Тростниковая птичка - Смайлер Ольга "Улыбающаяся". Страница 5

Отец привез мою мать с одной из планет, где наемничал, – ее просто подарили ему как красивый кинжал или породистую лошадь. Говорят, что он был очарован ее светлыми волосами и тонким, гибким телом, так не похожим на крепкие фигуры керимок, поэтому, нарушая все правила, взял ее к себе на ложе, хотя Расмус, оказавшийся в тот момент в воинском поселке, попросил ее в жены. А дальше случилось невозможное – Уна забеременела, хоть мой отец и не надел ей браслета. Сестры из Храма Праматери пришли к отцу и потребовали, чтобы он женился – беременность иномирянки была великим благословением Матери-Прародительницы. Но у отца уже была выгодная политическая невеста, и ему оказалось проще щедрым жестом предложить Уну Расмусу и забыть о проблеме, когда тот согласился. Расмус обожал мою мать, поэтому организовал свадьбу в тот же день, боясь, что отец передумает, а потом, как и положено настоящему отцу и мужу, помогал Уне в родах, дал мне имя и принес первый раз в Храм показать Великой Праматери. Для нас с мамой Расмус оказался настоящим спасением.

А вот от Эдварда удача отвернулась. Мать-Прародительница не простила своевольного воина. Найна, его жена, не могла подарить ему детей, потому что беременности заканчивались слишком рано. Единственная дочка, которую ей удалось проносить достаточно долго, родилась слишком маленькой и слабой и не прожила и одного дня. С каждой потерей отношения отца и Найны становились все хуже. Эдвард показывал Найну лучшим керимским врачам, но те лишь разводили руками – спорить с волей Матери побаивались. Наконец отец сумел уговорить жену пройти обследование у врачей Звездного Союза. Тут и выяснилось, что из-за редкого генетического заболевания Найны, являющегося последствиями экспериментов нашей Праматери Керимы, она не сможет родить Эдварду здорового ребенка. Но отцу был необходим наследник, и терпеть стыд от существования сына-бастарда было легче, чем носить метку бесплодия. Вот тогда-то отец появился в доме родителей, требуя то, что принадлежит ему по праву.

В пятнадцать я с благословения дяди Эмиля и с собранным им рюкзаком с самым необходимым сбежал из отцовского дома и отправился в другой город на рейсовом флайбусе поступать в воинскую школу. И, заполняя анкету в графе «имя», решительно вывел «Сайгон из рода Песчаных Котов». За моей спиной шептались, но еще живо было старое правило, позволявшее именоваться именем рода вместо отцовского, хотя и не было принято так среди воинов. В школу я поступил и с удовлетворением узнал о том, что отец был взбешен и моим побегом, и тем, каким именем я назвался, и, самое главное, тем, что у него больше нет надо мной власти. Жизнью в доме отца я был хорошо подготовлен и к попыткам задеть и унизить, и к неизбежным дракам, и к нездоровому интересу ко мне, вызванному моей непривычной для керимцев внешностью. Драки, издевки и попытки задеть я пропускал мимо себя, отвечая скорей автоматически. Не был я готов лишь к искреннему проявлению теплых чувств. В первый «родительский день через два месяца после поступления я даже не хотел выходить из общей спальни. Но почему-то вышел, спустился вниз в рекреацию, полную родителей и других кадетов, и замер, увидев повзрослевшего и серьезного Терри. А рядом с ним Уну и Расмуса. Мне показалось, что я не могу дышать: горло свело судорогой, а ноги сделались ватными. Терри увидел меня и стал прорываться сквозь толпу, чтобы, как в детстве, стиснуть мне руку чуть ниже локтя своими ладонями.

– Сай, большой брат! Ты стал такой серьезный!

А потом подошла мама и обняла меня, и я старался не показывать, как я соскучился по ее теплу, по родному запаху, и удивлялся, какая она теперь стала маленькая – я почти с нее ростом. Я смутился, мне хотелось одновременно замереть в ее объятиях и вырваться из них, и я все гладил ее по волосам и утешал ломающимся голосом:

– Ну все хорошо, мам, все хорошо, что ты со мной, как с маленьким.

