Океан безмолвия - Миллэй Катя. Страница 4

Инстинктивно поворачиваюсь и тотчас же понимаю, что совершила ошибку. Обладатель голоса сидит на скамейке в двух шагах от меня и смотрит в мою сторону. Сидит он в вальяжной позе, широко раздвинув ноги, шире, чем надо, откровенно давая понять, чего ему хочется. Он улыбается. И, конечно, знает, что красивый. Если б самообожание имело запах одеколона, стоять с ним рядом было бы невозможно – того и гляди задохнешься. Темные волосы. Карие глаза. Как у меня. Мы вполне могли бы сойти за брата и сестру или за одну из тех странных парочек, которые больше похожи на брата и сестру.

Я злюсь на себя за то, что обернулась на его оклик. Теперь, когда отворачиваюсь, игнорирую его, готовясь продолжить путь через поле боя, я абсолютно уверена, что его глаза – а также глаза всех, кто сидит с ним на скамейке, – будут прикованы к моей спине. В смысле к моей заднице.

А стоит ли рисковать? Я с опаской поглядываю на каверзное кирпичное покрытие школьного двора. Меня ведь никто не гонит, спешки никакой. Я смотрю, куда бы мне приткнуться, и слышу, как парень добавляет:

– Если ищешь, где сесть, мои колени в твоем распоряжении.

Ну вот, началось. Он не сказал ничего умного или оригинального, но его столь же безмозглые дружки все равно хохочут. Рухнули мои надежды на нашу с ним родственную связь. Я переступаю через бордюр и иду через двор, глядя строго перед собой, словно у меня есть какая-то цель помимо того, чтобы не упасть.

А ведь еще даже полдня не прошло. По расписанию у меня семь уроков, я отсидела только три. Остались еще четыре, причем один дерьмовее другого.

В школу я сегодня пришла довольно рано. Нужно было зайти в канцелярию за расписанием. Конечно, знай я заранее, что? увижу в нем, наверно, постаралась бы оттянуть неизбежное. В канцелярии опять было столпотворение, но мисс Марш, школьный методист, распорядилась, чтобы я зашла к ней в кабинет и забрала расписание лично у нее – еще одно из многих преимуществ, которые дает мне моя «уникальная ситуация».

– Доброе утро, Настя, Настя, – поздоровалась она, дважды произнеся мое имя, каждый раз по-разному, и с рассеянным видом уставилась на меня, словно ожидая, что я подскажу правильный вариант. Не дождалась. Слишком уж она радостная для первого учебного дня, да и для семи часов утра тоже, если на то пошло. Совершенно очевидно, что оживленность ее деланая. Наверняка школьным методистам читают курс на тему «Как излучать притворную радость перед лицом подростковых страхов». Учителей, я уверена, этот курс не заставляют посещать, потому что они и не пытаются притворяться. Половина из них такие же несчастные, как я.

Мисс Марш жестом предложила мне сесть. Я же осталась стоять как стояла: юбка слишком короткая, а перед стулом нет парты, за которой можно было бы спрятать ноги. Мисс Марш вручила мне карту кампуса и расписание. Я пробежала его глазами, обращая внимание на факультативы, – обязательные предметы я и так знала. Это что, шутка? С минуту я была уверена, что мне дали не мое расписание. Глянула на верхнюю часть листа. Нет, мое. Как реагировать в такой ситуации? Вы же понимаете, о чем я. Это когда весь белый свет решает дать тебе еще один поджопник. Залиться слезами? Исключено. Разразиться гневными криками, бранью и истеричным смехом? Об этом и речи быть не может. Остается одно: остолбенелое молчание.

Мисс Марш, должно быть, заметила мое изумление – держу пари, на моем лице было написано все, что я об этом думаю, – потому что вдруг пустилась в подробные разъяснения относительно требований к выпускникам и переполненности классов факультативных предметов. Голос у нее был такой, будто она извинялась передо мной. Может, ей и стоило извиниться, потому что это не расписание, а говно, но меня почему-то так и подмывало успокоить ее, сказать, что ничего страшного, я переживу, несколько дерьмовых предметов не сломают меня – для этого требуется что-то более существенное. Я взяла расписание, карту и, несчастная, преисполненная ужаса, пошла на урок. По пути снова и снова перечитывала расписание. К сожалению, в нем ничего не менялось.

