Книжный вор - Зузак Маркус. Страница 73

— Не можете теперь подпереть и меня, молодой человек?

Ганс взял его на руки и вынес из дымки.

* * * МАЛЕНЬКОЕ ГРУСТНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ * * *
Я побывал в том городке на той улице, пока старик был еще на руках у Ганса Хубермана.
Небо там серело, как чалая лошадь.

Ганс ничего не заметил, пока не положил старика на островок травы, покрытой бетонной пылью.

— Что такое? — спросил Ганса кто-то из товарищей.

Он смог только показать рукой.

— Ох. — Рука потянула Ганса прочь. — Привыкай, Хуберман.

На остаток дежурства Ганс с головой ушел в работу. Он старался не замечать отдаленного эха зовущих людей.

Часа через два он бежал прочь от здания впереди сержанта и еще двоих. Ганс не глядел под ноги и на бегу споткнулся. Только поднявшись на корточки и увидев, с каким беспокойством смотрят на препятствие, Ганс понял.

Вниз лицом лежал труп.

Лежал на одеяле из пыли и грязи и закрывал уши.

Мальчик.

Лет одиннадцати или двенадцати.

Они двинулись дальше по улице, и скоро им встретилась женщина, выкрикивающая имя Рудольф. В тумане ее вынесло навстречу четверым солдатам. Хлипкое тело, перекрученное тревогой.

— Вы не видели моего мальчика?

— Сколько ему лет? — спросил сержант.

— Двенадцать.

Ох Иисусе. Ох Иисусе распятый.

Они все подумали так, но у сержанта не хватило духу сказать ей или показать где.

Женщина пыталась пройти сквозь них, но сержант Шиппер ее удержал.

— Ту улицу мы только что прошли, — заверил он. — Там вы его не найдете.

Надломленная женщина еще цеплялась за надежду. То шагом, то бегом она кричала через плечо:

— Руди!

Ганс Хуберман подумал тогда о другом Руди. О том, что с Химмель-штрассе. Пожалуйста, просил он у неба, которого не видел, пусть с Руди все будет хорошо. Закономерно его мысли переметнулись к Лизель и Розе, к Штайнерам и Максу.

Когда они вернулись к остальным, Ганс упал и вытянулся на спине.

— Ну как там было? — спросил кто-то.

Папины легкие наполнились небом.

Через несколько часов, вымывшись, поев и сблевнув, Ганс попытался написать подробное письмо домой. Руки не слушались, и ему поневоле пришлось быть кратким. Остальное он, если хватит духу, расскажет на словах, когда вернется и если вернется.

«Мои дорогие Роза и Лизель», — начал он.

На эти пять слов у него ушла не одна минута.

ЕДОКИ ХЛЕБА

Год в Молькинге выдался длинный и полный событий — и вот наконец он подходил к концу.

Последние несколько месяцев 1942-го Лизель поглощали раздумья о трех мужчинах в беде, как она их называла. Она гадала, где они могут быть и что делать.

Однажды днем Лизель вынула из футляра Папин аккордеон и тщательно протерла его тряпкой. И только раз, перед тем как сложить его обратно, Лизель сделала то, чего не смогла Мама. Коснулась пальцем клавиши и тихонько качнула мехи. Роза была права. От этого в комнате только стало еще пустее.

Встречаясь с Руди, Лизель всякий раз спрашивала, какие вести от Алекса Штайнера. Иногда Руди в подробностях пересказывал содержание последнего отцовского письма. По сравнению единственное письмо, полученное Лизель от Папы, как-то разочаровывало.

Ну а про Макса, конечно, оставалось только воображать.

С великим оптимизмом она представляла, как он шагает один по пустынной дороге. Время от времени рисовала себе, как Макс входит в какие-нибудь двери спасения, обманув, кого нужно, своим поддельным удостоверением.

Эти трое являлись ей повсюду.

В окне класса она замечала Папу. Макс часто сидел рядом с ней у камина. Алекс Штайнер появлялся, когда она гуляла с Руди: смотрел на них из глубины мастерской, когда они заглядывали туда, бросив велики на тротуаре.

— Смотри, какие костюмы, — говорил ей Руди, упираясь в стекло лбом и ладонями. — Все пропадает.