Расмус чувствовал себя неловко, долго топтался рядом, не решаясь подойти, а когда я сам шагнул ему навстречу, он неожиданно и неловко обнял меня и зашептал:

– Сай, мальчик мой, я так виноват, я не смог тебя защитить.

И неожиданно где-то в глубине души по ледяному панцирю поползла маленькая трещинка, а я таким же шепотом ответил:

– У меня всегда будет один отец. Только пусть это будет наша тайна.

Когда мы шагнули в сторону друг от друга, глаза Расмуса влажно блеснули. Наверное, показалось, ведь в это время я пытался вытереть свои, в которые попала противная мошка.

Эдвард, сын Эвана, появлялся за пять лет обучения в школе несколько раз, на официальных церемониях. Но после каждой сессии я получал длинное пространное письмо с разбором моего поведения и полученных оценок.

А про поведение ему всегда было что написать. Через два года после меня в воинскую школу поступил Терренс. Как он сам говорит, чтобы быть ближе ко мне, но я-то помню, что у него никогда не было особенной тяги к отцовскому ремеслу, которая, похоже, вся досталась Сибилу. Так вышло, что, не сумев наладить отношения со своими одногодками, я с легкой руки Терри, который быстро обрастал друзьями и полезными знакомствами, прибился к его компании. Сразу после выпуска мне предложили отучиться еще два года по специальной программе на командира десятки, и я согласился не раздумывая. Это были еще два года вне поле зрения отца, два года рядом с друзьями, которых у меня так долго не было. Самым большим потрясением для меня стало, что, едва получив документы как командир десятки, я обнаружил, что бук забит почтой, а к нам с Терри в комнату началось паломничество тех, кто хотел в эту десятку войти. Если желанию Терри и его друзей я был не слишком удивлен, то просьбы от моих одногодок или тех, кто окончил школу раньше меня и уже разъехался по домам, меня сильно удивили. Когда я поделился этим с Терри, тот лишь усмехнулся и махнул рукой, в которой была зажата хурма.

– Просто ты правильный парень.

И в этой фразе был весь мой брат.

Домой я вернулся уже вместе со своей десяткой. К несчастью, я все еще был наследником главы рода и отец запретил моей десятке наемничать на чужих планетах, мотивируя соображениями безопасности. К счастью, запретить что-либо на Кериме он нам не мог, мы были на хорошем счету и сумели к двадцати пяти, как и положено приличным воинам, перебраться из общинного дома в свои собственные. В то время я уже подумывал о женитьбе. Кайла была юной жгучей красавицей, похожей на экзотический цветок. Я дарил ей сладости и украшения, которые привозил с заданий, собирал меха для брачного ложа и даже ходил в Храм Праматери посмотреть на браслеты. Мне казалось, что я ей нравлюсь, во всяком случае, желтые, солнечные бусины на мою куртку она нашила сама. Я брал ее за руку и чувствовал, как сердце сладко падает вниз и замирает.

Так было, пока однажды, вернувшись раньше времени, я не прокрался к ее дому, надеясь сделать сюрприз. Да так и замер под раскрытым окном:

– Сайгон? – отвечал мой нежный, трепетный цветок на вопрос подруги. – Ну сама посуди, он же урод! Ты же видела – он пошел в свою ведьму-мать: волосы эти, как солома, на солнце выгоревшая, тонкокостный, как будто палку проглотил, глаза непонятного цвета, лицо вытянутое. Ну кто на него еще посмотрит? А тут я, сама бусины нашила. Да он на меня надышаться не может, любой каприз исполнить готов. А браслет наденет и никуда уже не денется. Чтобы стать женой главы рода и потерпеть можно, вон Найна терпела же.

– Ну да, – соглашалась с ней подруга, – Сайгон, конечно, уродец… Но сын главы рода.

Я уходил от дома, вспомнив всю воинскую науку, стараясь, чтобы мое присутствие было незамеченным, а наутро ссыпал желтые, потерявшие свой солнечный блеск бусины Кайле в ладони, повернулся и ушел.

С тех пор я не принимал ничьих бус, не держал девушек за руки и сундук с мехами просматривал и пополнял механически, потому что так надо, а я не хотел привлекать излишнего внимания.