Великий поход - Белов (Селидор) Александр Константинович. Страница 8
– Будет или не будет, кому это известно? А если и будет, пусть с ним тягаются боги. Нам ли он под силу?
Молодой брахман не стал перечить. Взгляд его потускнел, а слова потерялись где-то сами собой.
Свами отбросил миску и жестом позвал юношу в путь. Они шли по немятой траве, обступавшей со всех сторон хижину жреца. Траву валило на бок. Под тяжестью поднятых соков. Она парила утренний воздух своим зелёным духовалом. Горьковато-кислым, с сырыми продушинами болотного водостоя. Солнце ещё не пропекло эти травяные зарасти, и потому дышалось легко.
Хижина хотара стояла на холме, выше леса и дороги, что вела к самому большому поселению в этих местах – к Амаравати. Каждый из здешних родов имел своего хотара, и только великие праздники собирали их вместе.
– Ты когда-нибудь видел его? – вдруг спросил Свами молодого брахмана.
– Кого? – не понял юноша.
– Змея.
– Нет. Но думаю, что он очень страшный.
Юноша вздохнул и посмотрел на Свами:
– А ты видел?
– Да.
– Правда, что он самый страшный из всех данавов?
Свами ничего не ответил.
– А как это было, – снова спросил молодой жрец.
– Мы резали тростник для циновок. Воды было по щиколотку. Дальше начиналась топь. Вдруг траву перед нами разнесло, будто её ветер положил…
Свами замолчал, и лицо его опустилось в тень воспоминаний.
– Что же произошло?
Хотар не стал отвечать своей памяти. Он защищался от её натиска.
– Может быть, у тебя будет свой данав, тогда ты и узнаешь, что было дальше, – пояснил Свами. – Пересказ всегда хуже собственных впечатлений.
Юноша покачал головой:
– Так может говорить вайша, которому боги запечатали уста словесной немощью. Язык брахмана способен передать то, что не увидит даже самый зоркий глаз.
– Что же такого не увидит самый зоркий глаз? – поинтересовался хотар.
– Он не увидит чужих впечатлений.
– Чем же они лучше своих?
– Свои – это только виденное и не больше, – заключил юноша, – а чужие – это виденное вдвойне.
– Когда-нибудь ты станешь мудрецом-риши. Если не заболтаешь свой ум, – назидательно произнёс Свами.
Жрецы спустились на дорогу, протоптанную перегонными стадами с пастбищ. Тысячами копыт, гонимыми на горные разделы. Юный брахман, почувствовав прилив сил, снова взялся за хотара.
– Могу я задать тебе вопрос, Свами?
– Спрашивай.
– Моё посвящение не позволяет мне тебя об этом спрашивать.
– Спрашивай же!
– Скажи, хотар, тебе открыт только один путь к богам? Тот, что тебе положен, или..?
Свами устало посмотрел на юношу:
– Видишь ли, мне вполне достаточно того, что я имею.
– Как достаточно? – вспыхнул молодой брахман.
– Так. Достаточно и всё. Я выполняю свою работу. Отдаю богам то, что должны им люди. Так чего же мне может не хватать?
– Разве ты не хочешь идти дальше?
Свами подумал, что не стоило непосвящённому разрешать переговариваться с хотаром. На равных. Ещё Свами подумал, что он тоже когда-то был молодым брахманом и ему тогда казалось, что для общения с богами нужно быть избранным.
– Я выполняю свою работу, – повторил Свами.
– Но ведь ты мог бы стать ближе богам!
– Не мог бы.
– Почему, хотар?
– Потому, что всё определено Законом.
– Разве Закон запрещает искать любви у богов?
– Послушай, – как можно спокойнее проговорил жертвоподатель, – главная ценность Закона в том, что он всех расставил по местам. Понимаешь? Каждому нашёл его место. Зачем же мешать этому порядку?
Юноша обречённо сник:
– Но ведь то, что сегодня нам кажется порядком, завтра может оказаться… – он побоялся произнести это слово.
– Заблуждением? – подсказал Свами. – Нет. Завтра всё будет так же, как и сегодня. И вообще, в ближайшие сто лет ничего не произойдёт. Можешь мне поверить. Делай своё дело и помни об этом. Ничего не произойдёт. В ближайшие сто лет.
