Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция - Белов Руслан. Страница 17
Живая Лариса Константиновна и она... Я выбрал ее. И девочку.
Как тяжело. Как будто девяносто.
Мама Мария прожила без месяца девяносто лет. И жила бы еще, если бы... если бы не старость.
В семьдесят семь она сломала головку бедра – случайно толкнули на улице. Мама Лена взяла ее в Москву, и скоро перелом чудесным образом сросся, пролежни в ягодицах – в каждый можно было вложить кулак – заросли. Потом ей вырезали желчный пузырь. У дочери она жила, как в концлагере – ежедневно трудилась, ела строго по расписанию и права голоса не имела. Появились странности – штопала нитками прохудившиеся полиэтиленовые пакеты и по всему дому прятала сухари, кулечки с чаем и сахаром. Каждого гостя просила поговорить с Леной, чтобы та отпустила ее домой или к Андрею, а то она умрет. Внешне стала похожа на мать, мою прабабушку, приезжая погостить, постоянно грозившую мне, трехлетнему, кулаком, сухоньким и в коричневых старческих пятнах. Видел я маму Марию редко – мама Лена отчаянно меня к ней ревновала, и ходил я к ним лишь по праздникам. На пятидесятилетний юбилей Андрея они поехали вместе, и мама Мария осталась у сына пожить в свое удовольствие. Однажды, после очередного празднества, пошла ночью в туалет, упала и сломала обе головки. Умерла страшно, от пролежней, получившихся в местной больнице.
Наверное, ее можно было спасти...
02.02.74. В воскресение ездили с Надиными сотрудниками – она работает в противоградовой экспедиции – в горы кататься на лыжах. Ночевали на базе отряда. Когда разместились, выпили и закусили, пристал белокурый греческий бог Никита Демидов – давай поборемся, давай поборемся. Я прикинул – хоть и городской на вид, мамин, но на голову выше и пудом тяжелее – и стал отнекиваться. Но Надя так посмотрела, что пришлось согласиться. Через десять секунд греческий бог быстро-быстро стучал ладошкой по полу – удалось взять его на ахиллес. Я прислушался к просьбе, отпустил. Вскочив на ноги, он потребовал реванша. На греческого бога он был уже не похож, скорее на совслужащего, получившего оплеуху, и я остался глух.
Господи, как же я был глуп! Она же ходила с Демидовым, как тогда говорили! Сейчас, проявив в голове эту сцену в горах, я представляю все до мелочи. Как они спали, как восторженно она смотрела в красивое его лицо, как поглаживала кудри, как он говорил, что не может жениться, потому что надо сначала встать на ноги, как смотрел по-хозяйски даже услышав, что через месяц она выходит замуж, и как отвечал, мягко глядя:
– Ну и что, милая? Мы ведь все равно будем встречаться?
Ее использовали, и она использовала. Меня.
Если бы я тогда видел, так же, как сейчас... Если бы я мог видеть.
Не мог я тогда видеть – тогда я был лучше!
Вспомнил, то о чем больно вспоминать.
Света:
– Ты всем мешаешь!
Полина:
– Больше не приходи! Ты мне не отец! Мой отец – Вадим!
– Поля, ведь это тяжелый грех, говорить такое отцу!
– Бабушка, это правда грех? – бабушка отвернулась. Глаза ее злорадствовали.
От дочери и внучки Вере Зелековне нужно лишь одно – ей нужно, чтобы они двигались, когда она тянет за ниточки. Это всем нужно.
А может, меня, мятущегося, действительно надо изолировать? От Полины? Александра? И вообще от людей?
Тяжело. Думаю о девочке. Они должны придти...
Пошел пройтись. Заглянул в магазин. Купил смешного плюшевого медведя в хрустящем целлофане. Потом шел вдоль прилавков и улыбался – знал, мишка девочке понравится, и глаза ее станут теплыми. В парфюмерном отделе остановился, спросил продавщицу:
– Какие духи нынче носят?
– Вот эти возьмите, – девушка улыбалась, поглядывая на медведя.
Понюхал флакон. Вроде ничего. Заплатил. Пошел, думая, не пошло ли дарить духи. Очутился в обувном отделе. Увидел туфельки. Остроносые, с тоненькими каблучками. Недорогие. Подошел, повертел в руках. Подошла продавщица.
– Пожалуй, я возьму.
– А какой размер?
