Обещание (СИ) - Котянова Наталия. Страница 9

В конце концов меня посетила идея, и я тайком отправилась на дальнюю реку к маминой родне, авось что присоветуют. Возвратилась в смятении. Выслушав мой подробный рассказ, русалки переполошились, нервно забили хвостами, а напоследок и вовсе дружно разревелись. Всучили мне сплетённый из осоки браслет с просьбой передать Миолике, он-де облегчит боль, и сразу уплыли, так ничего и не объяснив.

Тут уж я не утерпела. Прямо с дороги, не заходя к маме, пошла в комнатку, где обычно принимала вопрошающих, и задала свой первый в жизни вопрос. Увиденные картинки меня буквально раздавили, и я, захлёбываясь слезами, побежала к Лённе. Мы рыдали уже вместе - от бессилия. Потому, что теперь знали - мама обречена. Она поняла это первая и скрыла ото всех, зная, как мы с отцом воспримем её выбор. Выбор простой и страшный. Она или ребёнок. Сын, долгожданный наследник, который со временем станет опорой отцу, в то время как мы неизбежно выйдем замуж и уедем. Это считалось почти невероятным, потому что в браке русалки и человека, как правило, рождались исключительно девочки. Отец знал это и заранее смирился, ни разу не попрекнув жену; тётки особой тактичностью не страдали и вначале сильно язвили на этот счёт. Со временем успокоились, нас с сестрой искренне любили и уже не помышляли о племяннике. И вдруг - этот редкий, невообразимо заманчивый шанс… Мама приняла решение мгновенно. Она подарит любимому мужчине наследника во что б это ни стало. Даже ценой своей жизни, ведь вероятность того, что её организм справится с такой перегрузкой, почти равнялась нулю. Русалки знали об этом… И всё равно зачастую предпочитали не вытравливать плод, а идти до конца. Против природы, которая так жестоко мстила им за нелюбовь к сородичам. Зато мальчики, рождавшиеся от такого брака, были необыкновенно сильными и выносливыми и в дальнейшем всегда оправдывали возложенные на них надежды.

Эти несколько месяцев стали для нас самыми тяжёлыми. Самыми страшными, самыми горькими. Мы с Лённой почти не отходили от мамы. Я облегчала боль энергетическими ‘чистками’, сестра - травами. Мы мечтали забрать себе хоть часть этой безумной нагрузки, но это было невозможно. Мама держалась до последнего, не жалуясь, говорила, как она нами гордится, как благодарна за нашу поддержку… Отцу мы так ни о чём и не сказали.

Он узнал позже, после похорон. Мы до конца бились за её жизнь, до конца не верили… Зато Всемил родился здоровым, этаким богатырём. Его имя, придуманное на семейном совете ещё в то время, когда все мы верили только в лучшее, складывалось из частей имён обоих родителей и всем заранее очень нравилось.

За те несколько лет, что прошли с момента его рождения, брат действительно проявлял себя только с лучшей стороны: спокойный, не капризный, он мог часами тихо играть у наших ног и никогда не хватал без спросу взрослые вещи. Тётки в нём души не чаяли, а мы с Лённой - тем более. Отец тоже радовался его первым успехам, но, когда смотрел на него, каждый раз боролся с неутихающей тоской. Он не мог себе простить смерть любимой женщины и не хотел забывать её. Когда, года через три, кто-то из соседей осторожно намекнул, а не жениться ли ему вторично, то, говорят, был без лишних слов спущен с лестницы. Больше советчиков не находилось.

Всемил служил для нас с сестрой прекрасной отговоркой от навязчивых ухажёров. Чуть что - мне с братиком сидеть надо, а не без дела разгуливать… Лённа тоже пока не стремилась замуж, подумывая, а не податься ли ей в столицу, в школу травников. Учиться она любила, в отличие от меня. Хорошо, что в своём целительском деле я уже более-менее разбиралась, да и теоретические знания были для меня не так важны. Для того, чтобы создать сильный исцеляющий поток, надо было просто родиться с соответствующим даром и потом лишь его развить, уметь сосредоточиться и направить всю силу в нужное место. У меня, даже при моём неусидчивом характере, это получалось почему-то лучше, чем у многих опытных невозмутимых дядек-лекарей. Так что поводов гордиться собой у меня было предостаточно. Та же не слишком любимая мной работа ‘зрячей’ приносила отдельный, вполне приличный доход, который шёл в том числе и на приданое.

