Небо на двоих (СИ) - "Korolevna". Страница 36

Июнь расщедрился на погожие деньки, наполненные ленцой и чувством свободы, которое поселилось в Лизкиной душе, едва она пересекла двор старой дачи, оставив позади скрипнувшую калитку. Всё почти так же, как и в детстве, в безмятежном мире, когда небо казалось выше, облака — пушистыми зверьками, бегущими по большому лазурному полю, рядом был верный друг и тот, кто стал героев девичьих снов.

Теперь воспоминания не саднили в душе, не тиранили сердце, не разрывали его на лоскуты при одной мысли о выразительных глазах, сильных руках или кривоватой ухмылке чувственных губ.

Наконец-то, память смогла полностью развернуть ковер с узорами, где темные цвета боли, тоски и безнадежного ожидания любимого мужчины гармонично чередовались с искрящейся радугой от встреч, поцелуев, нежности, признаний без слов. Теперь можно просто думать о Ромке, улыбаться тому, что нелепая вера и надежда оказались правдивее любых оперативных сводок. Бес жив, он скоро вернется к ней, остается лишь подождать самую малость, да подготовить родителей к нежданному возвращению, того, кого они похоронили и оплакали.

— Сережа, иди сюда, — позвала Лиза полуторогодовалого мальчугана, возившегося на пледе со щенком немецкой овчарки.

Лопоухий песик с умнющими глазками стоически выносил тисканья малыша, так и норовившего ухватить своего четвероногого друга за хвост или за черный нос.

— Сережка, ну хватит мучить Цейса, — девушка улыбнулась, вспомнив собственную страсть к щенкам и слезные мольбы, которые так и не смогли разжалобить непреклонную маму.

Сыну Лиза решила дать всё самое лучшее, и когда он начал ползать и активно осваивать окружающий мир, сразу же купила ему немецкую овчарку. Пусть у ее маленького первооткрывателя будет верный товарищ по проказам, способный прийти на помощь в трудную минуту, так же, как и ее верный пес давным-давно.

Вот и сейчас Сергей играл с собакой, будто тот был его любимым плюшевым медвежонком. Цейс тихо поскуливал, но не смел обижать своего еще несмышленого хозяина, то и дело вырывался, затем вновь бежал к нему, попутно облизывая руки и счастливое детское личико.

Лизе надоела возня, она подхватила сына на руки, посадила рядом с собой, потрепала по макушке, где буйно вились кудрявые локоны каштанового цвета. Подполз щенок, начал игриво поднимать ушки, бить хвостом о землю, выпрашивая и себе порцию ласки.

— Вот уж неразлучная парочка! Лизка, у нас с матерью два внука — Сережка и эта псина, — произнес дядя Саша, подходя к приемной дочери, присаживаясь рядом на край клетчатого пледа, расстеленного поверх смятой травы на той самой полянке, где много лет назад нашел последнее пристанище другой пес с тем же именем.

— Дядя Саша! Я попрошу не обижать потомка пограничника! — засмеялась девушка, оборачиваясь к отчиму. — Пусть растут вместе, у Сережки друг будет лучший, с детства научится за ним ухаживать, у него уже есть, с кем играть. Я знаешь, сколько наплакалась, а мама всё собаку не разрешала, пока мы к тебе не переехали.

— Да, знаю, — многозначительно произнес Бессонов-старший, с затаенной болью глядя на внука.

От Лизки не укрылся его взгляд, и она решилась. Молчала почти два года, но сейчас поняла — момент истины настал. Недавно она застала дядю Сашу перебирающего старые фотографии, которые долгие годы покоились на дне старой коробки из-под видеомагнитофона. Он рассматривал фото Ромки в детстве, задумчиво поглядывал на копошащегося с игрушками на полу Сережку, чернел лицом, тяжело вздыхал, горько усмехался. Однако не задавал вопросов, выжидал, ждал от Лизы первого шага навстречу.

А Лизка…

Она молчала, не затрагивала тему отцовства ни на ранних сроках беременности, ни при выписке из роддома, ни после, когда у сына появился на голове каштановый пушок, позже начавший завиваться крупными колечками, а светлые глаза наполнились синей водой с плавающей на ее поверхности зелеными крапинками.

Когда она вернулась из Вены, с двумя чемоданами, с которыми уезжала, мать хотела наброситься на нерадивую дочь, ведущую себя, как подросток во время гормонального взрыва, пыталась воззвать к разуму, однако тщетно.