Чуть было не сказал "Сорок третий" и смутился.
Смущение не осталось незамеченным. "Фетишист, – выразил взгляд. – Или транс, транцве...", – она не знала точно слова.
– Тридцать шестой, пожалуйста.
– Сейчас носят с закругленными носками, – взгляд женщины потеплел. Мужчины никогда не покупали ей туфелек.
– Мне такие не нравятся. Они какие-то бесхарактерные. А эти – острые, мотивированные.
– "Нет, все-таки он то самое слово", – подумала продавщица.
Дома выставил покупки на журнальный столик. Мишку, освободив от хрустящей оболочки, посадил в кресло. Сел напротив. Сказал себе:
– Надо бы освободить место в шкафу и стенке... Для них.
– Ты сумасшедший! – сокрушенно покачал головой.
– Нет, не сумасшедший! Просто в мире нормальных для меня нет места. Света, нормальнейшая из нормальных говорила: "Ну, согласись, мы ведь не сошлись характерами?" Да, я не сошелся характерами с нормальной женщиной и ее нормальными родственниками.
– И ушел в безумие...
– Да. В нем хорошо, ты не находишь?
– Здесь все возможно.
– Наоборот, здесь многое невозможно. Безумие не подло. В нем можно жить.
– И быть счастливым.
– Да.
– Ну, примерь тогда туфельку. Так хочется... Ну, я хочу посмотреть!
– Она же для нее?!
– Ну и что? Забыл, что туфелька – символ влагалища? И, надевая ее, то есть вкладывая в нее ногу, символ фаллоса, ты совершишь с ней поло... – я запнулся. Совершать полового акта с ней, как с Ларисой, мне вовсе не хотелось, – совершишь с ней любовь?
– Это фетишизм. Ты хочешь, чтобы я совершил поло... нет, любовь с суррогатом любимой женщины?
– Ну соверши тогда это с любимой женщиной! Ау, милая, где ты?!
– Ладно, уговорил.
Вставил в туфельку ногу.
– Без колготок с лайкрой совсем не то... – повертел ногой.
В дверях неожиданно воплотилась мама, жившая двумя этажами выше. У нее – ключ, а я увлекся.
Минуту она анализировала картину "Сын на старости лет примеряет лодочки". Затем сделала материалистический вывод:
– Завел женщину? С ребенком?
– Да.
– Хорошая? Так расщедрился?
– Просто чудо. У меня такой не было. И девочка просто чудо.
– Как их зовут?
– Софья и Люба, – ответ нашелся сразу. ""И мать их Софья". Что-то в этом есть".
– Будут жить у тебя?
– Посмотрим.
Подошла, взяла туфельку из рук.
– Красивые. Тебе такие нравятся?
– Да.
– Они выходят из моды, – посмотрев ей в глаза, я понял – она знает, кто такие трансвеститы. И относится к ним лояльно.
– Ну ладно, я пойду, – поднялась. – Смотри, чтобы с ней не получилось так, как с Верой.
– Не получится, – ответил нетвердо.
Поцеловав, ушла. Я положил подарки в шкаф и сел за компьютер с намерением посмотреть в Интернете, кто такие трансвеститы. И сразу наткнулся на Жана Бодрийяра.
"Коль скоро мир движется к бредовому положению вещей, и мы должны склоняться к бредовой точке зрения".
"Лучше погибнуть от крайностей, чем от отчаянья".
"Прежде тело было метафорой души, потом – метафорой пола. Сегодня оно не сопоставляется ни с чем; оно – лишь вместилище метастазов, место, где реализуется программирование в бесконечность без какой-либо возвышенной цели. И при этом тело настолько замыкается на себе, что становится подобным замкнутой окружности. Таков один из аспектов общей транссексуальности".
"Все мы мутанты, трансвеститы, вычурные существа".
"Посмотрите на Майкла Джексона. Он одинокий мутант, предшественник всеобщего смешения рас, представитель новой расы. Он и переделал лицо, и взбил волосы, и осветлил кожу – он самым тщательным образом создал сам себя. Это превратило его в искусственный, сказочный двуполый персонаж, который скорее, чем Христос, способен воцариться в мире и примирить его, потому что он ценнее, чем дитя-бог: это протезное дитя, эмбрион всех мыслимых форм мутации, которые, вероятно, освободят нас от принадлежности к определенной расе и полу".