Странно, только одним из любимых развлечений Лизель стала фрау Хольцапфель. Теперь чтение проходило и по средам: они закончили «Свистуна» в сокращенной водой версии и теперь взялись за «Почтальона снов». Фрау Хольцапфель иногда угощала Лизель чаем, а то и супом, который неизменно бывал лучше Маминого. Не такой водянистый.

Между октябрем и декабрем случился еще один парад евреев, а потом еще один. Как и в прошлый раз, Лизель помчалась на Мюнхен-штрассе, но теперь — посмотреть, нет ли среди узников Макса Ванденбурга. Она разрывалась между очевидным желанием увидеть его — чтобы убедиться, что он жив, — и не увидеть, что могло означать любое число исходов, один из которых — свобода.

В середине декабря по Мюнхен-штрассе опять гнали в Дахау кучку евреев и прочих злодеев. Парад номер три.

Руди целеустремленно сходил по Химмель-штрассе к дому № 35 и вернулся с небольшой котомкой и двумя великами.

— Двинули, свинюха?

* * * СОДЕРЖИМОЕ КОТОМКИ РУДИ ШТАЙНЕРА * * *
Шесть кусков черствого хлеба, разломанных на четвертинки.

Они укатили вперед колонны, в сторону Дахау, и остановились на пустом отрезке дороги. Руди подал котомку Лизель.

— Набери горсть.

— Сомневаюсь, что это хорошая мысль.

Руди шлепнул ей в ладонь кусок хлеба.

— Так делал твой Папа.

Как тут было спорить? Дело стоило хлыста.

— Надо быстро, тогда не поймают. — Руди начал разбрасывать хлеб. — Так что пошевеливайся, свинюха.

Лизель не могла удержаться. С ее лица не сходила тень усмешки, пока они с ее лучшим другом Руди Штайнером раздавали дороге куски хлеба. Закончив дело, они подхватили велосипеды и спрятались среди новогодних елок.

Дорога была холодная и прямая. В скором времени появились солдаты с евреями.

В тени дерева Лизель смотрела на друга. Как все изменилось — от фруктового вора до подателя хлеба. Светлые волосы Руди хотя и темнели, но были как свеча. Лизель слышала, как у него самого урчит в животе, — и он раздавал хлеб людям.

Это Германия?

Фашистская Германия?

Передний солдат не заметил хлеба — он не был голоден, — а вот передний еврей заметил.

Он протянул заскорузлую руку, подхватил кусок и лихорадочно затолкал его в рот.

Не Макс ли это, подумала Лизель.

Ей было плохо видно, и она подвинулась, чтобы рассмотреть получше.

— Эй! — Руди обозлился. — Не шевелись. Если нас заметят и поймут про хлеб, нам конец.

Девочка полезла дальше.

Один за другим евреи наклонялись и подбирали с дороги хлеб, а из-под еловых лап каждого внимательно рассматривала книжная воришка. Макса среди них не оказалось.

Но радость была недолгой.

Она шелохнулась вокруг, когда один солдат заметил, что кто-то из подконвойных уронил руку к земле. Колонну остановили. Дорогу внимательно осмотрели. Узники жевали, как только могли, быстро и бесшумно. Коллективно глотали.

Конвоир подобрал несколько кусков и осмотрел обе стороны дороги. Узники тоже озирались.

— Вон там!

Один солдат крупным шагом двинулся к девочке под ближним деревом. И тут заметил мальчика. Оба побежали.

Они бежали в разные стороны под стропилами сучьев и высоким потолком леса.

— Лизель, беги, не останавливайся!

— А велики?

— Scheiss drauf! Да насрать, нужны они!

Они бежали без остановки, но через сто метров сгорбленное дыхание солдата настигло Лизель. Оно скользнуло рядом, и Лизель приготовилась к руке-спутнице.

Ей повезло.

Достался только сапог под зад и пригоршня слов.

— Беги отсюда, малявка, нечего тут!

Лизель поднажала и не останавливалась еще добрый километр. Ветки полосовали ее по рукам, сосновые шишки подкатывались под ноги, а вкус новогодней хвои колоколом звучал в легких.