Обратная сторона пути - Панкеева Оксана Петровна. Страница 53

Мафей принялся вспоминать. Мэтр, сидящий в кресле. Мэтр, стоящий у стола. У доски. У кафедры. Мэтр, в волнении расхаживающий по комнате…

— Он вот так руки поднимал, когда сильно разойдется, — неуверенно предположил он и изобразил наставника, озабоченного нравственностью современной молодежи.

— А ну, еще разок… — заинтересовалась зрительница.

Мафей прошелся по комнате, входя в образ и стараясь изобразить возмущенного мэтра как можно точнее, чтобы это не выглядело как кривлянье.

— Точно! — победно воскликнула Саша после четвертой или пятой попытки. — Вот именно это он и делал! Вот точно как ты показал, начинал поднимать обе руки и где-то на уровне диафрагмы спохватывался и опускал.

— Так, значит… — Мафей от волнения не смог договорить фразу, тем более и так все было понятно. Он перевел дыхание, опустился на краешек дивана и растерянно произнес:

— И что же мне теперь делать?

Глава 9

Виктор Кангрем давно перестал праздновать свой день рождения — частично оттого, что не видел поводов для радости, частично из-за все той же невезучести, которая в подобные дни исправно поставляла какие-нибудь неприятности. Не то чтобы выдающиеся, но даже обычные мелкие неурядицы в день личного праздника кажутся особенно обидными и удручающими. К тому же последние пять лет его день рождения весьма удачно ни разу не совпал с выходным.

Свой сорок шестой день рождения агент Кангрем намеревался провести в полном соответствии с инструкциями, то есть погрузить в машину демонтированную контролку и чинно-благородно двигаться к точке эвакуации. Правда, вечером седьмого мая, аккурат перед этой великой датой, планы пришлось немного скорректировать и спешно искать в машине место для пассажира, но эта накладка не тянула даже на мелкую неприятность. Слава богу, уж одного-то человека на переднее сиденье втиснуть можно было, не так уж много оказалось того багажа. Другое дело, что приперся приятель до чертиков не вовремя.

В первое мгновение, увидев на пороге обтрепанного похмельного отца Жана, Витька слегка обалдел, так как миссию вывезли еще позавчера и в настоящий момент непутевый служитель культа должен был второй день праздновать возвращение где-нибудь в недорогом кабачке на исторической родине.

— Представляешь, — горестно возгласил вместо приветствия трезвый и несчастный миссионер, — они меня бросили!

— То есть как — бросили? — удивился Кангрем, начиная уже понимать, что на самом деле произошло с этим обалдуем и почему у него такой вид, будто он перся пешком через пустоши. Даже учитывая, что святые подвижники Жан и Анджело ладили между собой примерно как кошка с собакой, напарник вряд ли способен был просто так его «бросить», каким бы закоренелым грешником ни считал. А вот если батюшка изволили где-то загулять, упиться до беспамятства и проспать условленное время — вот тогда действительно…

— Всего-то на четыре часа опоздал! — пожаловался Жан, подтверждая его догадку. — Ну скажи, не подлец ли он?

Кангрем неопределенно хмыкнул. Окажись на месте «подлеца» он сам, вряд ли он проявил бы такую же неуместную пунктуальность и невнимание, ведь проблемы пьянчуги-приятеля были ему в какой-то степени близки. Но ждать аналогичного понимания от истового трезвенника падре Анджело тоже довольно глупо…

— Ладно, хорошо хоть, что ты меня еще застал, — дипломатично ответил он. — Завтра и я уезжаю, так что тебя с собой прихвачу. Только не вздумай опять напиться и проспать отъезд.

— Разве я враг своему здоровью? — вознегодовал святой отец. — Никто не собирается напиваться, скромно и культурно посидим за бутылочкой.

— У меня нету, — попытался избежать безобразия Кангрем. — Только местное пойло, но его я пить не могу совсем. Если хочешь, пей сам, а мне завтра за руль садиться, и я хочу хоть до завтра остаться здоровым.

И все бы обошлось спокойно и без шума, если бы не принесли черти еще одного гостя. Убас, который тоже знал о предстоящем отъезде, с чего-то решил зайти попрощаться. Вот уж не думал скромный коммерсант Морковка, что господин начальник питает к нему настолько дружеские чувства.

