Сердце Дьявола - Белов Руслан. Страница 58
– А мне плевать! Висела она в пещере или Худосоков ее из Горохова позаимствовал, – махнул я рукой. – Главное, что это – Ольга! Прежняя Ольга!
...Я не мог оторваться от Ольги, Ольга притягивалась ко мне всем своим телом. Наши чувства передались товарищам, и скоро София заворковала что-то мужу на ухо, Бельмондо принялся нежно целовать Веронику в живот. Однако Баламут решительно пресек ростки сентиментальности.
– Кончай, Софа! – сказал он жене решительно. – И вы тоже (это нам). Вы что не понимаете, что Ленчик что-то задумал? Лапши вам навешал, а вы и забыли, кто он такой. Ты, Ольга, забыла, что именно он тебе на Шилинской шахте пулю в грудь всадил? А ты, Борис, забыл, как на Клязьме он тебе яйца рвал? А ты, Черный, запамятовал его дружка закадычного, следователя Горошникова, который нам журнальчики для голубых в камеру приносил? И вы после этого верите, что этот человек затеял с нами какой-то душеспасительный проект?
– Да свихнулся он! – махнул я рукой, не отводя глаз от Ольгиного ушка. – Человек просто свихнулся, а мы черт знает что придумываем!
– Ну ладно, пусть Худосоков свихнулся, пусть... – сочувственно посмотрел на меня Баламут. – Ты думаешь, что свихнувшийся злодей лучше здорового?
– Да ничего я не думаю! – отрезал я. – Вот пристал! Знаю, что мы по-прежнему в заднице. Но что прикажешь делать? Нет у тебя никаких предложений, только нервы всем дергаешь. Знаешь, что на Западе советуют, если женщина не может избежать изнасилования? "Получай удовольствие!" – советуют. И в этом великая сермяжная правда простого народа – получать удовольствие и при Ленине, и при Сталине, и при Ельцине, и при Худосокове...
– Черный предлагает разойтись по углам с подругами... – прокомментировал Бельмондо с сальной улыбкой на лице. – По-моему, господа, это дельное предложение...
Через час компания восстановилась. Жизнь казалась прекрасной и удивительной. Глаза женщин излучали свет, бутылки хвалились спиртным, а достархане – закусками. Был чудесный прозрачный вечер, земля еще не остыла от дневной жары, и лежать на траве было одно удовольствие...
– А знаете, что мне кажется... – начал Баламут, наблюдая сквозь прикрытые веки, как тени сантиметр за сантиметром сокращают солнечные плацдармы на восточной стене крааля. – Мне кажется, что Худосоков и в самом деле решил из нас зомберов изготовить... Усовершенствованных... Видимо, он пришел к мысли, что чем дружнее мы с вами будем, чем больше будет между ними связей, тем слаженнее получится наша зомберкоманда. Но это все – предположения. А чтобы все наверняка узнать, предлагаю дурочку с ним повалять...
– Великолепная идея... – вяло пробормотал Бельмондо сквозь дремоту. – Хочешь, я тебе с утра брюки поглажу? А в обед ты меня с ложечки покормишь?
– Ты зря изгаляешься, – серьезно сказал Баламут, удобнее устраивая голову на бедрах Софии. – Худосоков никогда не шутит. Надо ему подыграть, потянуть время. Предлагаю со следующей минуты учредить в нашем краале островок коммунистического общества. "Благо всех – забота каждого"... Кто против? Единогласно...
– Э-э... братцы, – начал юродствовать я. – Ни фига вы в этом не понимаете... Через этот лозунг мы только передеремся. Ведь согласно нему я должен радеть о здоровье Баламута и поэтому должен всемерно ограничивать потребление им спиртного. Потом, я люблю поспать утром, а вы, радея о моем здоровье, станете будить меня в шесть часов на зарядку... А Ольга? Чтобы она так лучезарно на смотрела, ей столько всякого надо прощать, пропускать мимо ушей, не видеть, не замечать, ни чувствовать! Нет, братцы, хуже искренней заботы для человека ничего не придумаешь... Поверьте моему горькому опыту...
– Да мы понарошку! – воскликнула Вероника. – Лишь бы Худосоков нам поверил...
