Искры гаснущих жил - Демина Карина. Страница 3

Так было и так будет.

— Поведение вашего сына и вашего мужа… — Шелестели юбки королевского платья, но голос ее величества пробивался сквозь этот шелест. — Поставили всех нас перед крайне неоднозначным выбором. К сожалению, мы не можем закрыть глаза на то, что произошло. Но нам не хотелось бы, чтобы столь древний род погиб.

— Он уже погиб. — Леди Эдганг не сдержалась.

— Еще нет. Пока есть эта милая девочка…

Королева обошла Кэри, и та сжалась. Сейчас эта мягкая некрасивая женщина отчего-то внушала истинный ужас. Кэри затаила дыхание. Ее поворачивали, наклоняли, вновь ощупывали, словно толстые пальцы ее величества способны были увидеть нечто скрытое от глаз.

— Сильная кровь возродит род Лунного Железа. — Ее величество убрали руку, и Кэри смогла дышать. — Мой сын нашел вам мужа, милая.

Тишина.

Надо ответить, но как?

— Правда… — Щелкнули пальцы, и Кэри вздрогнула. Она подняла голову и замерла, зачарованная взглядом. Глаза у королевы были блеклыми, безжизненными и в то же время невероятно притягательными. — Есть одно крайне неприятное обстоятельство. Ваш будущий супруг… несколько упрям. И не горит желанием связывать себя узами брака… с вами.

Ее величество отступили, оказавшись между Кэри и леди Эдганг.

— Оден вбил себе в голову, что женат на… альве. Но этот брак недействителен.

Кэри ничего не поняла.

— Мой сын желает исправить допущенную ошибку, и как можно скорее. — Теперь ее величество повернулись к леди Эдганг: — От вас же требуется одно: сделать все, чтобы воля моего сына была исполнена. Ясно?

Как?

Но, видимо, леди Эдганг знала ответ на этот вопрос. И, согнувшись в поклоне, она глухо произнесла:

— Да, ваше величество.

— Надеюсь, вы сумеете объяснить вашей воспитаннице, — при этом в голосе королевы скользнула насмешка, — как следует вести себя.

— Да, ваше величество.

— Замечательно…

Ее величество вернулись к креслу, корзинке с рукоделием и засахаренным фруктам. Впрочем, не прошло и минуты, как королева погрузилась в полудрему. И леди Брюнн, статс-дама ее величества, знаком велела удалиться.

Их не провожали.

А вечером Элоис, помогая Кэри приготовиться ко сну, щедро делилась сплетнями.

Будущий супруг Кэри был старше ее на двадцать лет.

И он четыре с половиной года провел в плену.

Он сошел с ума и влюбился в альву.

А еще убил брата Кэри. И Кэри, слушая жадный захлебывающийся шепот горничной, кивала, думая о своем: стоит ли сказать ему спасибо?

В холодной постели — Элоис, желая услужить, сунула в нее грелку, но та остыла и протекла — Кэри смежила веки, пообещав себе, что сегодня будет спать без снов. Но стоило луне заглянуть в окно, как Кэри услышала знакомый голос:

— Раз-два-три-четыре-пять. Я иду тебя искать.

ГЛАВА 2

Женщина сидела у камина, и пламя тянулось к ней, отблески его ложились на волосы, добавляя потускневшим прядям цвета, скользили по лицу. И женщина по-кошачьи щурилась, порой вскидывала руку, касаясь щек, на которых горел болезненный румянец.

— Жениться тебе надо, — проворчала она, убирая выбившуюся из поредевшей косы прядь. — А не со мной сидеть.

— Это позволь мне решать. Ешь. — Брокк закрепил на подлокотниках кресла переносной столик. — Доктор сказал, что ты должна поесть.

На столике появились чашка с бульоном и высокий стакан с травяным отваром.

— Не хочется.

— Надо, Дита.

Ей было стыдно. За бледность. За слабость. За то, что руки дрожали, с трудом удерживая ложку.

— Вот так. — Брокк расправил белоснежную салфетку. — Давай, ложку за меня…

— Прекрати.

— И вторую тоже за меня…

Она попыталась улыбнуться, хотя боль, терзавшая ее изнутри, не отступала ни на мгновение. Не спасали ни диета, ни травяные отвары. Лишь лауданум дарил забвение, но дозу приходилось увеличивать.

— И третью… я крупный, за меня много надо.

