Сердце Дьявола - Белов Руслан. Страница 37

Через месяц безуспешных поисков продукты закончились, и я был вынужден совершить безжалостный набег на одну из сельскохозяйственных ферм на побережье Санто-Доминго [33]. Затем я прошел через Наветренный пролив и несколько дней крейсировал у берегов Кубы. Не найдя никаких следов Хименеса, прошел мимо острова Косумель и в конце концов очутился у мыса Каточе на полуострове Юкатан. К моему великому удивлению команда не роптала – столь велико было ко мне уважение пиратов. И они не ошиблись во мне. Как и я в них.

...Однажды вечером, когда мы приближались с запада к побережью Кубы, на горизонте показались испанские галеоны, общим числом четыре. Замыкающий корабль был явно перегружен и потому значительно отстал от остальных. Глаза мои не могли оторваться от него, сердцем я чувствовал: Хименес там!

– Это галеоны, везущие золото из Санта-Крус, – сказал мне старый Хью Грант, мой помощник, пытаясь нащупать отрубленное еще в прошлом году ухо. – И эта отставшая посудина нам не по зубам, клянусь печенкой старого Иосифа!

– Врешь, старый пес! – сказал я, не отводя остекленевших глаз от галеона. – Если я прикажу сейчас повернуть назад, ты первый назовешь меня испанской собакой.

– Так-то оно так, но все равно он нам не по зубам...

– Собери команду и скажи, что я решил захватить судно. Подойдем к нему ночью на шлюпках.

...К ночи все было готово. Шлюпки были спущены на воду, команда погрузилась в них, предварительно выполнив мой приказ пробить днище бригантины в нескольких местах. Этим я дал всем понять, что отступить нам будет некуда.

Через два часа шлюпки незамеченными подобрались к галеону. Самые ловкие и отчаянные пираты во главе со мной первыми вскарабкались на борт "испанца", и через несколько секунд вахтенные и рулевой хрипели перерезанными горлами. Затем мы разделились – я, Хью Грант, юнга Посейдон и верзила Пети – моя главная пробивная сила – ворвались в каюту капитана, а остальные занялись сладко спящей командой. Через полчаса все было кончено. Кому было суждено погибнуть – погибли, а оставшихся в живых я разделил на две части – победителей отправил делить добычу и пьянствовать, а побежденных запер в трюме.

...Мой главный трофей нашелся в лазарете. Он лежал на матраце без сознания. Над ним на спинке стула сидел попугай и мрачно раздумывал о превратностях столь краткосрочной человеческой жизни.

Осмотрев Хименеса, я обнаружил, что рана, нанесенная Луисом Аллигатором, воспалилась. "Скоро сдохнет", – с удовлетворением подумал я и, вынув из кармана камзола бутылку португальского портвейна, принялся не спеша смаковать содержимое. Жизнь была прекрасна – передо мной издыхал заклятый враг, а трюмы галеона были забиты ящиками с испанским золотом и каменьями.

Вдоволь насладившись моментом, я допил портвейн и соорудил устройство для перевода души Худосокова в освободившуюся бутылку, а попросту проделал в середине своего плаща небольшую дырочку, вставил в нее горлышко бутылки, накрепко перевязал место соединения веревочкой. Затем расположил это устройство рядом с головой Хименеса так, чтобы в момент расставания его поганой души с телом, я смог бы быстро накрыть первую (то есть душу) плащом и затем выжать ее в бутылку.

Когда к экзекуции все было готово, я сделал прощальную паузу, по истечении которой вынул из ножен на славу наточенный абордажный палаш и ловким ударом отрубил штурману голову.

Душа Худосокова-Хименеса появилась, как потревоженная змея появляется из своего логова, разве что не шипела. Я безотчетно подался назад, страх объял меня с ног до головы, смутившийся разум возопил, требуя немедленного бегства. Окаменевший, я наверняка упустил бы душу, но случай (или Божья воля?) исправил положение: попугай, по-прежнему сидевший на спинке стула, мелко задрожал от охватившего его ужаса и, вдруг испустив дух, упал прямо в облако совсем уже освободившейся души Худосокова. Этот казус, видимо, смутил последнюю (то есть душу) и она, наверняка против своей воли, голубым смерчем ввинтилась в тело несчастной птицы.

