Вечная ночь - Грэй Клаудия. Страница 37

— Мы исключение, Бьянка. — Мама вешала гирлянды из остролиста, а я стояла внизу и держала стремянку. Они с папой заметили мое мрачное настроение и старались изо всех сил создать атмосферу праздника. — Мы — единственная семья в «Вечной ночи», ты это понимаешь? Ни у кого из них не было семьи с тех пор, как... полагаю, с тех пор, как они умерли.

— Странно, что у них нет домов, куда можно уехать. — Я протянула маме кнопку, чтобы она закрепила гирлянду. — У нас-то дом был. Как они обходятся без своего дома?

— У нас был дом в течение шестнадцати лет, — поправил меня папа, сидящий на диване. Он деловито перебирал старые пластинки, пытаясь найти «Элла желает вам счастливого Рождества». — Для тебя это целая жизнь, а для нас с мамой...

— Мгновение ока, — вздохнула мама.

Папа улыбнулся ей, и что-то в этой улыбке напомнило мне, что он старше мамы почти на шестьсот лет, и даже столетия, проведенные ими вместе, для него тоже мгновение ока.

— Не существует такой вещи, как постоянство. Люди переезжают с места на место, забываются в удовольствиях, роскоши или еще в чем-нибудь, что может отвлечь их от скуки бессмертия. Жизнь движется вперед, и те из нас, кто уже не жив, иногда с трудом ее нагоняют.

— Вот для чего существует «Вечная ночь», — сказала я, подумав об уроках современных технологий и о том, как все растерялись, когда мистер Йи начал рассказывать про электронную почту. Многие про нее слышали, а некоторые даже умели пользоваться, но до того, как мистер Йи объяснил, только я одна понимала, как она работает. Одно дело — притворяясь, жить в двадцать первом веке, и совсем другое — по-настоящему понимать, что происходит. — А как же те, кто выглядит слишком старым, чтобы учиться в школе?

— Ну, это же не единственное место, куда мы можем поехать. — Мама потянулась за следующей гирляндой. — Существуют курорты и отели, всякие места, где люди в некотором роде изолированы от внешнего мира и где можно контролировать приезжающих. В прежние времена у нас было много монастырей и обителей, но сейчас сложно открывать новые. Протестантская Реформация — шайки гугенотов, костры, всякое такое — уничтожила многих. Обитатели наших монастырей не могли толком объяснить, что они не католики, без того, чтобы еще сильнее не ухудшить положение. Теперь мы в основном придерживаемся школ и клубов.

— На будущий год в Аризоне открывается фальшивый реабилитационный центр, — добавил папа.

Я представила себе всех нас, разбросанных по свету и собирающихся вместе то тут, то там, и всего лишь раз в столетие. Неужели и мне придется вот так проводить время? В одиночестве. Какой смысл жить вечно, если это жизнь без любви? Маме с папой повезло, они нашли друг друга и провели вместе уже сотни лет. А я нашла Лукаса и потеряла его всего за несколько месяцев. Я попыталась утешить себя тем, что однажды это покажется мне пустяком, что время, проведенное мною с Лукасом, будет всего лишь «мгновением ока», но не могла в это поверить.

Поэтому первую неделю каникул я в основном сидела у себя в комнате, причем большую часть времени проводила в постели.

Иногда ходила проверять почту в опустевший компьютерный класс, надеясь получить письмо от Лукаса. Но вместо этого получала лишь шуточные фотографии Вика на пляже — в очках и в колпаке Санты. Иногда я думала, что, может быть, стоит самой написать Лукасу, а не дожидаться, когда это сделает он, но что я могла ему сказать?

Родители при любой возможности вовлекали меня в праздничную суету, и я старалась соглашаться. Мне повезло — родиться в единственной за всю историю вампиров семье, где пекут кексы с цукатами и орехами!

Время от времени я замечала, как они переглядываются. Ясно, что они понимали, как я несчастна, и уже почти созрели, чтобы спросить, что случилось.

С одной стороны, мне хотелось им все рассказать: выложить разом всю историю, а потом выплакаться в их объятиях. А если это проявление моей незрелости, то и наплевать. Меня волновало другое — если я расскажу им правду, им придется сообщить обо всем миссис Бетани, а я не верила, что миссис Бетани не прицепится потом к Лукасу и не испортит ему жизнь.