Молодого брахмана звали Дадхъянч. Он не поверил Свами.
– Смотри! – закричал Дадхъянч. – Вон она!
Далеко впереди, ниже дороги, среди выкустов перестоялой, задорожной травы, шла девушка с охапкой разновеликого лугового цвета. Она улыбалась солнцу и что-то говорила цветам и травам.
– Мы спрячем её в хижине у Орлиного ручья. Но об этом никто не должен проведать. Слышишь? – голос хотара больше не знал пощады для юношеского чистоплюйства. – Иначе она погибнет.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Хижина у Орлиного ручья давно не дышала человеком. В её одичалом нутре обитал тлен чьей-то ушедшей жизни. Хижину обносили ветра, разорившие ветхую тростниковую кровлю, камневал не обошёл её стены, высадив из них по паре-другой крепких окладин. В хижину заползали змеи, а где-то вблизи, за ручьём, охотился леопард.
– Да! – сказал Свами. – Это то, что нам нужно.
Молодой брахман посмотрел на него с недоумением.
– Здесь всюду живёт страх. И внутри и снаружи, – продолжил свою мысль хотар. А это то, что нам нужно. Она затаится, забьётся в угол, и никто больше не узнает о её существовании.
– Сколько ты собираешься держать её здесь?
– До тех пор, пока её память окончательно не отторгнет всё происшедшее прошлой ночью.
– А если не отторгнет? – допытывался Дадхъянч.
– Значит…
– Значит, репутация хотара выше человеческой жизни?
– Её жизнь – это жизнь жертвы, которую выбрало племя. Не забывай об этом.
– Но данав не принял эту жертву! Не думаешь ли ты, что сам Варуна помог ей выжить?
– Твоя дерзость заходит слишком далеко! – вспыхнул хотар.
В хижине воцарилась тишина, и только диковатый горный ветер, притаившийся за углом, шуршал циновкой входного проёма.
– Приведи её! – бросил Свами своему строптивому подручному.
Девушка, опоенная зельем, едва держалась на ногах. Её глаза отказывались видеть, и она никак не могла найти им места. Гаури водила головой, то вдруг останавливая взгляд на каком-то предмете, то с испугом отвергая подступающую к глазам несуразность.
– Ты слышишь меня? – крикнул хотар в лицо девушке. Он схватил её за руку, но Гаури не чувствовала боли. Свами ворвался в глубину её безумного взгляда:
– Теперь ты будешь делать только то, что я тебе скажу. Не выходи из этой хижины. Даже если тебе очень приспичит. В углу много сена, там ты сможешь удовлетворить свою любую нужду. Не выходи наружу. Если выйдешь из хижины – значит, погибнешь!
Последние слова он выкрикнул как-то особенно яростно, отчего Дадхъянч пришёл в оцепенение. У Гаури подкосились ноги. Свами толкнул её на лежанку и вышел. Молодой брахман подошёл к девушке. Она лежала не шелохнувшись с застывшим, обезумевшим взглядом. Мягкий сумрак затенял её гладкое лицо.
– Я помогу тебе, – прошептал юноша, – обязательно помогу.
На розовых скалах Антарикши остывал день. Долины уже погружались в вечерний покой. Где-то за перевалом протяжно гудели коровы, и трубная гортань ущелья разносила их сытую вечернюю песню.
– Поторопись! – крикнул Свами. – Иначе мы не успеем к обряду.
Юноша, перескакивая через каменные головы зарывшихся в траву валунов, устремился за хотаром.
– Будешь приносить ей еду. Один раз в день. И подпой. Да смотри, чтобы она его пила! Это поможет ей побыстрее забыть всё, что с ней произошло.
– А если подпой не поможет? – осторожно спросил Дадхъянч.
– Знаешь, сомнение не признак пытливости человеческого ума. Нет. Сомнение – признак его слабости. Когда человек не верит в очевидное, он только демонстрирует свою незащищённость перед жизнью. Полную незащищённость.
– Я бы хотел иметь твою веру, – твердо сказал юноша. «Но у меня будет моя вера, – договорил он уже самому себе, – в которой для сомнения не останется места».