Ночной (ЛП) - Монтегю (Монтег) Маделайн (Маделаин). Страница 1

Маделайн Монтегю

Ночной

Глава 1

Боль и ярость заполнили Рафаэля, когда он мчался сквозь густые заросли в бессмысленной борьбе за свободу.

Его гнал адреналин, иначе боль от ран, скорее всего, сокрушила бы его. Вдобавок страх пожирал его разум, но это был далекий голос, затопленный поражением и гневом, потому что это был страх не за себя. Это был страх неудачи.

Он почти поимел ублюдка!

В течение многих месяцев он выслеживал главаря банды людей, убивших его женщину и их нерожденных детей. Терпение не было одним из его достоинств, но его ярость переросла в безразличие спустя год после смерти Концепсьон.

Его решимость окрепла за те несколько недель, что он пролежал, сражаясь за жизнь и месяц после того, который провел со сводившей с ума мучительной медлительностью, восстанавливая силы, а он готов был поспорить, что след его жертвы становился все холоднее и холоднее.

Однако он выследил его на полпути между двумя континентами.

Его глупость почти убила его, но он хотел, чтобы ублюдок смотрел ему глаза и знал, что должен умереть за Концепсьон. Удивительно, он не хотел послать сукиного сына к чертям.

Он не ожидал, что его прервут, а должен был предвидеть такую возможность.

Если бы они не застали его врасплох, он смог бы прикончить ублюдка, прежде чем уйти. А теперь он опять оказался ранен, чертовски-гребанно-плохо, подумал он, если кровь, которую он терял, была каким-то показателем.

Однако он не мог остановиться, чтобы осмотреть раны, потому что все еще слышал их погоню, и до сих пор, время от времени, мог слышать случайный выстрел, когда палящие без разбора дебилы видели то, что принимали за него и стреляли в это. Темнота и густота леса были его единственными союзниками, и у него было чувство, что он убегает от этих союзников.

Практически при этой мысли он выскочил из леса на узкую, двухколейную дорожку. Бурьян пророс из почвы по обеим ее сторонам и на узкой полоске в центре, а он оказался на виду и, перескочив дорожку, попал в лес на другой стороне.

Он приостановился, чтобы перевести дух, потому что не мог сделать ничего другого. Адреналин, который поддерживал его до сих пор, сейчас быстро иссякал, и он почувствовал слабость, просачивающуюся в каждый мускул в его теле. Ловя ртом воздух, он откинул голову назад, посмотрев вверх на деревья в поисках укрытия.

И подавил порыв. Он был бы слишком на виду. Если бы он был сильнее, это не было бы такой уж плохой идеей. Это дало бы ему преимущество, возможность наблюдать за охотниками. Это дало бы ему стратегическое преимущество, если бы он был в состоянии сопротивляться, но у него было плохое предчувствие, что он оказался бы проигравшим в его теперешнем состоянии.

Повернув голову, чтобы взглянуть назад, в ту сторону, откуда пришел, он внимательно прислушался. Совершенно уверенный, что через несколько минут услышал бы, как охотники ломятся через кусты в погоню.

Мысленно произнося проклятия, он снова посмотрел на дорожку.

Скорее всего, она просто привела бы его обратно к полевому лагерю, но он так не думал. Он очень тщательно изучал район в течение последних нескольких недель, и был уверен, что эта дорожка принадлежит женщине, которую он несколько раз замечал во время своей слежки.

Он не доверял импульсу, требовавшему найти ее, но у него не было особого выбора, если он только не собирался лечь и позволить им прикончить себя.

Год назад он бы почти приветствовал это. Черт, даже шесть месяцев назад.

Хотя теперь не был готов все бросить. Если бы он умер, то хотел бы прихватить с собой в ад того ублюдка.

Повернувшись, и даже не понимая, что он уже принял решение, он направился вдоль края дорожки так быстро, как только мог. Он не доверял женщине, не настолько, чтобы пойти к ней за помощью, но она владела несколькими надворными постройками. И если бы он только смог добраться до одной из них, у него появился бы шанс отдохнуть и заняться своими ранами.

