Хирург и Она. Матрица? - Белов Руслан. Страница 52
– Я хочу, очень хочу, – закричала Даша в трубку. – Но я пока не знаю, как мне уйти. Знаете что, к завтрашнему вечеру, я что-нибудь придумаю. После обеда пусть он ждет меня, до вечера ждет у метро ВДНХ, нет, на Ярославском шоссе, скажем на остановке "Новый театр" в сторону МКАД. До свидания, я больше не могу говорить".
97. Ее хотят все.
– I do it! – положив трубку, воскликнул Владимир Константинович, последнее время активно учивший английский язык.
Конечно же, никакого Виктора Васильевича, то есть Лихоносова, рядом с ним не было – пьяно-сонное бормотанье последнего изображал он сам.
Подумав, бывший повар и шофер Бормана посерьезнел: даже половины дела не было сделано. И никаких гарантий на успех – выбраться из дворца Бориса Михайловича, без сомнения, так же сложно, как в него попасть.
"И зря я поспешил... – вовсе помрачнел Владимир Константинович, подумав еще. – Надо было говорить не своим голосом. А если она скажет служанке, что говорила с бывшим поваром известного гангстера? И все, понеслось, поехало – вытащит служба безопасности за ушко на солнышко. Нет, далеко мне еще до Чихая. Но я постараюсь стать таким, каким он был. Постараюсь, если на первом же своем деле не сломаю себе шею".
Выпив коньяка, Владимир Константинович, положил ноги на стол и стал думать о будущем. И увидел себя в Майями. Себя с деньгами Михаила Иосифовича. Улыбнувшись, он выпил еще и увидел себя в Майами с деньгами Михаила Иосифовича и... Дарьей Павловной, любовницей и женой.
98. Такой хороший, такой любимый.
Даша успела спрятать телефон до того, как вошел Михаил Иосифович.
– Что с тобой, милая? – спросил он, заметив ее растерянность.
– Да так... Знаешь, мне иногда кажется, что во мне есть еще кто-то...
– Что ты говоришь! – удивился муж.
– Нет, ты не правильно меня понял, – чуждо посмотрела Гортезия. – Не ребеночек, а какая-то другая женщина. Она так на меня не похожа.
– Ее зовут Даша? – понимающе улыбнулся Михаил Иосифович.
– Да. Она совсем другая. И я часто разговариваю с ней...
– Это следствие падения с лошади. Ты здорово ударилась головкой о землю.
Даша поняла, что говорит не о том. Теперь Миша вызовет врача, и тот устроит ей постельный режим с промыванием мозгов соответствующими психотропными лекарствами. А ей завтра к обеду надо увидеть Хирурга. Если она его не увидит, и он ее не посмотрит, – почувствовала Даша сердцем, впервые ясно почувствовала, – то весь спектакль Михаила Иосифовича с треском провалится. Не завтра, не через месяц, но через какое-то время точно провалится, потому что жить надо целостно, жить надо Гортензией Павловной. Дашу просто необходимо отдать Хирургу или... или отправить в Воронеж. Короче, она должна с ним попрощаться по-человечески.
Вспомнив Воронеж, Даша улыбнулась и решила действовать по-мужски, решительно и прямо. Она сказала мужу единым духом:
– Миша, милый, иногда просто необходимо ударится головой об землю, ты же знаешь это. И я ударилась, и во мне появилась эта Даша, которую давным-давно задавили. Она вселилась в меня с фрагментами своей жизни, очень плохой жизни, и пытается доказать, что эта ее жизнь лучше, честнее моей. И, чтобы освободиться от нее, я должна удариться еще. Я чувствую, что должна ударится, потому что если я не ударюсь, я потеряю себя, потеряю тебя, что одно и тоже. Я обращаюсь к тебе, потому что знаю, что ты умный, что у тебя мало стереотипов, что ты живешь, чувствуя себя и других, ты так хорошо чувствуешь, что можешь управлять собой и другими, так, что это управление никому не в тягость. Я понимаю, что говорю путано, но я вижу, ты понимаешь меня, ты все понимаешь. И потому не надо звать Леонтия Ефимовича с санитарами и психиатрами, а...
– Ты хочешь уйти? – нахмурился Михаил Иосифович.
– Да, милый! Я очень хочу уйти! Я всем сердцем желаю уйти от тебя на три часа, я хочу уйти от тебя, чтобы вернуться твоей кровиночкой, твоим ребром. Ну отпусти меня завтра, отпусти!