– А он, наверно, будет проверять... – усмехнулся Бельмондо. – Например, станет жечь Черного раскаленным железом, а Шварцнеггера заставит у меня пульс замерять...
– Послушайте, а, может, завяжем сопли распускать? – сказал Баламут, выставляя на достархан наличное спиртное. – Надоело, давайте напьемся. Пир у нас во время чумы, забыли что ли?
– Да ты сам первый начинаешь, – ответил я, разливая по кружкам остатки шотландского самогона.
Мы выпили. После Блю Лейбла, Мартини, Камю и спирта все вконец расслабились, и я, запалив костер из остатков дров, затеял с Баламутом и Бельмондо петь нашу курсовую песню. Куплет:
Развумчорр очень крут —
Неприступные обрывы,
Скалы вниз нас зовут,
Но пока еще мы живы.
Если с плато упасть,
То костей уж не собра-а-ть,
Эх, апатиты, Хибины ваша мать!
всех растрогал почти до слез. Мы проорали его несколько раз, при этом слова "Но пока еще мы живы" без сомнения разбудили всех жителей Большой медведицы.
Охрипшие, основательно пьяные (и не только мужчины) мы еще долго сидели под ночным небом, таким близким, что звезды казались размером с детский кулак...
Утром нас разбудил Худосоков, вернее трое прибывших с ним охранников растолкали нас дулами автоматов.
– У меня для вас пренеприятнейшая новость, – сказал не выспавшийся Ленчик, когда мы продрали глаза и увидели сначала его, а потом то, что наши запястья украшают наручники. – К нам едет ревизор и я, к своему великому сожалению, – он тяжело вздохнул, – должен всех вас безвременно прикончить.
Мы, не веря своим ушам, молчали... А Худосоков, огорченно разведя руками, продолжил:
– Уж извините, что так получилось... Видит Бог, я не хотел так скоропалительно... Но девочки ваши добрались до штолен Канчоча, оттуда проходчики дали радиограмму в поселок Зеравшан, и сегодня к обеду тут будет батальон ментов на бронетранспортерах... Я хотел пристрелить вас во сне, но потом решил, что это будет не гуманно...
Мы молчали. Даже Вероника ни проронила ни слова.
– Вижу, вы не готовы к смерти... – разочаровано констатировал Худосоков. – Но я думаю, мне удастся несколько вас расшевелить, ха-ха, раззадорить одним скоротечным, но весьма премиленьким аттракционом... Вот у меня здесь шесть бумажек, как раз по вашему числу. С вашего позволения я покажу вам, что на них написано... Вот первая и одна из самых, на мой взгляд, приятных...
Худосоков показал нам бумажный прямоугольник, вырезанный из тетради в клетку аккуратно по линиям. Слово "Пуля" на нем было написано рукой отличника начальной школы. Передав бумажку стоявшему рядом охраннику, он показал нам вторую. На ней было написано "Цианистый калий".
– Классный жребий, не правда ли? – улыбнулся Ленчик. – Я бы сам от него не отказался. Раз – и готово, без боли и напряжения.
Отправив бумажку к первой, показал нам третью. "Повешение" – было написано на ней.
– Так себе жребий... – поморщился Худосоков. – Но не самый худший. Да и веревка может оборваться и мне придется миловать... Не нарушать же вековых традиций?.. А что же на четвертой бумажке написано? "Четвертование"! Ой, ой, ой как страшно! Прямо средневековье какое-то – топором раз, топором два, и так цельных пять раз! Это Вовчик предложил, – Ленчик кивнул на стоящего рядом с ним толстошеего и краснорожего охранника. – Любит он ретро, но парень хороший, верный, как собака и отказать ему я не смог.
...Мы почти не слушали, все происходящее до того было всем нам противно и непонятно, что наши органы чувств отказывались воспринимать слова Худосокова, как данность...
– Это глюки... – шепнул я Ольге. – Нам все это кажется... Это опять волосы Медеи...
– Я тоже так подумала... – расслабленно прошептала Вероника. – Мы еще спим...
– Ну тогда давайте получать удовольствие, – попытался усмехнуться Николай. – Глюк, я вам скажу, что надо... Кровь прямо стынет, и выпить хочется, как никогда...
Худосоков слушал нас с гримасой брезгливой жалости. Когда мы замолчали, он недоуменно покачал головой и продолжил свой спектакль: