Золотые костры - Пехов Алексей Юрьевич. Страница 7

— Бесстыдство! — Проповедник, взмахивая руками, удалялся. — Какому-то цыгану заблудшему рассказал, а мне — нет!

Я проводил его сутулую фигуру взглядом, затем повернулся к Роману:

— Кольцо и одежда — возможно. Но история с Вионом — сомнительно. К тому же сейчас полнолуние, и ночью я не заметил, чтобы ты обрастал шерстью.

Он вновь рассмеялся и сказал:

— Ну, надеюсь, что тебя все-таки обманули. Встречаться с тварями ночи не входит в мои планы.

К вечеру мы подошли к плато, заросшему замшелыми каменными грибами. Здесь выл пронзительный холодный ветер. На склоны опустился туман, вязкий и влажный, застилающий глаза, лезущий в рот, пахнущий едкой пряной травой и заманивающий к пропастям, которых вокруг тропы было великое множество. Вернувшийся Проповедник, все еще обиженный, ворчал, что темнеет и пора делать привал.

— Надо остановиться, — согласился я. — Или костей не соберем.

Роман подул на ладонь, и вокруг нас закружились какие-то насекомые, излучавшие ярко-желтый огонь, свет которого разогнал туман, отразился от шершавых поверхностей каменных грибов.

— Мать-заступница! Святой Коломан и все его мучители! Это не церковная магия! — подпрыгнул Проповедник.

Пугало остановилось да пригляделось к моему спутнику получше.

— Церковный легат, знающий древние языки, да еще и колдун к тому же. На службе у кардинала Урбана. Ты полон сюрпризов, Роман.

— Как и ты, Людвиг, — вернул он мне комплимент. — Его высокопреосвященство несколько раз говорил о тебе и твоих друзьях.

Мне это не слишком понравилось, но я сказал:

— Надеюсь, только хорошее.

— Кардинал помнит, кому он обязан жизнью, когда был еще епископом. А это, — небрежный кивок в сторону летающих насекомых, — всего лишь детские шалости. Уверен, что другие колдуны, которых ты, вне всякого сомнения, знаешь, способны на гораздо большее.

— Людвиг, спроси, есть ли у него патент? — подал «идею» Проповедник и тут же смутился, поняв, что сморозил несусветную чушь.

Разумеется, у легата кардинала должен быть патент Церкви, разрешающий заниматься волшебством.

— Не буду спорить, — ответил я цыгану. — Но люди твоей профессии обычно пользуются церковной магией, а не той, что считается темной.

— Только истинно верующий, свято отдающий себя всего Господу, способен на чистое, не запятнанное пороком волшебство. Я слишком слаб духом и полон сомнений, для того чтобы Господь проявил ко мне милость и наградил таким даром. Но и тот, что есть у меня, верно служит Церкви и Господу. Тебя это смущает?

— Меня давно уже ничто не смущает.

Он усмехнулся:

— Да, стражи порой не гнушаются пользоваться услугами тех, кого иные считают запятнанными. Ваши цели оправдывают те средства, которые вы используете для сражений с темными душами. Я готов это понять.

Он пошел вперед, освещая мрачную дорогу, и я поспешил за ним, не желая оставаться в тумане, который охотящейся кошкой следовал за нами, держась границы круга света.

— Ты собираешься не останавливаться всю ночь? — Я не убирал рук с арбалета.

— Ниже есть землянка, где летом иногда живут пастухи. Заночуем под крышей и с комфортом.

— Как далеко?

— Пока мы, точно святые, шествуем среди облаков, ничего конкретного сказать не могу. Часа полтора ходу.

Эти полтора часа были удивительно длинными, и я вздохнул с облегчением, когда мы начали спуск с плато.

Черная проворная тень спрыгнула с вершины каменного гриба. Я, будучи настороже, крикнул, предупреждая Романа. Вскинул арбалет.

Косматая туша с длинной зубастой мордой в один прыжок оказалась передо мной. Колючей голодной злобой сверкнули золотистые глаза. Но он не бросился на меня — внезапно извернувшись всем телом, взмыл в воздух и прыгнул на цыгана.

Клацнули страшные челюсти, тут же облако сияющих насекомых взорвалось, их прозрачные крылышки разлетелись в стороны, упав на землю точно снежинки, а ругару проехал по земле добрый десяток ярдов, сильно ударившись боком о камень. Проповедник верещал, чтобы я немедленно бежал и спасался, но я даже не подумал об этом.

