Курс русской истории (Лекции LXII—LXXXVI) - Ключевский Василий Осипович. Страница 28

Ее подготовленность

Далее, много спорили о том, была ли реформа достаточно подготовлена и шла навстречу сознанным нуждам народа, или Петр навязал ее народу как нежданный и насильственный акт своей самовластной воли. В споре не выяснялось свойство подготовки: была ли она положительная, как нормальное начало естественного роста, или отрицательная, как болезнь, подготовляющая лечение, или как выход из отчаянного положения на новую дорогу, к новой жизни. В этом последнем смысле и понимал Соловьев подготовку реформы Петра, когда писал, что она была подготовлена всей предшествовавшей историей народа, «требовалась народом». Мы видели частичные нововведения и среди них заимствованные с Запада при деде, отце, старшем брате и сестре Петра. Еще важнее, что уже до Петра начертана была довольно цельная преобразовательная программа, во многом совпадавшая с реформой Петра, в ином шедшая даже дальше ее. Правда, эту программу нельзя вполне усвоять древней Руси. Над ней думали умы нового склада, во многом успевшие вырваться из древнерусского круга понятий. Подготовлялось преобразование вообще, а не реформа Петра. Это преобразование могло пойти так и этак, при мирном ходе дел могло рассрочиться на целый ряд поколений. Впоследствии крестьянская реформа подготовлялась же целое столетие. При Федоре и Софье, по выражению современника, начали заводить «политесе с манеру польского» в экипажах и костюме, в науке латинского и польского языка, отменили при дворе старорусский неуклюжий, широкий и длиннополый охабень, могли, расширяя преобразовательную программу, заменить кафтан кунтушом, а русскую пляску полькой-мазуркой, как после Петра почти полтораста лет восстановляли в правах состояния сбритую преобразователем древнерусскую бороду. Петр повел реформу с манеру голландского, а потом шведского и заменил Москву выросшим из болота Петербургом, жестокими указами заставляя строиться в нем дворян и купцов и перегоняя для того изнутри России тысячи работников. Реформа, как она была исполнена Петром, была его личным делом, делом беспримерно насильственным и, однако, непроизвольным и необходимым. Внешние опасности государства опережали естественный рост народа, закосневшего в своем развитии. Уже люди екатерининского времени понимали, что обновление России нельзя было предоставлять постепенной, тихой работе времени, не подталкиваемой насильственно. Князь Щербатов, видели мы, косо смотрел на реформу Петра и в ее широком и насильственном размахе видел корень нравственной порчи русского общества. Он далеко не был и приверженцем самовластия, признавая его безусловно вредным для народа способом управления. Однако тот же историк-публицист сделал не лишенный остроумия хронологический расчет: «Во сколько бы лет при благополучнейших обстоятельствах могла Россия сама собою, без самовластия Петра Великого, дойти до того состояния, в каком она ныне есть, в рассуждении просвещения и славы». По этому расчету вышло, что Россия даже до того далеко еще не совершенного состояния, в каком она находилась к исходу XVIII в., достигла бы только через сто лет, к 1892 г., да и то при условии, если бы в течение этого долгого промежутка времени не случилось никакого помешательства, ни внутреннего, ни внешнего, и если бы в это время не явились государи, которые неразумными мерами разрушили бы то, что сделали два или три их предка, и тем задержали бы обновление России. А между тем какой-нибудь Карл XII или Фридрих II поотрывали бы себе части России и тем еще более замедлили бы ее развитие. Так недоверчиво смотрел на возможные успехи свободного от механических подталкиваний обновления России, «собственным народа своего побуждением», писатель, вообще наклонный идеализировать самобытную жизнь древней Руси.

Ее действие

Всего запутаннее вопрос о силе влияния, о глубине действия реформы. Это основной пункт вопроса о ее значении. Чтобы выяснить его решение, надобно разобрать его сложный состав. В реформе Петра столкнулось так много интересов, побуждений и влияний, что необходимо отделить в ней подготовленное изнутри от заимствованного со стороны, различить то, что предусматривалось, и то, что явилось сверх чаяния. Реформа освещается односторонне, и взгляд на нее круто преломляется, когда смотрим только на один ряд ее условий, выпуская из вида другие условия. Ее следует рассматривать под тройным углом зрения: 1) по отношению Петра к Западной Европе, 2) по его отношению к древней России и 3) по влиянию его дела на дальнейшее время. И эта третья точка зрения не должна казаться странной. Дело сильного человека обыкновенно его переживает, имеет посмертное продолжение. В оценку реформы Петра должны войти ее следствия, начавшие обнаруживаться только по смерти преобразователя. Итак, что дала Петру дореформенная Россия, что он взял у Западной Европы и что оставил России, им преобразованной, точнее, что после него сделали из его дела, — вот три части, на которые распадается общий вопрос о значении реформы.