Так что ради Лукаса я молчала.

Может, так оно и тянулось бы все каникулы, если бы не следующий снегопад за два дня до Рождества. Этот оказался обильнее предыдущего, он укутал землю тишиной, мягкостью и голубовато-белым блеском. Я всегда любила снег, и один его вид, сверкающий и безупречный, вырвал меня из депрессии. Я надела джинсы, ботинки и самый теплый зеленый свитер из толстой пряжи. Надежно приколов брошь к отвороту серой куртки, я сбежала вниз по лестнице и вышла на улицу, не сомневаясь, что промерзну насквозь. Оно того стоило — зато я первой оставлю следы во дворе школы и в лесу. Но за дверью поняла, что такая мысль пришла в голову не только мне.

Балтазар улыбнулся мне над теплым красным шарфом.

— Я сотни лет провел в Новой Англии, но до сих прихожу в волнение при виде снега.

— Я знаю, что ты чувствуешь. — Наши отношения по-прежнему оставались натянутыми, но из вежливости я предложила: — Пойдем вместе.

— Да. Пойдем.

Сначала мы в основном молчали, но молчание не казалось мне тягостным. Снег и розовато-золотой свет зари словно требовали тишины, и нам обоим не хотелось слышать что-нибудь более громкое, чем хруст снега под ногами. Мы пересекли школьную территорию и углубились в лес — тем же путем, что шли в ночь Осеннего бала. Я глубоко вдыхала и выдыхала, и легкий сероватый парок клубился в зимнем воздухе.

У Балтазара в уголках глаз появились морщинки, словно он чему-то радовался. Я подумала обо всех тех столетиях, которые он уже прожил, и о том, что он так и не нашел себе пару.

— Можно задать тебе личный вопрос?

Он моргнул, удивившись, но, похоже, не обиделся.

— Конечно.

— Когда ты умер?

Вместо того чтобы ответить мне сразу же, Балтазар молча сделал еще несколько шагов, вглядываясь в горизонт, и я подумала, что он пытается вспомнить, какой была его жизнь раньше.

— В тысяча шестьсот девяносто первом.

— В Новой Англии? — уточнила я, вспомнив его слова.

— Да. Собственно, недалеко отсюда. В том же городке, где вырос. Я уезжал из него всего несколько раз. — Взгляд Балтазара сделался отстраненным. — Один раз в Бостон.

— Если это тебя расстраивает...

— Нет, все нормально. Я очень давно не говорил о своем доме.

Голодная ворона взгромоздилась на ветку куста остролиста, черная, блестящая, и начала клевать ягоды. Балтазар внимательно наблюдал за птицей, возможно, чтобы не смотреть мне в глаза. Что бы он ни собирался рассказать, было понятно, что это будет для него сложно.

— Мои родители осели здесь давно. Они прибыли не на «Мэйфлауэре», но не намного позже. Сестра Черити [3] родилась во время путешествия и увидела землю, когда ей исполнился месяц. Говорили, что это и сделало ее непостоянной — то, что она не была корнями привязана к земле. — Он вздохнул.

— Черити. Ведь это пуританское имя, да? — Кажется, однажды я встречала его в книге, но не могла себе представить Балтазара, одетого как пилигрим во время карнавала на День благодарения.

— Старики сказали бы, что мы относились к набожным людям. Нас допустили к членству в церкви только из-за... — Должно быть, у меня на лице отразилось смущение, потому что он рассмеялся. — Древняя история. По всем современным стандартам моя семья была очень религиозной. Родители назвали сестру в честь одной из добродетелей. Они верили в эти добродетели, как во что-то настоящее, к чему можно прикоснуться, просто далекое. Мы так верим в солнце или в звезды.

— Если они были такими религиозными, почему назвали тебя таким сомнительным именем — Балтазар?

Он взглянул на меня.

— Балтазаром звали одного из трех волхвов, принесших дары Младенцу Христу.

— Ой.

— Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя неловко. — Широкая ладонь на минуту легла на мое плечо. — Сейчас детей этому почти не учат, а в те времена об этом знали все. Мир сильно меняется. Трудно идти с ним в ногу.