Раз-два-три-четыре-пять, выхожу тебя искать (СИ) - Чернова Ирина Владимировна. Страница 6

Я подливала ему пива, стоя сзади, и прикидывала, сколько надо было трудиться служанке в доме, чтобы его драгоценная Лаура могла откровенно бездельничать и бегать просто так по лестницам. Сказать подобное было немыслимо — оговаривать хозяев было строго запрещено и могло быть наказано любыми способами, пришедшими им в голову. Фриц, начавший за здравие, потом становился мрачным, допивал остаток пива и требовал проводить его в спальню. Поднимаясь по лестнице впереди него, я судорожно сжималась — он имел привычку щипать меня за зад, но складки юбки мешали добраться до вожделенного тела и я ускоряла ход. Поднимался он медленнее меня и, когда он добирался до своей двери, я уже успевала зажечь приготовленную заранее свечу и встать у двери со стороны лестницы, чтобы уйти сразу же, как он войдет в комнату.

Тюфяк в моем чулане быстро продавился и труха сыпалась из него в микроскопические дырочки, забиваясь по ночам в нос. Зашивать их можно было только днем — свечи тут экономили и ни за что не позволили бы мне тратить их на себя. Не могу сказать, что фрау Альма и Фриц очень сильно придирались ко мне, но здесь было принято ругаться на слуг и фрау делала это с удовольствием, по самому ничтожному поводу, а Фриц поддакивал ей, требуя то сделать кашу поразваристей, то выбрать на рынке мясо получше. Приходилось молча соглашаться, что я сделала все не так и буду впредь стараться сделать лучше.

На ратушной площади время от времени устраивались праздники. Приезжали бродячие артисты, собирая народ на представления, звенели дудки и били барабаны, выстукивая незатейливые мелодии, под которые пускались в пляс все, кто приходили. За время жизни в Варбурге я видела два таких праздника, живя у Ансельма и сейчас должен был быть третий, о котором кричали на каждом углу мальчишки-вестовые.

Фрау Альма принарядилась на выход, загоняв меня до пота и дрожи в руках, потом настала очередь Фрица, который никак не мог найти какую-то куртку и забористо ругался в коридоре, поминая всех святых и чертей.

— Марта! — рявкнул он, когда поиски очередной раз потерпели неудачу. — Живо лезь наверх, там еще вещи лежат, в большом сундуке! Открой его и говори, что видишь!

— Фриц, ну может быть ты другую куртку оденешь? — безуспешно взывала к нему тетка, которая уже приплясывала у порога. — Вон ту, посмотри…да и рубашка серая тебе к лицу, любо-дорого посмотреть!

— Рубашку и так одену, а вот куртку хочу именно ту найти…Марта, где ты там? Сундук открыла? Что видишь, говори!

Я залезла по шаткой лестнице на подобие чердака и уже скоро осторожно выкладывала сложенные вещи — платья, шали, юбки, камзолы. Вещей было много и я не понимала, зачем надо их прятать здесь, а не носить, как все? Искомая куртка нашлась быстро и я сказала об этом хозяину, а сама быстро уложила все назад, отметив для себя заглянуть в сундук еще как-нибудь. Красота женских старинных платьев завораживала и хотелось гладить их, трогать бережно и осторожно, как детей, наслаждаясь тонкостью ткани и изяществом вышивки.

— Давай сюда куртку, а то прямо заснула там у сундука, — проворчал Фриц. — Опоздаю на площадь, там лучшие места займут.

— Да-да, как всегда она копается, ничего во-время сделать не успевает, — подхватила обвинение фрау Альма. — И чего только дармоедку кормим? Марта, закройся и никому не открывай, слышишь?

— Да, фрау. — Я кивнула и задвинула за ними засов.

В доме стало тихо до такой степени, что были слышны даже жучки-древоточцы, тикающие в деревянных перекрытиях. Какое блаженство, какая благодать, когда никто не визжит над ухом, не рявкает и не топает ногами! Но расслабляться было рано — не успею помыть кухню, убраться в доме, отполоскать белье — уже вернутся хозяева и мне придется туго. Но без них можно и расслабиться — я сняла надоевший чепчик, расстегнула лиф платья, завернула рукава и принялась за дело. Никто не стоял над душой и я отвлеклась на мысли о родном доме, не замечая, как бежит время. Возможно, если б я глядела в окно, то увидела, что Фриц почему-то возвращается так рано, но я была занята воспоминаниями и на требовательный стук в дверь отреагировала как и положено — пошла открывать.

