Золотые костры - Пехов Алексей Юрьевич. Страница 13

— Хорошо. Значит, я поговорю с ним утром. Поблагодари его за гостеприимство.

Монах взял оставшуюся часть посуды, сказав на прощанье:

— Если тебе что-то понадобится, просто выгляни в коридор и позови. Один из братьев поможет тебе в мере отпущенных ему Господом сил. Если ты захочешь помолиться, то часовня открыта для тебя.

— Благодарю. Я непременно помолюсь перед сном.

— Ха! — тут же отреагировал Проповедник. — Когда ты наконец это сделаешь, я попрошу отправить меня прямиком в рай!

— Пожалуйста, не ходи по монастырю ночью дальше часовни и заднего двора. Ты можешь потревожить братьев.

— И подглядеть их страшные секреты. — Старый пеликан был очень доволен собою.

— Обещаю, что никого не побеспокою.

Монах благодарно склонил голову и вышел, притворив за собой дверь.

— Не слишком-то они спешат тебя видеть и рассказать о страшном зле. — Проповедник демонстративно зевнул. — Возможно, это зло живет лишь в голове брата Инчика. Ну и слава богу.

— Брата Инчика, который больше не пришел, — задумчиво ответил я.

— Может, у него дела.

— Может быть. — Я надел куртку. — Пойду посмотрю на часовню.

— Эй! Эй! — всполошился Проповедник. — Мои слова о том, что после твоей вечерней молитвы я попрошусь в рай, не более чем шутка! Ты ведь не всерьез их принял, а?

— Не беспокойся об этом. Я уже давно свыкся с мыслью, что избавлюсь от тебя только после своей смерти. Ты пойдешь?

— Боюсь, твоя молитва будет слишком неуклюжа для моих ушей. Да и не хочу тебя стеснять. Иди сам.

Ни меня, ни себя, ни Пугало он не обманул. Всем было ясно, что старый пеликан всего лишь хочет поваляться на кровати еще немного, прежде чем я сгоню его оттуда…

Уже наступила ночь, и на улице был легкий морозец. Он покалывал кожу на лице и студил пальцы. Я спрятал руки в карманы, глубоко вдохнув свежий горный воздух. По небу ползли облака, набегали на монастырь туманной стеной, делая огни фонарей, висящих на углах зданий, тусклыми и бледными.

Когда облака на несколько мгновений открывали обзор, я видел центральный хребет Хрустальных гор, снега которых мерцали жемчужным светом, льющимся с начинающей убывать луны.

Со стороны церкви ветер донес до меня молитву. Множество мужских голосов, с каждым мгновением набирая силу, славили своего святого, и я почувствовал, как волосы у меня на голове шевелятся и в них потрескивают искры. Пожалуй, просьба монахов о том, чтобы я не бродил где не следует, не лишена смысла. Церковь расположена в нижней части выросшего на склоне горы монастыря, но даже с такого расстояния меня задевала магия молитвы каликвецев.

Я поднял воротник, выдохнув облачко пара. Двери часовни были распахнуты, и казалось, что внутри нее пульсирует множество волшебных огоньков, которые мне довелось повидать в Темнолесье. Такой эффект создавали туман и сотни свечей, горевших внутри. Проповедник зря беспокоился. Пугало забрало лишь малую часть.

Удивительно, но здесь, на высоте, этот огонь перестал казаться мне теплым и привлекательным. От часовни, площадки, где она стояла, и обрыва, который начинался за ней, веяло жутью.

Как говорит Иосиф — страх убивает стража. А уж он-то, всякое повидавший за время своих странствий по свету, многое знал об этом.

Я шагнул к часовне, не собираясь поддаваться возникшему ощущению опасности, и наваждение разом развеялось. Переступив через порог, посмотрел в открытое лицо Спасителя, лоб которого был изранен терновым венцом. В его взгляде был легкий укор. Как у Кристины, когда мы виделись с ней в последний раз.

Совсем небольшое помещение, всего-то на пять-шесть человек. Лавка, чаша со святой водой, алтарь, распятие и закрытый решеткой люк в полу, ведущий, скорее всего, в крипты. Свечи тихо потрескивали, медленно тая, в воздухе витал теплый солнечный запах пчелиного воска. Я постоял еще несколько минут, сам не зная зачем, а затем вышел.

