Шантарам - Робертс Грегори Дэвид. Страница 63

Я думал о том, чему стал свидетелем в этот день, о том, как двадцать пять тысяч жителей этого селения-государства сумели организовать свою жизнь без участия полиции и прочих правоохранительных органов, без судебных приговоров и тюрем. Я вспомнил слова, сказанные Казимом Али несколько недель назад, когда Фарук и Рагхурам в наказание за свои грехи работали целый день в туалете, привязанные друг к другу. Вымывшись после работы горячей водой и надев чистые набедренные повязки и рубашки, они предстали перед собранием своих родных, друзей и соседей. Ветер с моря раскачивал уличные фонари, и отблески огня перескакивали из одних глаз в другие, а по тростниковым стенам хижин метались тени. Казим Али огласил решение, вынесенное представителями двух основных индийских религий: в наказание за свою религиозную распрю мусульманин Фарук должен был выучить наизусть одну из индуистских молитв, а Рагхурам — одну из мусульманских.

— Это решение — образец истинного правосудия, — сказал Казим Али в тот вечер, а глаза его цвета древесной коры с теплотой глядели на двух юношей. — Ибо оно справедливо и предполагает прощение проступков. Справедливость будет восстановлена только тогда, когда все почувствуют моральное удовлетворение — даже тот, кто оскорбил нас и должен быть наказан. На примере этих двух мальчиков вы можете видеть, что правосудие — это не только наказание провинившихся, но и попытка спасти их.

Я записал эту маленькую речь Казима Али в свой блокнот и запомнил ее наизусть. Вернувшись к себе в тот день, когда пострадала Мария и был наказан Джозеф, я открыл черную тетрадь, чтобы еще раз прочесть записанное. Где-то неподалеку сестры и подруги Марии ухаживали за ней, стараясь облегчить ее страдания, а Прабакер и Джонни Сигар несли вахту у храпящего тела ее мужа. Вечерние тени все больше удлинялись, пока не слились в сплошную темноту, не принесшую прохлады. Я размышлял, вдыхая воздух, пропитанный пылью и запахами тысяч кухонь. Было так тихо, что я слышал, как пот капает с моего скорбного лица на страницы дневника, орошая, будто слезами, одно слово за другим: «справедливость… прощение… наказание… спасти…»

Глава 12

Прошла неделя, за ней еще три, за первым месяцем еще четыре. Время от времени, бродя по улицам Колабы по делам своих иностранных клиентов, я встерчал Дидье, Викрама и их друзей из «Леопольда». Иногда я видел и Карлу, но ни разу не подошел к ней. Я не хотел смотреть ей в глаза, пока я был беден и жил в трущобах. Бедность и гордость неразлучно сопровождают друг друга, пока одна из них не убьет другую.

С Абдуллой я тоже не виделся вот уже месяц, но он то и дело присылал ко мне необычных, а то и вовсе странных гонцов. Однажды я делал записи за столом в своей хижине, как вдруг меня отвлек от этого занятия такой бешеный лай всех трущобных собак, какого я никогда еще не слышал. В нем был страх и неописуемая ярость. Я отложил ручку, но из хижины не стал выходить. Порой собаки бесновались по ночам, но днем такого еще не случалось. Спокойно заниматься своим делом в этом бедламе было невозможно. К тому же его эпицентр медленно, но верно приближался к моей хижине, и сердце у меня стало биться чаще.

Лучи утреннего солнца, проникавшие внутрь сквозь многочисленные щели в стенах, стали дрожать и колебаться, когда их пересекали тени людей, сновавших мимо хижины. К собачьему хору присоединились взволнованные человеческие голоса. Я огляделся в поисках какого-нибудь средства самозащиты. Единственным подходящим предметом была толстая бамбуковая палка. Я схватил ее. Тем временем лай и крики достигли моих дверей.

Я распахнул тонкую фанерную дверь, и палка выпала у меня из рук. В полуметре от меня стоял на задних лапах огромный бурый медведь. Зверь возвышался надо мной, заполняя дверной проем своей могучей косматой шерстью. Стоял он твердо и уверенно, передние лапы болтались на уровне моих плеч.

