исчезли. Как и оружие, обычно развешанное между ними. Пусто.