Цыган стоял на коленях, оборотень, отброшенный магией, вставал на четвереньки, оглушенный атакой. Я прицелился, выстрелил и попал, судя по тому, как взвыл нападавший. Он встал на задние ноги, повернул ко мне оскаленную морду, но цыган швырнул с открытой ладони нечто чернильно-черное, и ругару снова прыгнул, но теперь уже не на нас, а во мрак, подальше от колдовства.

— Господи спаси! Господи спаси! Господи спаси! — молился Проповедник.

Пугало молитвы не жаловало, поэтому просто наблюдало за всем происходящим со стороны и, судя по его виду, было крайне довольно случившейся скоротечной схваткой.

Первым делом я перезарядил арбалет, а затем уже бросился к цыгану. Тот больше не стоял на коленях, а лежал на спине. Его грудь тяжело вздымалась.

— Ты цел?

Крылышки, лежавшие на земле, гасли, вокруг разлилась тьма, со всех сторон подступил туман, и разглядеть хоть что-то, когда сердце стучит у самого горла, а разгоряченная кровь шумит в ушах, было не так уж и просто.

— Сейчас, — сказал Роман, и в воздухе закружился всего лишь один волшебный светлячок. На этот раз горел он гораздо более тускло, чем прежде. Бледного света едва хватило для того, чтобы рассмотреть все хорошенько.

— Казни хагжитские! — за всех нас произнес Проповедник.

Пугало подошло поближе, чтобы лучше разглядеть окровавленное плечо цыгана. Оно было все изодрано зубами, текла кровь.

— Плохи мои дела, страж, — сказал легат кардинала.

Я достал из рюкзака чистую тряпку, залил рану бальзамом, который оставался у меня еще с тех пор, когда лечили Карла, и взялся за перевязку как раз в тот момент, когда Роман потерял сознание.

— Зачем ты это делаешь? — удивился Проповедник. — Не милосерднее ли убить его?

— Что-то не совмещаются у меня в сознании эти два слова — милосердие и убийство. Будь добр, оставь дурные советы при себе, — не прекращая своих действий, отозвался я.

— Приглуши жалость и включи рассудок, Людвиг. Его цапнул ругару. Это все равно что укус ядовитой гадины. Он не переживет ночи и умрет в мучениях. Господь…

— Не давал мне указания убивать человека. Если ему надо, то он сделает это сам. Не сомневайся. У окулла тоже был смертельный яд, но я до сих пор жив.

— Тебя лечила София. И ты тогда умер, если помнишь.

Я бросил рюкзак и котомку цыгана, также оставил арбалет и с трудом взвалил раненого себе на плечи. Он был гораздо легче меня, но все равно тащить его на высоте оказалось не просто.

— Что ты задумал? — поинтересовался старый пеликан.

— Дойти до пастушьей землянки. Она где-то близко.

— А если ругару вернется, пока ты прешь цыгана на закорках?

— Значит, будет не один мертвец, а два.

Я сделал шаг, и, по счастью, светлячок послушно полетел рядом, освещая путь. Пастушья землянка — торчащая над травой крыша из хвороста и низенькая дверь — появилась справа от тропы спустя триста непростых шагов. Низкий потолок, одно оконце, одна лавка, старый очаг и сильный запах сухих трав — чабреца, душицы и зверобоя.

Неизвестный пастух оставил в углу какое-то количество дров, которые поднял снизу, оттуда, где росли деревья. Я разжег огонь, осмотрел повязку. Она намокла от крови, так что я заменил ее, вновь залив разорванные мышцы бальзамом.

Я потрогал лоб Романа, он был ледяной. Поднял веко, но зрачок не реагировал на свет, был большим и неестественно-черным.

— Плохо дело, Людвиг. Быть может, мне помолиться за него?

— Молитва не помешает. Сиди с ним, читай молитву и, если хватит сил, попробуй бросить еще дров в огонь, когда тот начнет гаснуть.

— А ты куда?

— А я собираюсь принести противоядие и дать ему пожить еще немного.

— Противоядие от укуса оборотня?! Откуда ты о нем знаешь?

— Мне рассказывала Гертруда.

— Она ведьма.

— Скажи что-то новое.

— Где-то там, во мраке, тебя поджидает чудовище.