Крайняя маза - Белов Руслан. Страница 43

– Давай, бросай, – прервал его Стылый. – Да осторожнее, а не то в женщину попадешь.

Смирнов свернул веревку в бухту и примерился. Первый бросок оказался неудачным. Кошка ударилась об шкаф примерно посередине его высоты и упала за Марьей Ивановной. Борис Михайлович ойкнул и побледнел. Смирнов потащил кошку к себе. Она зацепилась за край бетонного блока, сковывавшего женщину, но легко, с первого же движения, освободилась.

Второй бросок также не получился. Все сникли.

Упав после третьего броска, кошка зацепилась за ногу Марии Ивановны. Она вскрикнула от боли, но тут же, виновато посмотрев на Смирнова, проговорила:

– Тяни, ничего со мной не будет.

– А за что она зацепилась? – спросил Смирнов.

– За икру, кажется. Я не особо-то и чувствую. Замерзла от бетона.

– Глубоко вошла?

– Я же сказала, ничего не чувствую. Тащи.

Смирнов не стал тащить. Взяв конец веревки в зубы, он собрал свободную ее часть в клубок и бросил его за голову Марии Ивановны. Она вскрикнула вновь.

Кошка освободилась.

Подтянув ее к себе, Смирнов увидел, что один из крючьев окрашен кровью.

– Бросай, – сказал Стылый глухо. – Кровь для женщины дело привычное.

Поморщившись цинизму замечания, Смирнов собрался и бросил. Кошка зацепилась за одну из прорезей в бордюре несгораемого шкафа. Борис Михайлович взвизгнул от радости. Чтобы видеть закрепившуюся кошку, ему приходилось выгибать шею до боли в позвонках.

– Потяните веревку, потяните! – крикнул он.

Лицо его покрылось испариной.

"Потеет, воду не бережет", – подумал Смирнов и потянул за веревку.

Шкаф, естественно, и не шелохнулся.

– Сильнее тяните, сильнее! – Борис Михайлович воочию видел, как падает шкаф и как Мария Ивановна, вся в кровоподтеках, выбирается из-под него.

Смирнов потянул. С тем же результатом.

– Завязывай, – сказал Стылый. – Еще, как минимум, пять веревок нужно. И тащить их нужно вчетвером.

– Тяните, тяните! – продолжал умолять Борис Михайлович. – Может быть, сразу получится.

Смирнов потянул со всех сил. Веревка лопнула.

– Доигрались, – покачал головой Стылый.

Борис Михайлович молчал. Сердце его не выдержало.

Он умер первым.

7. Первую кошку бросали полчаса

Мария Ивановна, прошептав: "Это все оттого, что мы в бога не верим", тихо заплакала.

– Ну, я-то, положим, верю... – сказал Стылый, чтобы не молчать, чтобы вслед за всхлипами женщины не впустить в сердце неизбывное страдание и подленький страх смерти. – А вот идеолог сокращения численности населения, похоже, ни во что не верит, в том числе, и в необходимость такого сокращения. Трепло он, короче, а трепачи верят только в то, что произносят.

– Почему, верю, – не согласился Смирнов, поняв истинную цель предложенного Стылым диспута. – Я верю, что человек необходимо придет к Богу.

– Сомневаюсь... – проговорил Стылый, принявшись делать вторую кошку.

– Конечно, это трудное занятие, идти к богу, но когда-нибудь эта трогательная встреча состоится, – понесло Смирнова, в юности начитавшегося Ницше. – Вот представь, высоко в горах упал дождь, упал на склоны, на скалы, на снег упал, упал и устремился вниз, потому что вода течет только вниз. Устремился вниз, собрался в ручьи, потом в реки, собрался, чтобы влиться в море, само по себе не способное двигаться, то есть по существу мертвое море. А человеческий дождь упал не высоко в горах, он упал в самой низкой низине и потому течь он имеет возможность только вверх. И он течет вверх, медленно, человек за человеком, преодолевая земное притяжение. И, в конце концов, преодолев все камни и уступы, преодолев свою тупость и тяготение к низости, он доберется до самой высокой вершины и станет... Богом, Святым Истинным Богом.

– Богом? – вопросила Мария Ивановна, прекратившая к этому времени плакать.