Дитар глотала бульон, который казался одновременно и горьким, и невыносимо сладким.

— Умница. А четвертую за Лили. Ты ей писала?

— Писала, но… Брокк. — Дитар облизала сухие губы. Пить хотелось почти всегда, но вода причиняла новую боль. — Я… не смогла.

— И хорошо. Незачем девочку волновать. Вот приедет на зиму, тогда и…

— Если я доживу до зимы.

— Доживешь. — Он был упрям, как все псы. И порой Дитар начинало казаться, что именно это его упрямство удерживает ее среди живых. Рядом с Брокком болезнь отступала, и пусть передышка была недолгой, но она позволяла собраться с силами.

И протянуть день.

Или два.

— Брокк, ты… не должен возиться со мной.

В конце концов, это были странные отношения, которым давным-давно следовало прерваться.

— Давай я сам решу, что я должен, а чего не должен.

— Хватит. — Дитар отвернулась, чувствуя, что еще одна ложка — и ее просто-напросто стошнит. — Чуть позже, ладно?

Он согласился легко.

— Травы?

— Нет. Не сейчас. — Дурнота накатывала волнами, и Дитар приходилось дышать часто, чтобы хоть как-то ее осадить. — Я выпью. Честно. Но чуть попозже.

— Хорошо. Может, ты прилечь хочешь?

Брокк снял поднос и поднял ее на руки легко. Дитар всегда поражала эта их сила, которую псы принимали как нечто само собой разумеющееся. Он перенес ее на кровать и, уложив, бережно накрыл одеялом. Сам сел рядом.

— Как твоя сестра? — Ей не хотелось спать, хотя в его присутствии у нее, пожалуй, получилось бы. Но Дитар жаль было тратить время на сон. Его почти не осталось.

— Уже лучше. — Он улыбнулся. — Но… — Он замолчал и, взяв ладонь Дитар, принялся растирать пальцы. — Эйо по-прежнему его ждет. И я знаю, что дождется. А мне это не нравится. Слишком рискованно.

Дитар не торопила. Смежив веки, она просто наслаждалась его близостью, голосом, прикосновениями. К ней сейчас редко кто прикасался вот так, не испытывая отвращения. Сестра милосердия, нанятая Брокком, и та с трудом скрывала брезгливость. Болезнь, терзавшая Диту, не была заразной, но сам запах ее, близость смерти тревожили людей.

— И да, — признался Брокк, — я не хочу ее отпускать. Это, в конце концов, нечестно! Я знаю, что не имею права ее удерживать, что у нее своя жизнь и… Эйо действительно его любит. А он сумеет о ней позаботиться, но…

— Но ты вновь останешься один?

Дитар достало сил прикоснуться к нему, отбросить прядь светлых, с рыжиной волос.

Вот что держало его рядом. Одиночество.

Пять лет тому именно одиночество привело его к дверям дома Дитар, раздраженного, колючего, почти готового возненавидеть весь мир. Он прикрывал искалеченную руку здоровой, смотрел исподлобья и скалился, едва удерживаясь на краю. А она, разглядывая его, пыталась понять, стоит ли связываться с опасным клиентом.

— Ты откажешься от других, — сказал Брокк тогда, бросив на стол горсть неограненных аметистов. В ярком свете газовых рожков они казались тусклыми, ненастоящими.

И Дитар, подняв самый крупный, лилово-бурый, поднесла к глазам.

— Можешь позвать ювелира, если не веришь. — Пес расположился в ее кресле. Он сидел скособочившись, пытаясь спрятать пустой рукав в тени.

Брокк был бледен и худ, почти истощен.

— Почему же, верю. — Дитар смела камни в ладонь и протянула гостю. — Этого слишком много. Даже с учетом того, что мне придется отказаться от других… гостей.

Его губа дернулась, и пес зарычал.

А Дитар вдруг увидела, насколько ему плохо. И пришел он к ней лишь потому, что больше не к кому было идти со своей болью.

Молодой какой…

И уже несчастный.

— Я собиралась пить чай. — Она поднялась, оставив камни на столе. — И буду рада, если вы составите мне компанию. Тогда и обсудим условия нашего с вами… сотрудничества.

Он встал молча. И так же молча шел за ней. А в бирюзовой гостиной, просторной и светлой, — прежде Дитар никого сюда не водила, сохраняя эту комнату за собой, — остановился у часов.