...Попугай даже не упал на тело Хименеса. Он вышел из своего смертельного пике, как заправский ас сделал свечку и вновь перешел в пике, целя клювом мне в голову...

Я думал, мой череп треснет. Спасло меня то, что каюта, в которой располагался лазарет, была низковата, и попугай не смог набрать на излете достаточной скорости...

Ловил его я полчаса, по истечении которых бешеная птица была заточена в клетке. Раны, нанесенные мне ею, оказались столь ужасающими, что я не смог в тот же день повторить попытку переселения души Худосокова. Я жаждал мести, и заключение в бутылке из-под прекрасного солнечного вина Иберийского полуострова не казалось мне достойной карой за мой вытекший глаз.

...Надо мной посмеивалась вся команда. "Попугай взял его на абордаж!" – шептались пираты за моей спиной. – И глаз – еще не вся его добыча, наш Легран не досчитался кой чего и под своими штанами!"

Насчет телесных повреждений под моими штанами они, конечно, ошибались. Но я не сомневался, что в скором времени надо мной будет смеяться вся Тортуга и весь Порт-Ройял и обе Америки. И мне пришлось покончить с пиратством и перебраться на родину. Моей доли золота и драгоценностей, захваченных на галеоне, хватило бы на три жизни, а тем для увлекательнейших рассказов – на целых десять.

Поселившись в родном Дьеппе, я женился на домовитой женщине и занялся разведением тюльпанов. Скажу честно – жену полюбить я не смог. Наверное, по-прежнему любил Ольгу... Деволюционнная война 1667-1668 годов, затеянная Людовиком IV за испанские Нидерланды, была мне по боку – навоевался. Попугая я назвал Худой Попкой (сокращенно – Худопопкой) и поселил в добротной железной клетке, все прутья которой были обшиты сукном (чтобы не покончил жизнь самоубийством). Вечерами, попивая грог из любимой глиняной кружи, я беседовал с ним о добре и зле. Он частенько меня обескураживал то крепкими обидными словечками и прозвищами (Дерьмо кривое, Хрен одноглазый, Циклоп Антильский и т.п.), то железными логическими заключениями о неизбежности и целесообразности попугайского и, тем паче, всепланетного людского злодейства.

Я не боялся, что Попка умрет раньше, чем я решусь расстаться с ним и переселю его бессмертную душу в надежную бутылку или красивый серебряный кувшин и закопаю ее или его в каком-нибудь глубочайшем колодце или шахте: прибыв в Дьеп, я немедленно пошел к известному специалисту по южноамериканским попугаям, и тот заверил меня, что эта сволочь (зловредная птица клюнула орнитолога в нос) из породы долгожителей и проживет еще не менее ста лет или около того.

Так мы прожили пять лет. Все эти годы я частенько задавался вопросом, как душа Худосокова очутилась в серебряном кувшине, явно изготовленном на Востоке? Значит, один из моих друзей все же изловил Ленчика и заточил его душу в этот кувшин? Или кто-то другой сделал это? Кто? А как кувшин с Востока попал в пиратскую добычу антильских джентльменов удачи? В желудке кита или акулы? И почему не был распечатан? И еще вопрос, правда, несколько праздный: почему душа у Худосокова голубая? Почему я, да и несчастный Луис Аллигатор ее видели воочию? Я ведь присутствовал при смерти десятков, а, может быть, и сотен людей, но дух они все испускали незаметный?

И, в конечном счете, я пришел к убеждению, что Ленчик, видимо, состоит в прямом родстве с самим Дьяволом и значит Бог – его главный и принципиальный противник...

Удачливый антильский пират Пьер Легран не извлек душу Худосокова из попугая и не похоронил ее навеки в глубочайшем колодце или шахте. И все потому, что не вынес он ничего из просмотренных им голливудских боевиков... Да, не вынес... А ведь видел десятки раз – если коп, гангстер, или правдолюбец начинал читать мораль своей жертве, перед тем, как кончить ее на тот свет, то жертва непременно делала рокировку и безжалостно кончала копа, гангстера или правдолюбца...