– Да, Богом, – серьезно ответил Смирнов. – В этом неимоверно трудном течении вверх, люди объединятся духовно, каждый человек станет частичкой общего разума. Там, наверху, этот разум станет бесконечным, он сможет рождать звезды, населять безжизненные их планеты и...

– Сзади у тебя волосы длиннее, – перебил Смирнов Стылый, заключив, что цель развязанного им диспута достигнута. – Знаешь, как их надо скручивать?

– Знаю, – буркнул Смирнов и, сморщившись, выдрал у себя клок волос.

– Пожалуйста, отнесись к этому делу ответственно, – попросил Стылый, не прекращая работу. – Если и эта веревка лопнет, нам хана, никакой бог не поможет.

Мария Ивановна, уже спокойная, вырвала у себя волосок. И по-детски скривилась:

– Больно...

– Отрастут, – засмеялся Стылый. – Волосы, говорят, и после смерти растут.

Через час он не мог без улыбки смотреть на товарищей по несчастью.

– Ты, Маш, сейчас напоминаешь мне одну модную певичку. Видел недавно по телевизору. Она говорила, что заплатила за свою драную прическу триста с лишним баксов.

Мария Ивановна улыбнулась, но не шутке Стылого, а виду Евгения Александровича – его голый череп, то там, то здесь торчащие жиденькие пряди волос цвета соли с перцем, не могли никого оставить равнодушным.

А Смирнов не обращал ни на что внимания, он плел канат, плел для себя. Только он, располагавшийся прямо напротив сейфа, мог полностью задействовать все свои силы.

Первым делом он расплел порвавшуюся веревку, разделил нити на две части и связал их. Затем принялся прясть вырванные волосы. На это ушло четыре часа.

Первую кошку Смирнов бросал полчаса, вторая и третья закрепились, соответственно, после пятого и второго бросков.

Первая попытка опрокинуть сейф оказалась безуспешной – голубая громадина даже не двинулась.

– Надо настроиться, – сказал Стылый, отдышавшись. – Настрой – это все. Я где-то читал, что в войну, во время атаки, два наших солдата затащили на вершину Сапун-горы восьмидесяти пятимиллиметровую пушку. После боя они не смогли протащить ее и метра.

– Устали... – пробормотал Смирнов.

– Ты коллектив не разлагай... Черт, если бы этот старый еврей не окочурился...

– Он не окочурился, а слинял вовремя... Эмигрировал на тот свет.

Они помолчали. Смирнов смотрел на Бориса Михайловича. Серый, видимо, уже окоченевший предводитель "Северного ветра" вызывал у него сострадание.

– Я знаю, почему у нас не получилось, – нарушил паузу Стылый скрипучим голосом. – Ты Машу жалеешь...

– Ты не жалей меня, – тут же попросила Мария Ивановна, подняв помутневшие глаза на Смирнова. – Я все равно умру скоро...

– Ты хочешь все испортить? – напустился на женщину Смирнов. – Ты хочешь, чтобы мы с Шурой вышли отсюда без тебя? Ты хочешь, чтобы я страдал всю жизнь?

– Ты будешь страдать?

– Конечно, нет. Если ты слиняешь к небесному прокурору, я через неделю женюсь на этой симпатичной стерве. Ты в гробу перевернешься, обещаю! И будешь переворачиваться всякий раз, когда я буду заниматься с ней любовью.

Глаза Марьи Ивановны потемнели. Зрачки сузились.

– Я отдохну минут пятнадцать, и будем тянуть, – наконец, сказала она. – Ты женишься на мне?

– В настоящее время слово "женитьба" у меня ассоциируется только с тобой. Хотя, когда мы отсюда выберемся, я, конечно, хорошо подумаю и только потом соглашусь.

– А если мне переломает ноги?

– То, что мне в тебе нравиться, сломаться не может...

– А если позвоночник? И я стану инвалидом?

– Инвалидами я считаю только тех, у кого с мозгами неприятности.

– Будешь катать в коляске?

– Не буду. Потому что все кончиться хорошо. Этот шкафчик ушибет тебе лишь пару ребрышек, уверен. Ну, и без синяков, конечно, не обойдется. Через час мы отправим этого зануду Стылого просить у Центнера прощения, а сами побежим в твою квартирку...

– Мазать меня йодом, – залилась Мария Ивановна смехом. – А у меня его нет.

– А коньяк есть?

– Конечно.

– Я оболью тебя коньком, а излишек слижу.