Сердце Дьявола - Белов Руслан. Страница 18

Но на следующей пьянке он поставил вопрос ребром. И я изложил ему свои фантазии. Я сказал, что, по моему мнению, великий смысл реинкарнации в том, чтобы каждый человек имел возможность прожить всю Жизнь от ее зарождения в протоокеане и до конца, – если он, конечно, есть, – не только во временном плане (то есть от звонка до звонка), но во всех ее проявлениях – от простейшей водоросли до человека и от человека, низменного и тупого, до человека-бога.

– Представь, дорогой, – говорил я ему, – человека, которому когда-то откроются все его жизни – от самой сволочной до святейшей... Это будет действительно Человек Разумный! Бог, сотворив человека, уже на седьмом его поколении окончательно и бесповоротно понял, что создал противное греховное животное, чрезвычайно склонное к алкоголизму, наркомании, анальному сексу и предательству. И, немного поразмыслив, решил использовать реинкарнацию для его излечения...

– Ты мне лапшу на уши не вешай! – перебил меня жрец, используя мою терминологию. – Так, значит, моя душа может и впрямь переселиться в собачью?

И посмотрел на меня. Так посмотрел, что я понял – от моего ответа зависит, доберусь ли я сегодня вечером до своей постели с теплой, приятно пахнущей благовониями супругой или немедленно буду утоплен в священном Ниле. К сожалению и в древнем Египте формула "Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы" считалась исключительно верной. И устранив меня, жрец устранил бы неприятную перспективу переселения в тело шакала или гиены.

И я, уже совершенно нетрезвый, навел тень на плетень. Я сказал, что если забальзамировать покойника, то душа, оказавшись на том свете, непременно возвратится в свое привычное тело...

– А как тело на том свете окажется? – спросил жрец, глядя уже одобрительно.

Я расслабился, выпил одну за другой две кружки и рассказал ему о вложенных мирах, межзвездном вакууме, как материальном теле, о чудодейственных пирамидах, изобретенных в конце ХХ века в Подмосковье, пирамидах, которые все на свете связывают в единую сущность, одновременно ликвидируя озонные дыры, боли в пояснице и частые смены кабинета министров. Так как жрец старался не отставать от меня в деле опрокидывания в себя кружек с шелковичкой, все эти перечисленные сведения усвоились его организмом не хуже этилового спирта. И на следующий же день он приказал своему химику немедленно освоить бальзамирование свежих покойников, а своим строителям – составить проект первой надгробной пирамиды. После смерти жреца такие вредные для беззаботного народа сооружения распространились по всему Египту...

По мере того, как мое общественное положение упрочивалось, я все чаще вспоминал себя и друзей, которые через тысячи лет будут ожидать невдалеке от Искандеркуля неминуемой смерти от рук сволочного Худосокова... Честно говоря, я не испытывал ни к себе, ни к ним острой жалости – через тысячи лет я проживу, как минимум, сто жизней, некоторые из них будут женскими... У меня будет, как минимум, сто супруг, двести любовниц (и любовников) и триста детей... И, как минимум, сто самых что ни есть настоящих смертей... Класс!

...После таких рассуждений мои мысли, как правило, становились праздными. Однажды, к примеру, я потратил несколько часов на обмозговывание темы "Смерть и реинкарнация".

Интересная тема, скажу я вам. Представьте, что случится, когда я в эпохальном труде докажу человечеству, что реинкарнация существует? То есть дембель неизбежен? Бардак начнется! Тысячи людей, обреченных на безрадостное, жалкое существование, начнут кончать жизнь самоубийством в надежде, что в следующей им достанется лучшая доля! Вот почему бог не открыл людям истину, не открыл людям великую правду о существовании реинкарнации! А, может быть, самоубийцам реинкарнация заказана? Может быть, надо завоевать на нее право победой над жалкой, коту под хвост жизнью? Да, видимо, в этом и заключается великая правда вечного существования!

Частенько, лежа на прохладном земляном полу, я с иронической улыбкой думал о Чернове, его подруге Ольге Юдолиной и друзьях Николае Баламутове и Борисе Бочкаренко... "Какие незрелые люди... Разве можно так суетится, когда впереди тебя ждут сотни новых жизней... И они придут неминуемо... И еще ведь можно отказаться от перерождений и раствориться навсегда в бездумном и равнодушном космосе... Но в этом есть что-то от смерти... Смерти души... А это так неприятно...