Внезапно Татьяна сумела разглядеть одухотворенное выражение лица, серые глаза, в которых плясали искорки, не виданные вот уже десять лет. Пришлось пойти на попятную. Не нашла она нужных слов, чтобы спросить, что же случилось, почему Лизка оставила Максима, и почему вдруг вернулась, да еще в таком настроении, как в давние времена, когда сияла и порхала мотыльком после возвращения Романа из очередной опасной командировки.

Лиза сидела на диване, улыбаясь чему-то своему, одной ей понятному. Листала механически какой-то журнал, не обращая внимания на статьи и изображения светских див. Она вновь жила в квартире родителей, в своей детской комнате, где столько прекрасных минут проводила с Ромкой. Если раньше Лизка не могла проводить там и минуты, захлебываясь острой болью, что соленой морской водой, то сейчас постоянно выискивала мелочи, вновь и вновь возвращающие ее в те счастливые дни наивной радости и первых запретных ощущений.

Девушка наотрез отказалась от всех вещей, которые остались у Стрижева. И теперь на ней вместо удобного домашнего костюма красовались старые джинсы и растянутая майка черного цвета с символикой группы «Кино». Ромкина раритетная майка, которую Лиза много лет хранила в шкафу, не давала избавиться от вещи, впитавшей в хлопковую ткань запах любимого мужчины. Она служила веским напоминанием — случившееся не сон, не плод больного воображения, не сюрреалистическое полотно подражателя великому Дали.

Скоро Рома будет рядом с ней, с ними…

А пока во снах и наяву Лиза не могла забыть жар его поцелуев, дрожь в теле от одного пристального взгляда умелого соблазнителя, неистовые ласки, крики, стоны, его спину, расцарапанную в кровь; немецкую речь, которая ласкала слух бархатом, распаляла и вводила в неистовый транс.

Они так и не поговорили откровенно, не сорвали маски, не расставили приоритеты, не выяснили их будущее. Столько всего хотелось сказать, пока они ехали в машине, но мысли опережали друг друга, прыгали туда-сюда, будто проворные белки с ветки на ветку, не оформились в нужные слова.

Алекс пристально вглядывался в ночные улицы Вены, а Лиза ловила каждую его черточку в свете фонарного стекляруса, которым были расшиты автострады чужого города. Она не могла оторвать взгляд от его сомкнутых губ, синей рубашки, расстегнутой на привычные три пуговицы, сильных рук, уверенно держащих руль.

Машина рассекала пространство, летела вперед, как стрела, сорвавшаяся с натянутой тетивы. Скорость не пугала, наоборот, дарила чувство комфорта. Всё вернулось на круги своя: мужчина, знающий цену любви, жизни, смерти, умеющий распознавать опасность особым чутьем, и влюбленная девчонка, готовая бежать за ним на край света, лишь бы он мог ответить согласием и взять ее с собой.

Войдя в номер мотеля, они без слов прильнули друг к другу, забылись в глубоких и страстных поцелуях. Лиза не помнила, как она лишилась платья, дернула рубашку Алекса так, что пуговицы разлетелись по всей комнате, как молила его не останавливаться. От требовательных ласк пламя бежало по венам, сердце заходилось в неудержимом ритме, а тело буквально разрывалось на части, чтобы вновь собраться по клеточкам, стать цельным и принадлежать лишь ему.

Невообразимый вихрь тактильных ощущений увлек ее вслед за мужчиной, который один мог дать ей то, чего она так хотела долгие годы. Ей казалось, что его резкие, первозданные движения внутри ее тела длятся вечность, заставляя медленно умирать и возрождаться вновь из пепла желания. И пусть сейчас рядом с ней Алекс, говорящий на чужом языке, она знает — ее любимый Ромка рядом, здесь и сейчас, и она отдается ему с тем же пылом, как всегда мечтала, хотела принадлежать лишь ему одному.

Лизка не спала, уютно устроившись на груди Алекса, медленно водя пальчиком по его подбородку, чувственным губам, дарившим ей столько сладостных ощущений, не могла надышаться запахом его кожи, слушала сердцебиение — самый необходимый и долгожданный звук на свете. Он бережно перебирал ее волосы, даря блаженную истому, разлившуюся по телу, сделав его легче перышка.