Выговорившись, Даша опустила плечи, голову. У нее все опустилось. Она была опустошена до предела, Но где-то на самом дне опустошенности ей привиделся восклицательный знак. "Молодец! Ты сделала все правильно".
Михаил Иосифович задумался. Экзальтированность Гортензии ему была неприятна. Экзальтация, считал он, съедает много жизненной энергии, как правило, заводит в тупик и, в конечном счете, ведет к депрессии.
– Я так понимаю, – наконец, начал он, – ты хочешь завтра уйти на три часа, уйти на похороны Дарьи Павловны?
– Да, милый...
– Ты не забыла, как неделю провела в подвале с крысами и жабами? Не забыла, сколько мне стоило освободить тебя?
– Нет, милый, – соврала Даша. – Кстати, ты же знаешь, крысам было не до меня – они ели жаб.
– И ты хочешь уйти без охраны?
– Да, без охраны и слежки. Ты должен пообещать мне это.
– Хорошо, я обещаю. Но я хочу, чтобы ты знала одну вещь...
– Какую?
– Только что я сказал себе: "Если она попадет в ловушку, то ты пальцем о палец не ударишь, чтобы освободить ее". Честно говоря, я не знаю сейчас, как я поведу себя в том случае, если ты действительно попадешь в ловушку. Но минуту назад я сказал себе это. И сейчас говорю: я палец о палец не ударю, чтобы освободить тебя. Так что решай сама. Решай, кем тебе жить дальше, Дашей или Гортензией.
– Завтра к обеду я уйду на три часа, может на четыре.
– Тебя отвезти?
– Да. На ВВЦ, к метро. А теперь дай мне любить тебя, милый... ты такой хороший, такой любимый...
99. Влипла.
На ВВЦ Даша вышла из машины, тут же взяла частника. По ее воле он долго ездил по северу столицы и только потом направился к станции "Лось". У станции Даша вышла, и, походив туда-сюда, направилась к Ярославскому шоссе. На ней был грим, мало оставивший от ее красоты, и никто не обращал на нее внимания. Как только она ступила на остановку "Новый театр", подъехала машина, за рулем которой сидел напряженный Владимир Константинович, Владимир Константинович в черных очках, совсем как в "Матрице". Даша села сзади, и они помчались к дому Чихая.
Машина, к удивлению Даши, закончила свое движение не у парадного входа, а в подземном гараже, располагавшемся на задах дома. Выйдя, она увидела Алису. Она увидела ее лицо, деформированное шакальим выражением, и поняла, что основательно влипла.
100. Нет, не влипла, а погибла.
– Привет, красавица, – поздоровалась Алиса, с интересом разглядывая Дашу. – Хлеб вам и соль.
– Привет, – буркнула Даша, доставая косметичку. – Я вижу, лучше тебе не стало. Что, сережек изумрудных простить мне не можешь?
Алиса поджала губы, побледнела от злости, а Даша продолжила ее доканывать: достав из косметички салфетки, принялась выпускать на волю свою красоту. Закончив, взглянула на женщину уничижающим взглядом.
Глаза Алисы изумленно бегали по телу женщины. Остановились они на лице.
– Да ты конфетка! – сказала она, наконец. – Грех будет тебя не трахнуть...
Даша посмотрела брезгливо и высокомерно. Сначала на женщину, затем на Владимира Константиновича. Тот, в досаде качнув головой, пошел закрывать гаражные ворота.
– Да ты не бойся, – взяв себя в руки, улыбнулась Алиса. – Я тебя насиловать не буду. Сама потом отдашься за стакан чистой воды или яблоко. И, умоляю, не думай, что я тебя на посиделки пригласила. В подвале будешь сидеть, пока твой миленыш три лимона не отвалит. А когда отвалит, я еще подумаю, отпускать тебя или крысам скормить.
И тут Даша испугалась. Она поняла, что не влипла, а погибла. Выкуп, без сомнения, потребуют заплатить до Нового года, а потом убьют и закопают в лесу. И не будет у нее волшебного Нового года, которого она ждала с апреля. Ничего не будет, кроме ее окоченевшего трупа.
– А, испугалось! – восторжествовала Алиса, – Но пока, к сожалению, крыс у меня нет. Пока нет. Но вместо них есть Хирург. Очень злой Хирург. Ты не представляешь, как он нервничал, когда я час назад ему все о тебе рассказала. О Михаиле Иосифовиче, и вообще обо всех твоих светских удовольствиях.