Отношение Петра к старой Руси

Петру достались от древней Руси своеобразно сложившаяся верховная власть и не менее своеобразный общественный склад. Верховная власть при воцарении новой династии была признана со стороны земли наследственной, но, утратив вотчинный характер прежней династии, осталась без определенного юридического облика, не имела нормированного объема, а фактически то суживалась, то расширялась, смотря по обстоятельствам и характеру своих носителей. Петр унаследовал эту власть в ее полном фактическом объеме и даже расширил ее, освободившись с учреждением Сената от последних призраков боярских притязаний, связанных с Боярской думой, а с отменой патриаршества — от опасности никоновского скандала и от стеснительного, чопорного почтения ко вселенскому титулу всероссийского патриарха. Но Петру принадлежит важная заслуга первой попытки дать своей бесформенной и беспредельной власти нравственно-политическое определение. До него в ходячем политическом сознании народа идея государства сливалась с лицом государя, как в частном общежитии домохозяин юридически сливается со своим домом. Петр разделил эти понятия, узаконив присягать раздельно государю и государству. Настойчиво твердя в своих указах о государственном интересе как о высшей и безусловной норме государственного порядка, он даже ставил государя в подчиненное отношение к государству как к верховному носителю права и блюстителю общего блага. На свою деятельность он смотрел как на службу государству, отечеству; словно чиновник, пишет он о своей победе над шведами при Добром: «Я как почал служить, такого огня и порядочного действия наших солдат не слыхал и не видал». Самые эти выражения: государственный интерес, добро общее, польза всенародная — едва ли не впервые являются в нашем законодательстве при Петре. Но историческое предание действует, как инстинкт, бессознательно, и Петр испытал на себе его силу. Смотря на свои преобразования как на служение государственному интересу, всенародной пользе, он принес в жертву этому верховному закону своего сына. Печальным концом царевича вызван был Устав 5 февраля 1722 г. о престолонаследии: в истории русского законодательства это первый закон с характером основного; он гласил: «Заблагорассудили мы сей устав учинить, дабы сие было всегда в воле правительствующего государя, кому оной хочет, тому и определит наследство, и определенному, видя какое непотребство, паки отменит». Устав в свое оправдание ссылается на пример великого князя Ивана III, который произвольно распоряжался престолонаследием, сперва назначив преемником внука, а потом сына. До Петра в русском праве не было закона о престолонаследии, а только обычаем и обстоятельствами устанавливались различные порядки наследования. При старой династии, видевшей в государстве свою вотчину, таким порядком была передача престола отцом сыну по завещанию. С 1598 г. стал устанавливаться новый Порядок перехода верховной власти по соборному избранию. В XVII в. при новой династии, для которой государство не было вотчиной, первый порядок вышел из употребления, а второй не успел утвердиться; новая династия была признана наследственной только в одном поколении: в 1613 г. земля присягала Михаилу и его будущим детям — не далее. Но основного закона о престолонаследии не существовало по-прежнему, и престол завещался как ни попало, под видом соборного избрания или явки наследника отцом народу на московской площади, как сделал царь Алексей с царевичем Федором, а также при помощи стрелецкого бунта и поддельного земского собора, как было установлено двоевластие царей Петра и Ивана. Петр заменил соборное избрание и наследование по обычаю или по случаю личным назначением с правом переназначения, т.е. восстановил завещание, узаконил отсутствие закона и повернул государственное право назад, на отжившую вотчинную основу. Мысль закона 5 февраля та же, какую выразил Иван III по одному случаю: «Кому хочу, тому и отдам княжение». Та же безотчетная наклонность воспроизводить в нововведениях отзвуки минувшего заметна и в социальных мерах Петра. Он не тронул основ общественного склада, закрепленных Уложением, — ни сословного деления по роду повинностей, ни крепостного права. Напротив, старые сословные повинности он осложнил новыми. Установив обязательное обучение дворянства и разделив его обязательную службу на две особые колеи, военную и гражданскую, он плотнее сомкнул городские тяглые состояния особым сословным управлением, земскими избами, а потом магистратами, и на верхний городской класс, гильдейское гражданство, возложил сверх прежних казенных служб еще особую повинность, по добывающей и обрабатывающей промышленности, сдавая казенные фабрики и заводы принудительно образуемым из купечества компаниям. Фабрика и завод при Петре, как мы видели, не были вполне частными предприятиями, руководимыми исключительно личным интересом предпринимателей, а получили характер государственных операций, которые правительство вело посредством своего обязательного агента, гильдейского гражданина: за это купец, фабрикант или заводчик пользовался дворянской привилегией приобретать к фабрике и заводу деревни с крепостными рабочими руками. С другой стороны, не изменяя сущности крепостного права, Петр изменил социальный состав крепостного состояния: разные виды холопства, юридические и хозяйственные, теперь окончательно слились с крепостным крестьянством в один класс тяглых крепостных людей, а гулящая вольница частью была приписана в городах к низшему гражданству, чтоб «гуляки за ремесло принялись и никто бы без дела не шатался», частью попала в солдаты или в крепостные. Так, продолжая дело Уложения, упрощение общественного состава посредством уничтожения переходных, промежуточных слоев, законодательство Петра принудительно втесняло их в рамки основных сословий. Теперь русское общество окончательно получило тот склад, какой стремилось дать ему московское законодательство XVII в., вышло из реформы с более резкими и округленными сословными очертаниями, а каждое сословие с более осложненным бременем повинностей на плечах. Таково было общее отношение Петра к государственному и общественному порядку старой Руси, не раз отмеченное мною на отдельных явлениях: не трогая в нем старых основ и не внося новых, он либо довершал начавшийся в нем процесс, либо переиначивал сложившееся в нем сочетание составных частей, то разделяя слитые элементы, то соединяя раздельные; тем и другим приемом создавалось новое положение с целью вызвать усиленную работу общественных сил и правительственных учреждений в пользу государства.