Vita Nostra - Дяченко Марина и Сергей. Страница 50

— Честно говоря… А что мне было делать? Хотела, наверное, за вами нырять… Спасать, — она криво улыбнулась, не глядя на Егора.

— Спасибо, — помолчав, сказал Егор.

— Да за что?

Егор придвинул к себе чашку, положил ладони на теплый фаянс:

— Это Степка. Задолбал со своими истериками… Каждый день вещи собирает, домой, говорит, еду! Каждое утро разбирает опять. Послал матери телеграмму… Мать перенервничала, только о нем и думала, наверное, и вот — улицу переходила, под машину попала, теперь в больнице лежит с сотрясением. У Степки еще брат есть, старший… Я с ним по телефону говорил. Он говорит — Степка с детства истерики закатывает, мать пугает. Из пионерлагеря письмо прислал, что их крысятиной кормят… Вот. Брат-то думает, что он опять выламывается, придумывает всякое, не хочет в самостоятельную жизнь, хочет у мамы под крылышком. А я… понимаешь, Саш, я-то брата Степкиного слушаю — по телефону… И поддакиваю! Да, говорю, у нас хороший ВУЗ, нормальные условия… Понятно, конечно, общага — это не дома… А Степке говорю потом: что же ты делаешь, идиот. Мать пожалей хотя бы. А он… Видишь как.

— Вижу, — сказала Сашка. — Он учится?

— Какое там! Наша препод по специальности, Ирина Анатольевна, его на каждом занятии дрючит, докладную обещает подать куратору…

— «Обещает», — горько повторила Сашка. — Я один только раз занятие пропустила… случайно. А наш Портнов сразу докладную написал. И… — Сашка махнула рукой. — Скажи этому Степке, что если не сдаст зимнюю сессию…

Она запнулась. Не хотелось вслух говорить то, что вертелось на кончике языка.

— Ты здорово его вытащил, — улыбнулась, меняя тему. — И откачал лучше любой «Скорой». Где научился?

Они сидели на кухне часа два с половиной. Егор прогулял философию и математику. Кто-то приходил, уходил, курил, смеялся, пахло подгоревшим молоком; Егор уверял, что липовый чай, и только он, спасет его от неминуемой простуды, поэтому они выпили еще по чашечке, и еще, и еще.

Его родители были врачи «Скорой помощи». Он сам собирался стать врачом. Даже успел проучиться два года в медицинском, когда появилась Лилия Попова, его куратор, и перечеркнула все планы на будущее.

Сашка слушала и кивала. По рассказу Егора выходило, что Попова ничем не лучше Коженникова. Всего лишь за одно лето ей удалось убедительно доказать взрослому, уверенному в себе Егору, что мир устроен совсем не так, как он до сих пор думал. И что у него нет другого пути, кроме как бросать медицинский, где он два курса отучился на «отлично», и ехать в неизвестный городишко, в непонятный институт — первокурсником.

— Родители были в шоке… Но понимаешь, какое дело, у отца как раз пошел один проект… Это означает, если все получится, что у него будет своя клиника. Он сейчас в Германии, поехал еще в августе, решается вопрос с финансированием… уже почти решился… Дело всей его жизни, понимаешь. То, что случилось со мной, он воспринял… просто как выходку. Ну, попала вожжа под хвост.

— А у меня мама замуж вышла, — сказала Сашка. — Сейчас ребенка ждет.

— Да?!

— Да, — она опустила глаза. — Я вот что думаю. Наши близкие получают… аванс, когда мы сюда попадаем. Удачу… счастье. Им становится не до нас.

Егор долго молчал.

— Знаешь, — сказал наконец. — Я столько сил положил на то, чтобы они ни о чем не догадались… Я не могу сказать, что моим родителям «не до меня»!

— Конечно, — сказала Сашка примирительно. — У меня с мамой то же самое.

На кухню вошла Женя Топорко. Очень подозрительно поглядела на Сашку и Егора, взяла с полки два стакана, вышла, оглянувшись на пороге.

— Чего они от нас хотят? — тихо спросил Егор. — Чему они нас учат, ты-то знаешь?

— Не знаю, — сказала Сашка. — Мне на первом курсе тоже казалось: уж второкурсники должны-то знать. Нет. И третьекурсники не знают… Во всяком случае, до переводного экзамена. А потом их нет, и нельзя спросить.

