Шантарам - Робертс Грегори Дэвид. Страница 103

— Что ты здесь делаешь?

— Уроки хороших манер пошли тебе на пользу, я вижу, — протянула она в типично американской манере и, выгнув бровь, саркастически усмехнулась.

— У нас холера.

— Я знаю. Дидье сказал мне — он встретил одного из твоих здешних друзей.

— Так зачем же ты пришла?

— Я пришла помочь тебе.

— Помочь? В чем? — простонал я раздраженно, так как беспокоился за нее.

— В том, что ты делаешь. Я хочу помочь своим ближним. Разве ты не этим

здесь занимаешься?

— Уходи. Тебе нельзя оставаться. Здесь слишком опасно. Люди погибают один за другим, и неизвестно, что будет дальше.

— Я никуда не уйду, — спокойно заявила она, решительно глядя на меня. Ее большие глаза горели неукротимым зеленым пламенем. Никогда еще она не была так прекрасна. — Мне не безразлично, что с тобой происходит, и я хочу быть рядом. Чем мне заняться?

— Это смешно! — вздохнул я, беспомощно взъерошив рукой свои волосы. — Это просто-напросто глупо.

— Послушай, — сказала она с удивившей меня широкой улыбкой. — Почему ты думаешь, что только тебе надо спасать свою душу? Просто спокойно скажи, что мне делать.

Помощь мне действительно была нужна — и не только конкретная, по ухаживанию за больными, но и психологическая, которая позволила бы мне справиться с сомнениями, страхом и стыдом, сдавливавшими мне горло и грудь. У храбрости есть любопытная черта, придающая ей особую ценность. Черта эта заключается в том, что гораздо легче быть храбрым, когда надо выручать кого-то другого, чем в тех случаях, когда надо спасать себя самого. И к тому же я ведь любил Карлу. В то время как я пытался прогнать ее ради ее безопасности, мое неуемное сердце, призвав на помощь мои глаза, умоляло ее остаться.

— Ну, дел тут хватает. Только, ради бога, будь осторожна. И при первом же подозрении, что у тебя… не все в порядке, ты прыгаешь в такси и отправляешься к моему знакомому доктору Хамиду. Договорились?

Она протянула мне свою длинную тонкую руку. Рукопожатие было крепким и уверенным.

— Договорились, — сказала она. — С чего начнем?

Мы начали с обхода трущоб, навещая больных и раздавая им упаковки с солевым раствором. К этому моменту уже больше сотни людей проявляли симптомы холеры, и у половины из них болезнь зашла далеко. Мы не могли задерживаться у каждого больше, чем на несколько минут, и все равно обход занял у нас двадцать часов. Все это время мы не прерывали работы, питаясь лишь бульоном и сладким чаем из стерилизованных чашек. Только вечером следующего дня мы впервые имели возможность съесть что-то горячее. Хотя мы устали до чертиков, мы заставили себя проглотить роти и овощи. Подкрепив свои силы таким образом, мы отправились по второму кругу, заходя к наиболее тяжелым больным.

Работа была крайне неприятной. Слово «холера» происходит от греческого слова kholera, «диарея». Диарея при холере отличается крайне отвратительным запахом, к которому невозможно привыкнуть. Каждый раз, когда мы заходили в хижину к больному, к горлу подступала тошнота. Иногда это приводило-таки ко рвоте, после чего позывы к ней становились еще сильнее.

Карла держалась со всеми очень мягко и доброжелательно, особенно с детьми, и ей удавалось вдохнуть в людей надежду. Она сохранила чувство юмора, несмотря на вонь и бесконечную возню как с больными, так и с грязью, накапливавшейся в темных сырых хибарах, несмотря на болезнь и смерть, несмотря на страх за самих себя, охватывавший нас из-за того, что эпидемия, казалось, принимала все больший размах. И после сорока часов без сна она улыбалась мне всякий раз, когда я обращал на нее свой голодный взгляд. Я любил ее и продолжал бы любить, если бы она была ленивой, трусливой, скупой или злобной. Но она была деятельной, храброй, щедрой и великодушной. Она умела работать и была настоящим другом. В эти часы, заполненные страхом, страданиями и смертью, я обнаружил в женщине, которую я любил всем сердцем, много достоинств, неведомых мне прежде.

