Сожженная заживо - Суад. Страница 22

У моего брата будут проблемы. Какие проблемы? Я не понимала.

«К нам в дом приходила полиция. Расспрашивала всю нашу семью. И отца, и брата, и меня, и мужа твоей сестры, всю семью. Если ты не умрешь, у твоего брата появятся проблемы с полицией».

Она вытащила стакан, вероятно, из своей сумки, потому что вокруг меня ничего не было. Ни стола возле кровати, ничего такого. Но я и не видела, чтобы она рылась в своей сумке, она взяла его на подоконнике, это был больничный стакан. Но я не видела, что она туда налила.

«Если ты не выпьешь это, у твоего брата будут проблемы, полиция уже приходила в дом».

Может быть, она налила его, пока я плакала от стыда, боли и страха. Я плакала из?за многих вещей, с опущенной головой и закрытыми глазами.

«Выпей этот стакан… Это я тебе его даю».

Никогда не забуду я этот большой стакан, наполненный до краев прозрачной жидкостью, похожей на воду.

«Ты выпьешь это, и у твоего брата не будет проблем. Так будет лучше. Лучше для тебя, лучше для меня, лучше для твоего брата».

Она заплакала, и я тоже. Я помню, как слезы текли по моему сожженному подбородку, вдоль шеи и разъедали мне кожу.

Но я не могла поднять руки. Она взяла рукой мою голову и пыталась приподнять ее, чтобы я достала до стакана, который она держала в другой руке. До этого момента никто не давал мне пить. Она подвинула этот большой стакан к моим губам. Я хотела хотя бы намочить губы в стакане, до такой степени мне хотелось пить. Я хотела поднять подбородок, но мне не удалось.

Вдруг вошел доктор, и мать подскочила с табуретки. Он резко вырвал у нее стакан, поставил его на подоконник и громко крикнул: «Нет!» Я видела, как жидкость пролилась на подоконник, прозрачная и чистая, как вода.

Врач взял мою мать за руку и вывел ее из палаты. А я все смотрела на стакан, я бы выпила его с земли, я бы подлизала его языком, как собака. Я хотела пить так же сильно, как и умереть.

Вернулся врач и сказал мне:

«Тебе повезло, что я вошел как раз вовремя. Сначала твой отец, а теперь твоя мать! Никто из твоих родственников больше сюда не войдет!»

Он взял стакан с собой и повторил: «Тебе повезло… Никого больше не хочу видеть из твоей семьи!» — «А мой брат Ассад, мне бы так хотелось с ним увидеться, он добрый».

Не знаю, что он мне ответил. Я была такая чудная, у меня все кружилось в голове. Моя мать что?то говорила мне о полиции, о неприятностях, которые грозят моему брату? Почему ему, ведь это Хуссейн поджег меня? И этот стакан, чтобы помочь мне умереть. На подоконнике до сих пор не высохло пятно. Мать хотела, чтобы я умерла, и я тоже этого хотела. А доктор сказал, что мне повезло, потому что я чуть не выпила этот невидимый яд. Я чувствовала себя освободившейся, словно смерть уже призывала меня, а врач заставил ее исчезнуть за одну секунду. Моя мать была превосходной матерью, лучшей из матерей, она выполняла свой долг, предлагая мне смерть. Это было бы лучше для меня. Не надо было спасать меня от огня, везти сюда, чтобы продолжать мои страдания, оставлять меня на медленную смерть, чтобы смыть позор с меня и моей семьи.

Через три?четыре дня пришел мой брат. Никогда не забуду тот прозрачный пластиковый мешок, что он принес, в котором были видны апельсины и банан. За все время, что я здесь находилась, мне не давали ни пить, ни есть. Сама я не могла, но никто и не пытался мне помочь. Даже врач не осмеливался. Я поняла, что меня оставили умирать, потому что не надо было вмешиваться в мою историю. В глазах всех я была виновна. Я подверглась участи всех женщин, запачкавших честь мужчин. Меня помыли только потому, что я нестерпимо воняла, а не, потому что мне хотели помочь. Меня оставили здесь, потому что это была больница, где я должна была умереть, не создавая лишних проблем моим родителям и всей моей деревне.

Хуссейн плохо выполнил свою работу, он дал мне выбежать, когда я горела.