Как правило, после таких мыслей, я не спеша поднимался с циновки, дотягивался до кувшинчика и выпивал пару прохладных глотков прямо из горлышка.

"Замечательно... – подумал я однажды, растянувшись после очередного возлияния на папирусных циновках, брошенных на прохладный земляной пол. – Главное – не раскрыть секрета перегонки... Эти египтяне народ шустрый... Плохо, что они вымрут... Вымрут... А души их переселятся... Интересная штука, эти переселения... С одной стороны наследственность, а с другой – перерождения... Я размножаюсь, растворяю через детей свои гены, то есть свое телесное естество в море человеческом... А вечная душа моя путешествует по самым разнообразным телам, созданным совсем другими людьми... Путешествует, забывая о пройденных этапах... О прошлых жизнях... Но каждое тело, сосуд души, оставляет на ней отпечатки...

...Что же делать с Черновым и его друзьями? Как же их спасти от этого подлеца Худосокова? Может быть, на сланцевой пластине передать послание потомству?"

И, уже пьяный в дугу, я нашел в углу черную сланцевую пластину (папирусная бумага только-только изобреталась) и начал кремниевым сколком рисовать на ней яму с сидящими в ней Черным и его друзьями. Рисование меня увлекло и к вечеру передо мной лежал целый комикс, изображавший поединок Черного с Бельмондо и Баламутом в краале, футбольный матч и послематчевую пьянку... На каждой табличке была надписи на древнеегипетском и русском, конца XX века, языке.

После захода солнца жена принесла похлебку из полбы и жареную курицу под виноградным соусом. Поставив все это передо мной, спросила глазами, принести ли новую бутыль с шелковичкой. Я приказал принести, а по дороге – вынести во двор и выбросить в кусты терновника все мои криптографические этюды.

Несколько лет я не возвращался к теме спасения друзей. Но, однажды (мне только-только исполнился тридцать один год) самогон не получился как всегда отменным и мне пришлось его, отдававшего чем-то неприличным [21], пить целый месяц, жаль было выливать на помойку свое детище. Такое не выдавливаемое из себя плебейство давило на сознание и оно рождала трудные мысли...

"И Клит, и Черный были прижимистыми, и они не вылили бы эту гадость из жадности... – думал я, мелкими глотками выцеживая противный самогон из четвертой по счету глиняной кружки. – Да, небольшой я человек. Пьянь болотная... Букашка... Был бы большим, давно придумал бы, как друзей из беды выручить..."

И целый месяц, пока не закончился противный самогон, мысли о собственной низости мучили меня. Но с последней кружкой в голову влилась идея. Я понял, как можно спасти друзей! Грандиозность мысли расперла меня неимоверно. И я немедленно принялся за дело...

На приготовления и сборы ушло десять с половиной лет. За эти годы я научился ходить под парусом, изобрел самбо, сталь, порох [22], замковые пистолеты и ружье, а также взрывчатку и компас. В начале зимы 2995/2994 года до нашей эры, ровно через год после смерти жены, я направился на Искандеркуль. Да, я собрался пройти около семи с половиной тысяч километров. За три года.

2. Наоми Кемпбелл. – Вы делали это на папирусной лодке? – Кто угодно, только не Худосоков.

В школе я имел стойкую пятерку по географии, и мог запросто рассказать старенькой кружевной учительнице Анне Ивановне, где располагается Новая Каледония или даже Моршанск. И, поразмыслив, разработал маршрут Иераконполь – Искандеркуль. От Иераконполя я решил плыть на папирусной лодке до дельты Нила, далее на ней же пробираться вдоль восточного побережья Средиземного моря до устья реки Оронт (Эль-Аси, ее не пропустишь, это единственная более-менее крупная река впадающая в море на восточном побережье), оттуда пехом на восток до Евфрата и по нему, опять на лодке или на плоту до Персидского залива и далее до Оманского залива. А от него – аккурат на север до Амударьи пехом. Последний отрезок дороги я более-менее знал – работал в этих краях в 1996 году по контракту с одним частным иранским геологическим институтом. Хотя эта часть пути шла по безводным пустыням, я считал ее наиболее безопасной. "Куплю парочку ослов (на верблюдах, как это не странно, к этому времени еще не ездили – их одомашнили лишь тысячу лет спустя) и доскочу за год-два до Искандера" – думал я, вспоминая свои восточно-иранские маршруты. – Главное, что надо помнить, это то, что от людей надо держаться подальше...