За то время, что меня не было, на улице все изменилось. Ветер прогнал облака, обнажил бездонное небо и открыл моему взору столько же звезд, сколько я видел, летя на спине Файрварда.

Мне сразу же вспомнилась Гертруда, любившая созвездия и способная рассказывать мне о них часами, показывая на мерцающую точку и открывая прятавшуюся за ней очередную легенду. Гера заворожена красотой звезд точно так же, как Проповедник океаном.

Я подошел к самому краю обрыва. Перегнувшись, посмотрел на серебристый ледник, ползущий в долине. Он дышал холодом и был похож на живое существо — на спящее чудовище, разбудив которое целым не уйдешь. Послезавтра мне предстояло пересечь его и добраться до склона Монте-Розы, где начиналась тропа к Горрграту.

Внезапно в толще льда замерцало ярко-зеленое пламя, словно северное сияние. Оно разгоралось все сильнее и сильнее, а затем погасло. Почти так же мгновенно, как и вспыхнуло.

Я не спускал глаз с Юрденмейда и стоял, пока не замерз, но больше не увидел странного огня.

Снилась мне всякая дрянь.

Свечи в часовне, тающий воск которых походил на кровь. Темные кинжалы, крутящиеся в воздухе. Ганс, сидящий на подоконнике. Гертруда с заплаканным лицом. Кристина, показывающая мне свои руки. Обессиленная Мириам, скрученная ознобом. Маркграф Валентин, вылетающий из собственной катапульты. Безумная пляска колдуна Вальтера над телом Рансэ. Шуко, рыдающий над мертвой Рози. Пугало, не дающее мне разглядеть лицо матери. Золотой огонь, растекшийся по земле. И тяжелые, мерные удары молота неизвестного кузнеца, создающего кинжалы стражей.

Я проснулся от этого грома железа и минуту лежал, глядя в потолок и мало что понимая. Потому что стук молота о наковальню никуда не делся.

— Вот черт! — сказал я, наконец-то поняв, что слышу работу, которая идет в монастырской кузне. Слышу благодаря тому, что Пугало ночью распахнуло окно, и теперь в комнате самое свежее и морозное утро из всех, какие только возможны.

— Вот спасибо, приятель. Вот удружило, — произнес я, но меня никто не услышал.

Ни Пугала, ни Проповедника в комнате не было. Как только рассвело, они отправились бродить по Дорч-ган-Тойну, оставив меня мерзнуть в одиночку. Монастырский колокол созывал на терцию, а я умылся ледяной водой и стал ждать.

За мной пришел вчерашний каликвец с книгами. Он был в жилете из собачьей шерсти, накинутом на темное монашеское платье.

— Брат-управитель готов встретиться с вами, страж.

— Значит, не будем медлить.

Мы вышли на улицу, где было так свежо, что я поднял воротник куртки. Надо бы не забыть попросить у монахов шапку, иначе, прежде чем я дойду до перевала, у меня отвалятся уши.

На дорожках все еще лежала тонкая пленка инея, который пока не растопило выглянувшее из-за хребта солнце. За сараями залаяла собака, чуть дальше, там, где располагалась библиотека, я увидел группу столпившихся монахов. Вид у них был встревоженный, они что-то обсуждали, склонив непокрытые головы.

— Что-то случилось? — спросил я у своего провожатого.

Тот не стал скрывать:

— Да. Сегодня в келье повесился один из наших братьев.

— Сожалею.

— Мы тоже. Самоубийств не было в монастыре больше пятидесяти лет. Братья ошеломлены произошедшим. — Каликвец с грустью покачал головой. — Когда человек самостоятельно лишает себя жизни, которую даровал ему Господь, это страшный грех.

— Почему это случилось?

— Не знаю.

— Я бы хотел взглянуть на тело.

Тот посмотрел на меня бесстрастно:

— Зачем?

— Мне кажется, что вы не станете хоронить его на освященной земле. Самоубийца — человек, которого не будут отпевать. Это риск появления темной души. Я мог бы помочь. Сделать так, чтобы ничего плохого не случилось.

Монах, имени которого я так и не узнал, задумчиво потер подбородок:

— Я скажу о вашем предложении брату-управителю, страж. Простите меня, но я сам не могу решать такие вопросы.

— Тогда не хороните тело, пока брат-управитель не примет решение.

— Это возможно.