Собаки буквально сходили с ума. Не решаясь приблизиться к зверю, они давали выход своей ярости, набрасываясь друг на друга. Медведь же не обращал никакого внимания ни на собак, ни на возбужденную толпу людей. Наклонившись ко мне, он стал всматриваться в мое лицо большими глазами цвета топаза. Взгляд их был вполне разумным. Медведь зарычал, но это был не угрожающий рык, а раскатистое урчание, которое показалось мне более вразумительным, чем хаос, царивший у меня в голове, и действовало, как ни странно, успокаивающе. Мой страх сразу улетучился. Стоя почти вплотную к медведю, я чувствовал, как его урчание волнами отражается от моей груди. Зверь еще ближе наклонился ко мне, его морда была всего в нескольких сантиметрах от моего лица. Слюна стекала из его пасти по влажному черному подбородку. Медведь не замышлял против меня ничего плохого. Не знаю почему, но я был в этом уверен. В глазах его читалось что-то совсем иное. В этот напряженный момент он словно хотел поведать мне взглядом свою печаль, не разбавленную раcсудочностью, глубокую и чистую. Это длилось всего несколько секунд, но мне казалось, что гораздо дольше, и, главное, я не хотел, чтобы это прекращалось.

Собаки заходились в лае, прыгая вокруг медведя, но слишком боялись его, чтобы нападать. Медведь медленно и тяжело обернулся, а затем резко метнулся в их сторону, замахнувшись лапой. Собак как ветром сдуло. Мальчишки, обрадовавшись представившейся возможности, стали швырять в них камни и палки.

Медведь раскачивался из стороны в сторону, обозревая толпу скорбным взглядом. Теперь я мог рассмотреть его толком и заметил кожаный ошейник с острыми шипами. К ошейнику были прикеплены две цепи, концы которых держали в руках два циркача-дрессировщика. На них были ярко-синие, резавшие глаз жилеты, брюки и тюрбаны. Даже грудь и лицо у них были выкрашены в синий цвет, как и ошейник с цепями. Медведь опять повернулся ко мне. И тут один из дрессировщиков неожиданно заговорил со мной:

— Вы ведь мистер Лин, я размышляю?

Медведь наклонил голову набок, словно его тоже интересовал этот вопрос.

— Да! — опередили меня сразу несколько человек из толпы. — Это мистер Лин! Это Линбаба!

Я растерянно стоял в дверях своей хижины, не зная, что предпринять. Люди кричали и веселились. Несколько самых храбрых ребятишек подобрались так близко к медведю, что могли достать его рукой, но их матери с испуганным смехом тут же оттащили их подальше.

— Мы ваши друзья, — сказал один из дрессировщиков на хинди, сверкнув ослепительно-белой улыбкой на синем фоне. — Мы принесли вам сообщение.

Второй вытащил из кармана помятый желтый конверт и показал его мне.

— Сообщение? — выдавил я.

— Да, важное сообщение для вас, сэр, — подтвердил первый. — Но сначала вы должны сделать что-то. Вы должны сделать вачан, и тогда вы получите сообщение. Большой, хороший вачан. Он вам очень понравится.

Я все-таки говорил на хинди не слишком хорошо и не имел представления, что такое «вачан». Я приблизился к дрессировщикам, обойдя медведя стороной. Толпа оказалась гораздо больше, чем я думал. Многие повторяли таинственное слово «вачан». Люди гомонили на нескольких языках, собаки надрывались, дети кричали и кидались камнями в собак. Со стороны можно было подумать, что у нас вспыхнул небольшой локальный бунт.

Ветер вздымал пыльные смерчи на каменных дорожках, и хотя мы находились в центре современного города, вся сцена с бамбуковыми хижинами и гудящей волнующейся толпой напоминала какую-нибудь забытую богом деревню в долине на краю света. Не менее фантастически выглядели и циркачи. На их груди и руках перекатывались под синей кожей крепкие мускулы; штаны были украшены серебряными бубенчиками и кружочками, а также кисточками из красного и желтого шелка. Длинные волосы были разделены на пряди толщиной в два пальца, обвитые серебряной спиралью.

Неожиданно чья-то лапа легла мне на плечо. Я так и подпрыгнул, но это оказался Прабакер. Его широкая улыбка на этот раз приобрела сверхъестественные размеры, глаза светились счастьем.