Рана на плече, казалось, перестала кровоточить. Он был совершенно уверен, что это была не более чем царапина, достаточно глубокая, чтобы болеть, как черт-те что, и адски кровоточить, но он был уверен, что пуля, ни сделала ничего более, чем пропахала сквозь него борозду и вышла с другой стороны.

Он был в равной степени уверен, что у него была пуля в бедре. Он оберегал ногу изо всех сил, стараясь не трясти сильнее, чем необходимо, но каждый раз, когда он даже немного нагружал ее, мучительная боль проскакивала сквозь него и нога грозила подогнуться.

Ковыляя теперь, когда адреналин покинул его, а боль и слабость угрожали свалить замертво, он стиснул зубы и продолжал двигаться так быстро, как только мог, надеясь, что сможет достичь дома женщины и укрыться прежде, чем отключится.

Ее образ поднялся в его уме и, когда это произошло, почувствовал, как его пульс чуть ускорился. Вспышка желания разрослась вопреки всем доводам, а тело начало с горячностью зудеть.

Скривившись, он пришел к выводу, что был еще далек от смерти, если она смогла каким-то образом возбудить его в данный момент.

Но с другой стороны, он хотел ее с первой минуты как заметил, и никакие споры с самим собой не изгнали этого.

Она отличалась от Концепсьон, как день от ночи.

Но это не имело значения.

А что еще важнее, она не была одной из его народа.

Но это также ничего не меняло. Но он пытался убедить себя, что знал и получше.

Каждый раз, когда он смотрел на ее холодную, белую кожу, светлые волосы, бледно-голубые глаза, он думал о льде, твердом, холодном.

И все же он жаждал вкусить ее.

Он не прекратил носить траур по Концепсьон и малышу. И по-прежнему нес боль, которую ничто не могло искоренить, даже его месть. Их так внезапно вырвали из его жизни и с такой окончательностью, словно вырвали часть его самого, и он никогда не сможет вернуть это, никогда их не вернет.

Хотя он знал бы, что за них отомстили, кровь за кровь, даже если это будет последней вещью, которую он сделает.

Однако этому не суждено было стать последней сделанной им вещью, потому он что понял, когда увидел женщину — вот причина жить, ради чего жить, помимо удовлетворения потребности в мщении.

Он не доверял ей. Она не была одной из его народа, и жила чертовски близко к его врагу для его спокойствия, в месте настолько далеком, что ближайшие соседи были за мили отсюда.

Он не мог полностью избавиться от подозрения, что это было не более чем совпадением, что ее земля граничила с его, что ее опрятный маленький домик и ферма была не более чем в двух милях от его полевого лагеря, на расстоянии полета ворона.

Но это так же не имело значения. В глубине души он знал, что уже решил, что как только сделает то, ради чего пришел, он совершенно точно собирается получить ее.

Первый ружейный выстрел разбудил Алэйну. Все еще слабая спросонья, она лежала на диване, пытаясь представить, что это был за шум. Когда он приблизился, стало ясно, чем оказался громкий хлопающий звук. Ее сердце пропустило несколько ударов. Она поглядела на часы, стоящие на телевизоре.

— Бог мой! Два часа ночи! Какого черта они охотятся среди ночи?

Скатившись с дивана, она на четвереньках поползла к телефону, схватила его и набрала офис шерифа. Звонок, казалось, шел вечность и, наконец, переключился, перенаправив вызов.

Тот, скорее всего, был дома в постели!

— Шериф Вилсон, — сказал голос на линии примерно в то время, которое она отпустила на это.

— Хэнк, это я — Алэйна. Они снова стреляют из леса.

С минуту была тишина.

— На что, черт возьми, они охотятся в это время ночи?

— Ну, Бог знает, я — нет, — резко сказала Алэйна, — но звучит так, словно они движутся в моем направлении. С тем же успехом, я заполучу еще больше дыр от пуль в своем чертовом доме!

— Я буду у вас примерно через пятнадцать минут. Оставайтесь на полу.