Егор вдруг улыбнулся:

— Ты совсем не страшная.

Сашка поперхнулась:

— Я?!

— Знаешь, как наши девчонки тебя боятся?

— Меня?

— Ну конечно. Иногда так посмотришь… глазами стрельнешь… Вика и Лена поначалу боялись с тобой спать в одной комнате.

Сашка рассмеялась:

— Они правы. Ходят теперь, собирают свои туфли на газоне…

Они хохотали во все горло, сидя над чашками с остывшим чаем, когда в кухню вошел угрюмый Костя.

И сразу же вышел, не сказав ни слова.

В четыре часа Сашка вспомнила, наконец, что у нее индивидуальные с Портновым. Торопливо распрощалась с Егором, натянула джинсы и свитер, подхватила сумку и бегом бросилась в институт. Портнов внимательно выслушал заученную Сашкой белиберду, посветил ей в глаза бликом от своего перстня и сделал строгий выговор: Сашка, по его мнению, читала параграф мало, а учила плохо, поэтому на следующее занятие ей предстоит, кроме обычного материала, сделать еще три штрафных упражнения.

Сашка молча согласилась. Упражнения больше не внушали ей ужаса, а Портнов был прав: увлеченная липовым чаем, она, конечно, недоучила. С другой стороны — если она не сдаст зачет Стерху, помогут ли ей успехи в классе Портнова?

— Кстати, Самохина, как оценивает ваши знания Николай Валерьевич?

Вопрос застал ее уже в дверях. Сашка нехотя обернулась: Портнов сидел за преподавательским столом, лампа дневного света отражалась в узких стеклах его очков.

— Нормально, — сказала Сашка сквозь зубы.

Почти совсем стемнело. Вся усталость этого дня навалилась на Сашкины плечи, стоило ей выйти из аудитории. Завтра занятие со Стерхом; завтра опять оправдываться, лепетать, и снова слушать, слушать отвратительную тишину, и бороться с ней, зная, что бороться не смеешь…

— Сань, тебя искали твои девчонки! — Оксана несла по коридору шипящую яичницу на сковородке. — Вика с Ленкой. Ты ключ утащила, что ли?

— Ну да, — Сашка отперла свою комнату.

— У тебя там что, дедовщина? — Оксана смеялась. Сашка не ответила, закрыла дверь, но запирать, подумав, не стала. Собравшись с силами, вытащила из ящика плеер. Включила автоматический повтор первой дорожки. Стиснув зубы, надела наушники и повалилась на кровать.

Наступила тишина.

Через полчаса распахнулась дверь; ворвались Вика и Лена с башмаком, кроссовкой и туфлей наперевес. Сашка видела, как разеваются их напомаженные рты, видела даже пломбы в зубах. Кажется, они орали, кажется, даже грозили. Сашка смотрела сквозь них и слышала только тишину.

Через несколько секунд соседки отступили. Может быть, испугались. Ушли из комнаты. Сделалось пусто.

Была тишина. Жуткая. Небытие. Сашка боялась моргать: потолок в трещинках, паутина в углу и железная спинка кровати оставались единственным, что привязывало ее к существующему миру. «Ничто материальное не имеет большой ценности. Все, что действительно ценно — вне материи…»

А теплая ладонь? А запах? А липовый цвет?!

Тишина длилась и повторялась сначала. Сашка потеряла счет времени. Окончательно стемнело за окнами, соседки вернулись, включили свет и выключили снова, кто-то еще приходил и уходил; тишина давила на барабанные перепонки.

Наступила полночь — как далекий удар барабана.

Сашка встала. Сунула плеер за пояс. Наушники будто приросли, сделавшись частью ее головы; общежитие еще не думало ложиться, везде горел свет, там, наверное, слушали музыку и пели, может быть, громко смеялись, но Сашка не слышала.

Комната Егора, номер двенадцать, была на первом этаже. Сашка стукнула в дверь согнутым пальцем. Потом кулаком. Потом потянула дверь на себя — она не была заперта.

Егор сидел в комнате один. Горбился над текстовым модулем.

— Послушай… — начала Сашка, но не услышала своего голоса и замолчала. Егор толчком отбросил учебник, кинулся к Сашке, что-то спросил; она не услышала. Тишина ломилась в ее душу, и все Сашкины силы шли на то, чтобы не впустить ее.

Тогда Егор погасил в комнате свет.