Вечный поклонник моей сестры, пёс-оборотень Венька, в прошлом году женился, аж на купеческой дочке. Состоятельный Миран, понятное дело, был от такого зятя не в восторге, но здраво рассудил, что лучше он, чем никто. Несмотря на хорошее приданое, его необъятная лопоухая доченька вниманием у мужчин не пользовалась. Венька подвернулся ей совершенно случайно, он сам нам потом рассказывал со смехом, как отбил какую-то толстую дурочку от своры собак. Надо было додуматься гулять с индюшачьей ногой в обнимку! И ведь стояла орала с перепугу, горемычная, а ногу отдавать не хотела до последнего… Венька к двадцати годам значительно вырос и казался даже симпатичным, а уж пёс из него и вовсе вышел на загляденье, все окрестные ‘природные’ считали его за вожака. Поэтому выручить девушку ему ничего не стоило. До поры до времени… Спасённая Милёна так впечатлилась его героическим поступком, что тут же влюбилась без памяти и буквально не давала ему прохода. Бедный парень бегал к нам прятаться, жаловался на судьбу и всё настойчивее намекал Лённе на верное средство для его спасения - женитьбу на ней. Сестра по-прежнему лишь отшучивалась… А влюблённая Милёна времени даром не теряла и после какого-то очередного молодёжного праздника воспользовалась невменяемостью захмелевшего пса и притащила к себе домой. Утром их предсказуемо застал её папаша, был громкий скандал… В общем, у бедного Веньки не было никаких шансов избежать навязанной свадьбы. Тем более, вскоре выяснилось, что Милёна понесла. Мальчик родился слабеньким; мы с Лённой на правах близких подруг новоявленного папаши взялись его выхаживать и вскоре в этом преуспели. Один раз я осторожно спросила сестру, не жалеет ли она, что так сложилось - могла бы нянчить своего сына, а не Милёнкиного… Лённа долго молчала, а потом сказала - нет. Больше я об этом разговор не заводила. Занятый семьёй, Венька теперь нечасто приходил к нам в гости и внешне казался вполне довольным жизнью. Но не раз и не два я перехватывала его тоскующий, горький взгляд в сторону сестры. Забыть её он так и не смог…

Всемилу исполнилось пять лет, а выглядел он на все семь - большой, коренастый, серьёзный. Отговорки, что ‘надо понянчить малыша’ звучали уже совсем неубедительно, и к отцу зачастили делегации всевозможных сватов. Причём меня сватали не менее активно, чем Лённу. Все почему-то были уверены, что мой жених уже не объявится и категорически не хотели ‘подождать ещё немного’. В конце концов отец сам решился с нами поговорить. Объявил, что нам обеим лучше было бы определиться, а то про него уже дурная слава пошла - заносчив-де стал Всеслав без меры, не иначе хочет дочкам королевичей заморских в мужья. Пеняют уже открыто за гордыню…

Лённа помолчала, потом встала и поклонилась отцу в пояс. Сказала, что, конечно, понимает - его авторитет как главы целого края ронять негоже, но только мужем обзаводиться она в ближайшее время не планирует. А хочет поехать в Белогорье, учиться в лучшей в стране школе травников. Деньги на это она скопила сама, про обучение всё разузнала, как туда добраться продумала, словом, ждёт только его благословения. Без него не поедет, но…

Бедный отец с минуту раздумывал, а потом махнул рукой - что с тобой делать! Не привык он нам что-то запрещать, заставлять, указывать, особенно после маминой смерти. Поэтому и выросли мы, по мнению многих, чересчур своевольными. Только Лённа, в отличие от меня, всегда была на редкость благоразумна, так что за её столичное будущее можно было не слишком волноваться. Тем более, она обещала потом вернуться домой…

- Ну а ты что скажешь, Иля?

Я пожала плечами.

- То же, что и всегда. И что людям всё неймётся-то? Веду я себя прилично, до ночи по улицам не шляюсь, с парнями не заигрываю, жениха вот своего дожидаюсь. А если кто обижается, что я его сыночку целительский ожог поперёк хари жирной наставила или лопатой по хребту приласкала - так пусть у сыночков и спрашивает, за что.