— Долго тебя ждать… — фраза замерла на полуслове, а сам Фриц застыл на пороге, разглядывая меня. — Марта? Это ты?

— Простите, герр Хайгель, — я повернулась, чтобы уйти и привести себя в тот вид, который был тут принят, но рука хозяина уже поймала меня за юбку и потянула к себе.

— А ты без этого дурацкого чепца гораздо лучше выглядишь, — голубые глаза ощупывали меня не хуже иных рук. — Подними-ка голову…хм, и где это тебя Ансельм нашел…

— Герр Хайгель, разрешите я уйду, мне еще надо домыть котлы в кухне.

— Ну иди, — Фриц провел ладонью мне по щеке и шее. — Домывай свои котлы…

Припадая на правую ногу он прошел в свою спальню, что-то взял там и крикнул, чтобы я закрыла за ним дверь.

Выпив свою кружку отвара, я проверила пирог. Доходит уже…спасибо Ленке, которая сунула-таки мне в карман рецепт! Теперь можно только грустно улыбнуться этому привету из далекого прошлого. Стук в дверь был быстрый и настойчивый. Ох, не ко времени она заявилась! Но делать было нечего, придется открыть, хоть и ужасно не хочется.

— Сколько я должна еще стоять на улице, Марта? — визгливый голос Клодии, дочери Фрица, резанул уши.

— Не горит, подождешь, — отрезала я. — Мне пирог важнее, чем ты. Чего надо?

Год и девять месяцев назад.

…Клодия, дочка Фрица от незабвенной Лауры, возненавидела меня с первого же взгляда. Трудно сказать, почему одна женщина начинает ненавидеть другую, даже если первая моложе. Клодия вышла замуж за год до моего появления в Варбурге за сына зажиточного горожанина, владеющего двумя богатыми лавками. Ее муж был типичный представитель здешнего народа — невысокий, с рубленым грубым лицом, уже начинающий полнеть и бледнеть. Клодии было сейчас уже восемнадцать лет, но детей у нее не было и она сильно переживала по этому поводу. Фриц так часто говорил о красоте незабвенной Лауры, что было совершенно непонятно, почему это Клодия у него такая страшная? Больше всего она напоминала мне черепаху Тортилу скошенным подбородком и загнутым книзу носом. Через десяток лет это все перерастет в жуткие складки кожи, а если она еще и располнеет, то в целое ожерелье. Маленькие глазки Клодии постоянно бегали по окружающей обстановке, подсчитывая, что здесь осталось и чем можно поживиться. Она была блондинкой, в отца, но бледная кожа плохое сочетание с блеклыми волосами, даже если они и густые, а постоянная злость портила даже такое юное личико.

— Отец, зачем ты взял в дом эту уродину? — верещала она, тыкая пальцем в мою сторону. — Тебе что, тетка Альма больше не может готовить? Найди себе приличную девку из села, чтобы она прислуживала…да, я хотела бы посмотреть, стоят ли еще те италийские кресла в гостиной наверху? Их надо каждый день обметать от пыли и протирать чуть влажной тряпкой…эта дура наверняка понятия не имеет о том, как это делается в приличных домах! Отец, — она перешла на тон ниже и засюсюкала, — ну что ты придумал, папочка, посмотри вокруг себя, разве ты плохо жил с тетей? Давай, я пришлю тебе хорошую женщину на пару дней, она сразу приведет дом в порядок! Папа, твоя девочка хочет заглянуть в мамину шкатулку…ты знаешь, нас с Германом пригласили на прием и мне обязательно надо чем-нибудь всех поразить. Помнишь то ожерелье, из синих камней? Я совершенно уверена, что оно подойдет мне лучше всего…ах, папочка, ну что ты сидишь, как истукан, дай мне ключ от шкатулки, я сама открою ее и не буду тебе мешать, я же знаю, что у тебя болит нога и ты едва ходишь по лестнице…

Фриц разрывался между отцовскими чувствами и желанием доказать, что он еще мужчина хоть куда, но дочка упорно втаптывала его в грязь, не щадя мужского самолюбия. Под конец разговора он был готов швырнуть ей что угодно, лишь бы она замолчала, но девица не понимала этого и продолжала зудеть, как надоедливая муха. Если бы я могла сказать хоть слово в защиту Фрица, я бы это обязательно сделала, но тогда бы он сам ополчился на меня, а уж как сумасшедшие отцы вступаются за своих дочек, я видела и дома.