Коллекционер - Фаулз Джон Роберт. Страница 55

Конечно, Ч.В. хотел, чтобы я согласилась спать с ним. Не знаю отчего, только сейчас я это понимаю гораздо лучше, чем тогда. Он меня дразнил, говорил колкости, не хамил, нет, но ему удавалось меня шокировать. Он никогда не нажимал, не уговаривал. Ни разу, даже случайно, ко мне не прикоснулся… Я хочу сказать, что по-своему он даже относился ко мне с уважением. Не думаю, что он сам четко это осознавал. Он стремился шокировать меня и тем привлечь. Или оттолкнуть. Как получится.

Сегодня К. опять фотографировал. Не очень много. Я сказала, болят глаза от вспышки. И мне не нравится, как он заставляет меня делать то одно, то другое. Он вежлив до подобострастия: пожалуйста, будьте добры, не соблаговолите ли… Нет, он, разумеется, не говорит «соблаговолите». Но это даже кажется странным.

– Вам бы в конкурсах красоты участвовать, – сказал он, перематывая пленку.

Спасибо, говорю. (Мы разговариваем, как двое сумасшедших. Увидела это только сейчас, когда записала. Он говорит так, будто я вольна в любой момент идти куда заблагорассудится, а я отвечаю в том же духе.)

– Честное слово, вы бы здорово смотрелись в этом, как его…

Я только посмотрела удивленно.

– Ну, в этих французских купальных штучках, как их там…

– Бикини? – И посмотрела на него ледяным взором. Не могу же я позволить ему так со мной разговаривать.

– Ну, только чтоб сфотографироваться, – говорит. И весь залился краской.

Самое удивительное, что я верю, он только это и имел в виду. Ничего неприличного. Ни на что не намекал. Просто неловко выразился. Как всегда. Имел в виду буквально то, что сказал. Интересно было бы сфотографировать меня в бикини.

Раньше я думала, это сидит в нем. Глубоко запрятанное, подавленное, но сидит.

Теперь я так не думаю. Не думаю, что это запрятано. Ему просто нечего прятать, нечего подавлять.

Прелестная вечерняя прогулка. Широкие просветы безлунного ночного неба сквозь деревья, с алмазной россыпью звезд, ярких, словно добела раскаленных, и замечательный ветер. Западный. Я заставляла его снова и снова ходить со мной по саду, мы сделали десять или двенадцать кругов. Шуршали ветви, вдали в лесу ухала сова. И небо – свободное, неприрученное, все из воздуха и ветра, из пространства и звезд.

Ветер, полный запахами дальних мест. Надежд. Моря. Я совершенно уверена, что почувствовала запах моря. Спросила (потом, когда вернулись, ведь в саду рот у меня был заклеен): «Море близко?» Он ответил:

«В десяти милях отсюда». – «Рядом с Луисом?» – «Не могу вам сказать».

Словно ему кто-то другой строго-настрого запретил говорить. (Я часто ощущаю это, общаясь с ним: жалкий, маленький, съежившийся от страха уродец – его добродушие – раболепно подчиняется могущественному великану подлости и зла.) А в доме… Разве можно сравнивать… мы снова говорили о его семье. Я здорово много выпила. Специально (иногда) пью, чтобы заставить его напиться и утратить бдительность, но до сих пор он ни разу даже не пригубил. А говорит, что вовсе не такой уж трезвенник. Так что и это – воздержание тюремщика. Не поддается соблазнам.

М. Расскажите еще что-нибудь о себе.

К. Да нечего больше рассказывать. Такого, что вам интересно.

М. Это не ответ.

К. Никакого значения все это для вас не может играть.

М. Не может иметь.

К. Раньше все говорили, что я правильно говорю, грамотно. Пока не встретился с вами.

М. Не обижайтесь.

К. Вы-то, видно, всегда отличницей были.

М. Да.

К. А у меня четверки были по биологии и математике.

М. (я в это время считала петли – джемпер – из очень дорогой французской шерсти). Молодец… семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…

К. И еще я приз получил на конкурсе увлечений.

М. Умница. Расскажите еще о своем отце.

К. Рассказывал уже. Он был представителем фирмы. Писчебумажные и галантерейные товары.

М. Коммивояжер.

К. Теперь их называют представителями.

М. Он погиб в автокатастрофе как раз перед войной. А ваша мать сбежала с каким-то мужчиной.

К. Она была ничтожеством. Вроде меня. (Я посмотрела на него холодно-прехолодно. Слава Богу, чувство юмора у него просыпается весьма редко.) М. И тетушка взяла вас к себе.

К. Да.

М. Как миссис Джо и Пип [56] .

К. Кто?

М. Не важно.

К. Она хорошая женщина. Если бы не она, быть бы мне в сиротском доме.

М. А ваша двоюродная сестра? Мейбл? Вы ничего о ней не рассказывали.

К. Она старше меня. Ей тридцать. Еще у нее брат есть, старший. Он после войны уехал в Австралию, к дяде Стиву. Дядя – настоящий австралиец. Целую вечность там прожил. Я и не видал его никогда.

М. А еще родные у вас есть?

К. Родственники дядюшки Дика. Только они с тетушкой Энни не больно ладили.

М. А как выглядит Мейбл? Вы мне не рассказывали.

К. Она калека. Припадочная. Здорово умная. И всюду свой нос сует, вечно ей все про всех знать надо.

М. Она что, совсем не может ходить?

К. Только по дому. Мы вывозили ее в специальном кресле.

М. Кажется, я ее видела.

К. Вы очень наблюдательная.

М. Разве вам ее не жалко?

К. Ну, получается, вроде бы ты обязан ее все время жалеть. Это тетушка Энни виновата.

М. Как это?

К. Она вроде так как-то делает, что все вокруг тоже кажутся ненормальными. Не могу толком объяснить. Вроде как никто вокруг не имеет права быть нормальным. Я не хочу сказать, что она все время жалуется. Она просто смотрит. И надо всегда быть начеку. Ну вот, к примеру, скажешь вечером, ни о чем таком вовсе не думая: «Сегодня утром чуть на автобус не опоздал, пришлось мчаться со всех ног». И тут уж тетушка шанса не упустит, наверняка скажет: «Ну и радуйся, что у тебя-то ноги есть» А Мейбл промолчит, но так взглянет, сам не рад будешь, что рот раскрыл.

М. Свинство какое.

К. Над каждым словом более тщательнее приходилось думать.

М. Более тщательно.

К. Ну да, я так и хотел сказать.

М. Почему же вы не ушли от них? Не сняли себе комнату?

К. Подумывал об этом.

М. Потому что тогда эти две женщины остались бы совершенно одни. Вы поступили как настоящий джентльмен.

К. Да куда там. Скорей уж, как настоящий лопух. (Эти его жалкие попытки казаться циничным!) М. А теперь они обе досаждают родным в Австралии.