Дороги и сны - Панкеева Оксана Петровна. Страница 21
– Как? В карман посадить? Успокойся и сядь, в лавочке все под контролем, я отсюда бутылку водки протащить не могу, не то что живого человека.
– Но как-то же я сюда попал?
– Ты сюда попал, потому что случайно в портал шагнул. Только не раскатывай губу насчет покараулить на кладбище, там уже лавочки все огородили и занесли в реестры. Расслабься и жди Толика. Наливай.
Дзинь-дзинь. Буль-буль.
– Ты хоть сообразил, что твой приятель-переселенец Настин брат?
– Что тут соображать, на надгробии портрет имеется.
– А ей ты что-то говорил?
– Нет.
– О, теперь верю, что умеешь промолчать где надо.
– А ребята тебе не говорили, что у нас-то там делается?
– Кое-что, в общих чертах… Ну сам понимаешь, что можно сказать чужому человеку, который не в курсе?
– Ну хоть в общих? Лондра и Поморье еще стоят?
– Вроде бы… Если Мафей мотался в это самое Поморье к родичам и привозил из Лондры мэтрессу Морриган, значит, там все путем, правильно я думаю?
– О, мэтресса Морриган… – согласился Кантор и от дальнейших комментариев воздержался, дабы не ляпнуть спьяну чего-нибудь губительного для языка.
– Да, таких женщин сейчас нечасто встретишь… – грустно согласился Виктор. – А и встретишь, тут же окажется, что она триста лет ждала другого и вот только сейчас дождалась…
– Я так понял, меня вы нашли. – Кантор поторопился увести разговор подальше от персоны мэтрессы Морриган. – А Повелителя?
– А ты думаешь, что мне сегодня снилось и чего я вот в пьянство вдарился? Ты бы видел эту образину!
– Что, такой страшный?
– Такой гадостный!
– А-а. Наливать?
– А что, смотреть на нее?
Дзинь-дзинь. Буль-буль.
– А ты что, и правда в театре играешь?
– Не похоже?
– Ну с одной стороны… ты на деда здорово похож, а он уж на всех экранах примелькался. А с другой… я как-то подумал, ты чем-то посерьезнее занимаешься. Рожа у тебя, приятель, такая… специфическая… Опять же тело это в ванной… раза в полтора тебя крупнее тело-то, так, между прочим…
– Ага. А еще я музыку пишу.
– Серьезно? А мой старик стихи писал. Ты не слышал… а, ну я тормоз, нашел что спросить, где бы ты слышал… Щас я тебе поставлю…
– Я же не пойму ни слова… – тоскливо напомнил Кантор.
– А, твою мать… я забыл… Погоди, я тебе сам спою…
Он долго копался в шкафу, что-то ронял, ругался, потом нашел гитару и обнаружил, что на ней не хватает струны, путано и косноязычно вспоминал, при каких обстоятельствах эту струну порвал, зачем-то попробовал настроить оставшиеся и порвал еще одну…
Ах да, точно, вот так они и ушли из дому. Виктор загорелся идеей познакомить Кантора с творчеством своего отца, но сначала недосчитался струн, потом у них кончилась выпивка, а еще он признался, что исполнитель из него тот еще… И пошли они… Куда же они пошли?.. Сначала в магазин, да, точно, он еще объяснял отсталому варвару, как пользоваться этими их «деньгами»… А потом они пошли в гости к некоему Гаврюше, который вроде бы должен был решить все их проблемы. Ибо он сам писал музыку на упомянутые стихи, умел играть на гитаре как положено, а не как Виктор, а еще у него дома была целая гитара, и вообще он был еще живой. В отличие от великого поэта.
