Виновата любовь? - Аткинс Дэни. Страница 26

Остальное я развесила в небольшом платяном шкафу и, захватив дубленку и шарф, спустилась вниз. Я уже несколько дней не выходила на улицу, и нужно было проверить, достаточно ли я оправилась для осуществления последней идеи, которая пришла мне в голову. Правда, потом еще предстояло уговорить папу. Однако стоило мне его увидеть, как все это мгновенно вылетело у меня из головы. Он только появился в дверях – видимо, выходил за утренней газетой, – и, заметив меня, поспешно попытался спрятать красную картонную коробочку, которую держал в руках. Я оказалась быстрее. Мои пальцы стремительно нырнули в глубокий карман и вытащили пачку на свет божий.

– Это что, черт возьми, такое?!

Папа с пристыженным видом молчал. Я так и видела, как он прокручивает и отметает всевозможные оправдания.

– Чего ради, скажи на милость, ты опять начал курить? Ты забыл, что курение убивает? Что оно уже почти убило тебя однажды?

Если бы мы взглянули на себя в этот момент со стороны, то, наверное, расхохотались бы от того, как поменялись вдруг привычными ролями. Но сейчас я была слишком рассержена, а папа слишком смущен.

Смяв пачку в ладони – хоть эта теперь вреда не принесет, – я понемногу начала успокаиваться.

– Пожалуйста, пообещай мне, что больше не будешь.

Вместо обещания и извинений он попробовал объяснить надломленным от волнения голосом:

– Я очень переживал за тебя, Рейчел. Ты казалась такой… потерянной, а я чувствовал себя совершенно беспомощным. Это чтобы справиться со стрессом.

По щекам у меня побежали слезы. Я сердито утерла их тыльной стороной ладони – Господи, и когда я успела стать такой плаксой? Взяв обе руки отца своими, я постаралась словами и взглядом выразить все, что чувствовала, когда он впервые сказал мне о своем диагнозе.

– Пап, если ты меня любишь – если ты меня правда любишь, – пожалуйста, дай слово, что никогда в жизни больше не притронешься к этой дряни!

Теперь и у него глаза были на мокром месте. И хорошо, пусть – это стоило того, если мне удастся его убедить.

– Один раз ты уже едва себя не прикончил, потому что волновался за меня. Снова я тебе этого не позволю.

* * *

Я бродила по улицам несколько часов, просто ради удовольствия. Приятно прогуляться после недельного сидения в четырех стенах. Папу я попросила не волноваться, но через пару часов все-таки позвонила домой сказать, что со мной все в порядке. Времени прошло уже довольно много, и я вдруг вспомнила, что пропустила обед. Я была как раз недалеко от центра и повернула к кварталу, где располагались несколько кафешек и ресторанчиков. На тротуаре я заколебалась, не зная, куда пойти, когда голос сзади проговорил мне почти в самое ухо:

– Лучший чизкейк – в крайнем.

Я резко обернулась, и сердце у меня забилось быстрее – от неожиданности, не иначе.

– А может, я их больше не люблю?

Джимми посмотрел так, будто я сморозила полную глупость.

– Нет. Исключено. Не знаю, как другое, а этого ты забыть не могла. Некоторые вещи не меняются.

Не сговариваясь, мы вместе зашли в кафе, где Джимми заказал кофе и две порции чизкейка. Даже не взглянув на несколько пустых мест у окна, мы оба бессознательно направились к столику на двоих в глубине, рядом с горящим камином.

– И почему это вы не на работе, констебль Бойд? Полицейские манкируют своими обязанностями? Неудивительно, что на улицах городка черт знает что творится.

– Вообще-то «инспектор Бойд», и у меня сегодня официальный выходной.

– «Инспектор» – звучит солидно. И что, тебе это нравится? Ты никогда не упоминал, что хочешь стать полицейским.

Джимми дождался, пока подошедшая официантка оставит на столике наш заказ и уйдет, и только тогда ответил:

– Да, я люблю свою работу. Пойти в полицию было лучшим решением в моей жизни. А ничего не говорил… Я многого не говорил, что, наверное, еще как стоило сказать.

У меня засосало под ложечкой в предчувствии чего-то очень-очень важного. Но я не могла преодолеть внутреннего сопротивления, не знала, как встать на этот путь и хочу ли я на него вставать, поэтому предпочла сменить тему.

– Джимми, я хотела извиниться за вчерашнее. За свою маленькую истерику.

Он небрежно отмахнулся, однако я не успокоилась.

– Нет, правда. Я понимаю, это все выглядит так… не знаю… неправильно… невероятно… нездорово…

– В общем, не важно, как это выглядит.

Я рассмеялась. Ему всегда удавалось меня развеселить.

– Просто все, что я считала бесспорной и безусловной истиной, вдруг выворачивается наизнанку. Это очень тяжело.

Сделав долгий глоток, Джимми произнес:

– Еще бы. И наверняка должно выводить из себя.

В его голосе я уловила что-то, чего не слышала ни от кого прежде. Не донеся вилку с куском чизкейка до рта, я уронила ее обратно на тарелку.

– Так ты веришь мне?!

Джимми взглянул прямо на меня. В его бездонных синих глазах можно было утонуть.

– Я верю, что ты сама веришь в это, искренне и безоговорочно. И вижу, чего тебе стоят попытки убедить остальных. – Он замолчал на секунду, и я хотела уже что-то сказать. Слава Богу, не успела, иначе так и не услышала бы, как он почти шепотом закончил: – У меня просто сердце разрывается…

Я даже не почувствовала, что плачу, пока он не приподнял мне подбородок и не промокнул глаза сложенной салфеткой.

– А уж чтоб ты столько ревела, я не помню со времен, когда ты лет в восемь училась кататься на велосипеде и постоянно с него падала.

Я совершенно не по-взрослому шмыгнула носом, но его слова все-таки заставили меня улыбнуться.

– В последние пять лет я плакала куда чаще. Столько, сколько ты и представить себе не можешь.

– И из-за чего же?

Пришел момент или опять отступать, или бросаться головой в омут.

– Из-за того, что потеряла тебя. Ты спас мне жизнь, а сам погиб. Знал бы ты, как мне тебя не хватало.

Другой тут же свернул бы на проторенную дорожку: травма головы – амнезия – скоро пройдет. Только не Джимми. Не таков был мальчик, любивший меня в детстве, и мужчина, которым он стал. Ему я могла доверить что угодно. Даже правду.

– Расскажи мне, – попросил он.

При гаснущем свете дня и багровых отблесках пламени я вернулась к самому началу, к тому роковому вечеру, и не умолкла, пока не договорила до конца.