Ассад не задавал мне вопросов. Он боялся и торопился вернуться в деревню: «Я прошел по полю, чтобы никто меня не заметил. Если родители узнают, что я заходил к тебе, мне несдобровать».

Мне хотелось, чтобы он пришел, но при этом я испытывала тревогу, глядя, как он наклоняется надо мной. В его глазах я видела, что вызываю в нем отвращение своими ожогами. Но никто, даже он, не удосужился узнать, до какой степени я страдала от этой разлагающейся на мне кожи, которая гнила, кровоточила, медленно разъедала, как змеиный яд, всю верхнюю половину моего тела, мой обгоревший череп без волос, плечи, спину, руки, грудь.

Я много плакала. Потому ли, что знала, что я вижу его в последний раз? А может быть, потому что мне безумно хотелось увидеть его детей? Его жена должна была вот?вот родить. Позже я узнала, что у нее было два мальчика. Вся семья, должно быть, восхищалась ею и поздравляла.

Я не смогла съесть фрукты. Одной мне это было не под силу, и мешок исчез.

Я больше никогда не видела свою семью. В моей памяти запечатлелись их последние образы: мать со стаканом отравленной воды, отец грозно ударяющий по полу своей палкой. И мой брат с пакетом фруктов.

В самой глубине моего страдания я все еще пыталась понять, как это я не увидела, когда на мне вспыхнул огонь. Рядом со мной стояла канистра с бензином, но она была закрыта пробкой. Я не видела, чтобы Хуссейн ее брал. Я опустила голову, когда он говорил, что «займется мною», и в течение нескольких секунд я думала, что спасена, из?за его улыбки и этой травинки, которую он так спокойно жевал. В действительности же он хотел войти ко мне в доверие, чтобы я не вздумала убежать. Он все предусмотрел с моими родителями еще накануне. А где он взял огонь? В печи? Я не видела. Возможно, воспользовался спичкой, чтобы сделать все побыстрее? Рядом со мной всегда был коробок спичек, но опять же, я ничего не видела. Остается еще зажигалка у него в кармане… Не успела я почувствовать холодную струю, льющуюся мне на голову, как я уже вспыхнула. Мне очень хотелось узнать, почему же я ничего не видела.

Ночью, когда я лежала пластом на своей кровати, начался нескончаемый кошмар. Я находилась в полной темноте, я видела занавески вокруг меня, а окно исчезло. Странная боль пронзила меня, словно в живот мне всадили нож, ноги у меня дрожали… я умирала. Я попробовала приподняться, но не смогла. Руки по?прежнему меня не слушались, это были сплошные отвратительные раны. Никого не было рядом, я совершенно одна, кто же всадил мне нож в живот?

Я почувствовала между ног что?то странное. Я попробовала согнуть одну ногу, потом другую, я поискала пальцами ног и попыталась избавиться сама от того, что меня так напугало. Вначале я даже не могла сообразить, что у меня начались роды. Ногами я ощупывала в темноте. Я вытолкнула, еще не зная, что это, тело ребенка под простыню. Я замерла неподвижно, опустошенная этими усилиями. Я сдвинула ноги и кожей с внутренней стороны бедер почувствовала младенца. Он немного шевелился. Я затаила дыхание. Как же он так быстро выбрался? Удар ножом в живот, и вот он уже здесь? Мне хотелось провалиться в сон, ведь это невозможно, ребенок не может появиться так сразу, без помощи, без предупреждения. Мне казалось, что этот кошмар все продолжается.

Но ведь я не сплю, потому что я чувствую его здесь, между колен, кожей ног. Ноги у меня не обгорели, поэтому кожа ног и ступней не потеряла чувствительности. Я боялась пошевелиться, потом я приподняла ступню и попыталась, как я сделала бы это рукой, ощупать младенца… крошечная головка, слабо шевелящиеся ручки.

Должно быть, я закричала. Не помню точно. В комнату вошел врач, отдернул занавески, но я оставалась в темноте. Наверное, на дворе была ночь. Я видела только свет, просачивающийся через открытую дверь из коридора. Врач наклонился, отбросил простыню и забрал ребенка, даже не показав его мне.

Я больше ничего не чувствовала между ног. Кто?то задернул занавески. Ничего другого я не помню. Должно быть, я была без сознания, возможно, долго спала, точно не знаю. Только назавтра и в последующие дни я обрела уверенность, что ребенка в моем животе уже не было.