Я пережила уже половину учебного дня. Относительно неплохо. В моей жизни все относительно. Учителя вовсе не ужасны. Преподаватель английского, мисс Макаллистер, смотрит мне в глаза, будто заставляя поверить, что она относится ко мне по-особенному. Мне она нравится. Но худшее еще впереди, поэтому открывать шампанское я пока не стану.

К тому же мне еще предстоит пройти по тропе слез, коей является школьный двор. Я, конечно, трусиха, но медлить больше нельзя. Так, шесть шагов позади. Очень даже неплохо. Я сосредоточена на своей цели. Ориентир – двустворчатая дверь, служащая входом в крыло английского языка, на противоположной стороне моей квадратной немезиды с кирпичным покрытием.

Боковым зрением я старательно примечаю все, что делается вокруг. Народу полно. Шумно. Нестерпимо шумно. Я пытаюсь свести все отдельные разговоры и голоса в единый непрерывный гул.

Все скамейки оккупированы небольшими компаниями школьников – кто-то сидит, кто-то стоит рядом. Некоторые устроились на краю ящиков с садовыми растениями, расставленных через определенные интервалы по всему двору. Самые умные сидят на земле в тени галереи, тянущейся по периметру двора. Мест для сидения мало, солнце палит нещадно, во дворе жарче, чем в аду. Даже представить трудно, что за вонючая дыра, должно быть, здешняя столовка, раз столько народу готовы жариться на солнцепеке, лишь бы не торчать там. В моей прежней школе было так же, только тогда сумасшествие обеденного перерыва не являлось для меня проблемой, мне не приходилось думать, куда сесть и с кем, потому что каждый обеденный перерыв я проводила в музыкальном классе – в единственном месте, где мне хотелось быть.

Так, я почти у цели. Пока мне довелось увидеть лишь несколько знакомых лиц: парня из моего класса истории (он сидит один, читает книжку) и пару девчонок с математики (они смеются с сердитой «Барби», с той, что в пятницу заглянула в канцелярию и разразилась гневной тирадой). Я чувствую на себе чьи-то взгляды, но, кроме того самовлюбленного придурка, предложившего мне сесть к нему на колени, со мной больше никто не заговаривает.

Нужно пройти мимо еще двух скамеек, чтобы добраться до входа в здание. Та, что слева, привлекает мое внимание. На ней сидит, точно посередине, лишь один парень. В этом не было бы ничего странного, если б все остальные скамейки – и вообще все места, куда можно пристроить задницу, – не были бы забиты до отказа. Однако на этой скамейке – только этот парень. Присмотревшись, отмечаю, что и поблизости от него никого нет. Словно это пространство окружает некое силовое поле, внутри которого находится он один.

Меня разбирает любопытство, и я мгновенно забываю про свою цель. Сама того не желая, смотрю на парня. В согбенной позе он сидит на спинке скамейки, ногами в стоптанных ботинках твердо упираясь в сиденье, локтями – в колени. На нем потертые джинсы. Лицо его мне видно плохо. Взлохмаченные светло-каштановые волосы падают ему на лоб, глаза опущены. Он не ест, не читает, ни на кого не смотрит. Или смотрит? И вдруг устремляет взгляд на меня. Черт.

Я быстро отворачиваюсь, но уже поздно. Я ведь не просто глянула на него мимоходом. Я стояла как вкопанная посреди двора и таращилась на него во все глаза. Всего несколько метров отделяют меня от убежища за двустворчатыми дверями. Я осмеливаюсь ускорить шаг, но так, чтобы не привлекать к себе внимания. Наконец я под крышей, в относительной тени в прямом и переносном смысле, берусь за ручку двери, тяну на себя. Ничего. Дверь не поддается. Я повторяю попытку. Черт. Сейчас середина дня. С чего это вдруг дверь заперта снаружи?

– Закрыто, – раздается снизу чей-то голос. Вот дерьмо. Я опускаю глаза. Прямо у порога сидит какой-то парень с альбомом. Надо ж, я его и не заметила за большой кадкой с растением. Молодец, хорошо устроился. Одет он неряшливо, волос расческа как будто неделю не касалась. Он сидит плечом к плечу с девушкой в солнцезащитных очках. У той каштановые волосы, в руках – фотоаппарат. Она мельком глянула на меня и снова занялась своим фотоаппаратом. Темные очки – единственная выразительная деталь в ее внешности, во всем остальном она – серая мышка. Пожалуй, не стоило сюда идти. Да что теперь говорить…