А потом оказалось, что мир катастрофически тесен и все вокруг либо родственники, либо знакомые – точь-в-точь как в пьесах маэстрины Вероники. Пухлый, похожий на Толика маэстро Гаврюша в самом деле приходится Толику отцом, а Саше – дедушкой, а сам Толик, выходит, ее дядюшка, а она не сказала, маленькая скрытная вредина…
«М-да… а вот потом… кажется, три последние бутылки были лишними… Молчать, два придурка, я сказал, три, значит, три, а не две и не пять… до тех пор я все помню! А вот после – уже не очень…
Да, скандал, конечно, получился некрасивый, но кто это молодое дарование просил лезть со своим «творчеством», когда я слушаю маэстро! А маэстро ведь действительно великолепен, даже его голос не в силах испортить такие стихи и такую музыку! Кто это из вас сказал? Я на тебя посмотрю, когда тебе седьмой десяток пойдет! Когда тут одышка, а там артрит, а Огонь все равно полыхает, и никуда от него не денешься… И нечего было этому сопляку даже соваться со своими бестолковыми ученическими поделками, неужели сам не видел, как это все жалко и убого… Ну ладно, я понимаю, он пришел не ко мне, а маэстро человек деликатный и молодые дарования обижать стесняется… Ну я же не знал. Ну в этом-то вы меня оба должны понимать! Вы же оба – это тоже я! А я не деликатный и не стесняюсь. Если ученик наваял бездарное не пойми что, я так и сказал. Я и Плаксе всегда так говорил… В конце концов, я ж его не ударил! Нет уж, если бы я очень сильно хотел, меня бы и Виктор не удержал, и не в том дело, что он мужик здоровенный, а просто он сказал, что маэстро не любит, чтобы в его присутствии люди морды били, вот я и послушался. Исключительно из уважения к маэстро, а вовсе не потому, что Виктор этого юнца заслонил своей широкой спиной.
Ребята, вас что, послать сами знаете куда? Чтобы я еще от ненормальных голосов нотации выслушивал и указания, что мне надо делать, а что нет? Вовсе я не «на подначки повелся», мне в самом деле захотелось что-то спеть! В первый раз после того, как… Понимаешь, идиот, спеть, а не выброситься в окно! Да, нехорошо, конечно, свою тоску черную на чужих людей вываливать, но я уже был совсем пьян и эманацию не удержал бы, хоть пой, хоть не пой. А ты вообще ерунду какую-то городишь, от кого я должен тут конспирироваться? Кто здесь когда-либо слышал обо мне и кто здесь узнает мои «Хинские колокольчики»? Заткнитесь оба, без вас тошно, и башка трещит…»
Ругань с внутренними голосами прервал вполне реальный, «внешний» голос, вопрошающий в пространство:
– Тут хоть кто-нибудь проснулся? Полон дом молодежи, и некого за пивом послать!
– Ну проснулся… – честно откликнулся Кантор и, сделав над собой нечеловеческое усилие, осторожно поднялся. В соседнем кресле спала какая-то юная особа, свернувшись калачиком и пристроив голову на подлокотнике. Под столом валялся парень, но не тот, с которым вчера поскандалили. В углу, на разложенных диванных подушках, располагался еще один. – Только в деле добычи пива ничем помочь не могу.
– Что, так плохо? – участливо поинтересовался маэстро Гаврюша, одновременно с ним оглядывая комнату. Дрыхнущая молодежь не подавала признаков пробуждения.
– Я не знаю дороги и не умею пользоваться денежной картой, – пояснил Кантор. – Вчера Виктор мне показывал, но я был уже пьян и ничего не помню. Кстати, где он сам? И который час? У меня там кошка не кормлена…
Маэстро растерянно оглянулся, зачем-то снял очки и тут же снова надел.
– Ой, а Витюша-то ушел… – беспомощно хлопая глазами, сообщил он. – И не сказал ничего… И ключа не оставил…
– У Саши должен быть другой ключ, – устало подсказал Кантор, видя, как разволновался бедный старый музыкант.
Вот, опять о том же… Вчера Виктор, кажется, упоминал, что намерен как следует напиться, чтобы забыть о виденном воочию Повелителе. И можно смело спорить на дюжину бутылок холодного пива в похмельное утро, что как раз об этом он не забыл. Зато напрочь забыл о Канторе и обо всем, что с ним связано.
– Ах, ну тогда я ей сейчас позвоню…
– Нет-нет… Подождите… Не сейчас. Можно немного попозже?
Не хватало еще показываться перед этой малолетней язвой в таком неприглядном виде! И дело даже не в том, что она непременно скажет все, что подумает. Дело в том, что скажет она чистую правду, на которую нечего будет возразить.
Кантор даже согласился с внутренними голосами: ради того, чтобы отсрочить свидание с беспощадной кузиной, он готов был на любой подвиг. В том числе поднять себя с дивана, вспомнить вчерашние инструкции касательно денег и сходить все-таки за пивом.
Мафей поднял пистолет, начал целиться, поймал себя на том, что неосознанно пытается придать своему лицу то великолепно-непроницаемое выражение, с каким упражнялся в стрельбе кузен Шеллар, тут же устыдился, сердито закусил губу и в результате выстрелил, практически не целясь.