Пришлось спешно сочинять объяснение, дескать, сектант-собутыльник напросился в попутчики, потому что ему надо съездить по своим церковным делам и как раз в ту же сторону… И к окаянной местной отраве приложиться пришлось, потому как принесенный господином начальником вполне приличный спирт быстро закончился, а вдохновение нет. И безумную теологическую дискуссию пришлось выслушать, спасибо хоть на личном участии господа не настаивали, только обращались периодически за подтверждениями и довольствовались неразборчивым «мгм».

Уставший за день Витька в самый разгар дискуссии умудрился заснуть за столом, предоставив гостям самостоятельно развлекать друг друга. Гости, похоже, от этого ничуть не страдали — когда он проснулся, они все еще о чем-то спорили. Убас — вполне внятно и разумно, священник — спотыкаясь на каждом слове и временами сбиваясь на неразборчивое бормотание.

— Гады… — уныло проворчал Кангрем, прислушиваясь к знакомым ощущениям под ребрами. Из чего они ее гонят, в самом деле? И как ухитряются пить безболезненно? — Напоили все-таки…

Гады не обратили на него внимания. Вот ведь засада, аптечку еще вчера сдал… И что теперь делать? Может, пойти прилечь, авось до утра попустит? Или не геройствовать, а перейти через улицу да постучать к доку Шакерифу? Который там час? Три двадцать… Что уж тут осталось до утра…

Он попытался встать и тут же засомневался, что считать истинным геройством — пять шагов до постели или непосильный поход за сомнительным исцелением.

Заметив шевеление, собутыльники наконец обратили внимание на виновника торжества.

— Морковка, тебе что, плохо? — слегка обеспокоился наблюдательный убас.

— Кстати, ты говорил, что у тебя где-то еще есть! — напомнил Жан, приподнимая пустую бутылку.

— В подвале… — выдавил Кангрем, борясь с внезапно накатившей тошнотой. Вот будет весело, если он еще и желудок посадил… Выгонят к чертям по состоянию здоровья… — Идите туда сами, берите, что хотите, пейте, сколько влезет, если жизнь не дорога… Я выйду на улицу… воздухом подышу…

Вслед ему понеслось укоризненное: «И зачем пить, если здоровье не позволяет?»

Выбравшись на условно свежий воздух, он повис на ближайшем заборе и попытался прочистить желудок, но там давно было пусто, и лучше от этой попытки не стало. Придется все-таки будить доктора, хоть и стыдно вламываться среди ночи с такими проблемами. Хоть бы он не упился вчера, а то ведь его хрен добудишься, когда он пьяный спит…

«Великий поход», к Витькиному удивлению, дался намного проще, чем казалось. И док открыл дверь всего через каких-то десять минут, и даже пьян он не был, ибо успел проспаться после вчерашнего. Правда, с похмелья он тоже соображал туговато, но отличить печень от сердца еще был способен. С другой стороны, лекарства мог и перепутать. Во всяком случае, впоследствии, пытаясь вспомнить и привести в порядок события той ночи, Витька так и не понял, почему отключился на докторской кушетке прямо под капельницей. То ли расслабился, почувствовав облегчение, и просто уснул (опять же устал, выпил, а нескольких часов сна за столом недостаточно для отдыха после такого напряженного дня), то ли док Шакериф в похмельном помрачении ума вколол пациенту что-то не то, то ли ему просто во сне что-то тяжелое на голову свалилось. Как бы то ни было, вырубился бедный пациент настолько качественно, что даже не слышал всего, что происходило с трех до шести и долетало даже до ближних поселков.

Ни предварительного минометного обстрела.

Ни короткой перестрелки на стенах.

Ни беспорядочной пальбы, беготни и панических воплей, коими сопровождались захват города и последующие грабежи.

И проснувшись — или, вернее будет сказать, очнувшись? — долго не мог понять, где находится и что вокруг происходит, почему он лежит на полу и что за странная косая крыша над ним… Пока не очухался окончательно и не рассмотрел, что не крыша это вовсе, а покосившаяся стена, и не рухнула эта стена на забытого пациента лишь потому, что на пути ей попался стол, а стол устоял потому, что стена цельнофанерная. Но вот сверху на ней — если вид из окна не врет — лежит действительно крыша, и лучше из-под этого ненадежного бутерброда поскорей выбираться, пока все не рухнуло. И как только док не боялся жить в такой развалюхе?… И где он сам? Не придавило ли его?