На вторую ночь, в три часа, я настоял на том, что нам надо немного поспать, чтобы не свалиться от изнеможения. Мы направились в мою хижину по пустынным темным улочкам поселка. Луны не было, но черный купол неба был испещрен ослепительными точками звездочек. В том месте, где сходились три улочки и проход расширялся, я остановился и поднял руку, дав Карле знак соблюдать тишину. Слышался какой-то слабый скребущий звук, как будто шуршала тафта или целлофан, который сминают в комок. В темноте было непонятно, откуда доносится этот звук, но он становился все громче и ближе. Я, не оборачиваясь, схватил Карлу рукой, прижав ее к своей спине, и стал вертеть головой, чтобы определить местонахождение источника звука. И тут они появились. Крысы.

— Не двигайся! — предупредил я Карлу хриплым шепотом и прижал ее к себе как можно теснее. — Если будешь абсолютно неподвижна, они решат, что ты неодушевленный предмет, а если пошевельнешься, они набросятся.

Их были сотни, затем тысячи. Черные волны пищащих существ накатывались на нас и скользили мимо наших ног, как бурлящая река. Они были огромные, крупнее котов, жирные и скользкие. Они текли непрерывным потоком по две или три в ряд и терлись о наши ноги сначала на уровне лодыжек, затем голеней, затем уже колен, спеша вперед по спинам других крыс, натыкаясь на меня с разбега в своей безумной гонке. Миновав нас, они устремлялись в канализационные ходы, ведущие к многоквартирным домам на другой стороне проспекта. Это был их обычный маршрут: каждую ночь они возвращались с ближайших рынков домой через наши трущобы. Казалось, многотысячное черное полчище щелкающих челюстями крыс окружает нас уже минут десять, хотя на самом деле это не могло длиться так долго. Наконец, они исчезли. В проулке, очищенном от всего мусора, воцарилась тишина.

Карла стояла, разинув рот.

— Что это… было, черт побери? — выдавила она.

— Эти очаровательные создания путешествуют тут каждую ночь примерно в этот час. Никто не протестует, потому что они по дороге подбирают весь хлам, а людей не трогают, если те находятся внутри хижин или даже спят спокойно на улице в сторонке. Но если ты попадешься им на пути и ударишься в панику, они просто-напросто повалят тебя и подберут вместе со всем остальным хламом.

— Да-а, Лин, не могу не сказать тебе комплимент, — протянула Карла уже довольно спокойным тоном, хотя в ее распахнутых глазах еще метались остатки страха. — Что-что, а развлечь девушку ты умеешь.

Едва живые от усталости и пережитых треволнений, мы поплелись, обнявшись, в мою хижину-клинику. Я расстелил одеяло на земляном полу, свернул еще несколько нам под голову, и мы улеглись. Я обнял ее. Моросящий дождь негромко стучал по полотняному навесу у нас над головой. Спящий неподалеку от нас человек выкрикнул что-то, и резкий нечленораздельный звук, перескакивая из одного сна в другой, достиг окраины поселка, где его подхватили воем бездомные собаки. Мы так устали, что не могли сразу уснуть; наши тела, прижавшиеся друг к другу, были напряжены от желания. Чтобы отвлечься, Карла неторопливо рассказала мне, эпизод за эпизодом, историю своей жизни.

Она родилась в Базеле и была единственным ребенком в семье. Мать ее была наполовину швейцаркой, наполовину итальянкой, а отец шведом. Отец был художником, мать пела. Она обладала колоратурным сопрано. Раннее детство Карла вспоминала как самый счастливый период своей жизни. Молодая пара пользовалась известностью в художественных кругах, в их доме встречались поэты, музыканты, актеры, художники и другие люди искусства, жившие в этом городе-космополите. Карла еще в детстве научилась бегло говорить на четырех языках и с удовольствием распевала вместе с матерью ее любимые арии. В мастерской отца она наблюдала, как он колдует над пустым холстом, оживляя его всеми формами и оттенками своих страстей.

Однажды Иша Саарнен не вернулся со своей персональной выставки в Германии. Полиция сообщила Анне с Карлой, что его машина перевернулась во время снежного бурана и он погиб. За какой-нибудь год горе отняло у Анны ее красоту, ее голос, а затем и жизнь. Она приняла летальную дозу снотворного. Карла осталась одна.