Vita Nostra - Дяченко Марина и Сергей. Страница 77
И в следующую секунду резко выпрямилась в кресле.
Что-то случилось. Что-то произошло. На дисплее плеера мигали цифры «пятьдесят шесть», но Сашка не могла понять, что это означает.
Она огляделась. Комната показалась ей гораздо меньше, чем была на самом деле. Ящик, а не комната. Нечем дышать.
Она подошла к окну. Рванула на себя створки. Задребезжало стекло. Полетели на пол желтые полоски поролона. В комнату ворвался весенний холодный воздух, до рассвета оставалось всего пару часов. Ни о чем не думая, а только желая дышать, двигаться, жить, Сашка взобралась на подоконник. Протиснулась в узкую раму. Примяла рассаду в цветочном ящике. Оттолкнулась — и взмыла.
Открылись звезды, подернутые тонким слоем кружевных облаков. Внизу открылись огни Торпы. Вытянувшись, как струна, Сашка пронеслась над черепичными крышами. Задела крылом старый флюгер. Выписала мертвую петлю и, спустившись ниже, понеслась почти над самой мостовой, легко уворачиваясь от деревьев и фонарных столбов.
Поднялась выше и зависла, развесив крылья, как геральдический орел. Здесь было полным-полно воздуха. Сашка видела и чувствовала его, как мерцающий мыльный пузырь, обнимающий полукруг горизонта. Она засмеялась; справа и слева, на краю поля зрения, появлялись и исчезали крылья цвета вороненой стали. Не те цыплячьи, которые так неудобно вытирать полотенцем. Два огромных крыла, каждое ростом с Сашку.
Она сложила их бездумно, как зонтик, и нырнула вниз. Пронеслась над головой у двух беседующих дворничих; те опасливо посмотрели в небо, когда Сашки уже и след простыл.
Описала круг над центральной площадью. Увидела автобусную остановку и унылых людей, ожидающих первого рейса. Поднялась выше и водрузилась на крышу семиэтажки, городского небоскреба.
Холодный воздух отрезвил ее. Поводя крыльями, Сашка попыталась сообразить, что теперь делать и чем может закончиться авантюра. Скорость, которую она могла развить в воздухе, впечатляла; вспомнилась давняя мечта — уехать из Торпы. Может быть, улететь?
Ветер усиливался. Тучи неслись по небу, плоские рваные тучи. Смысл — проекция воли на область ее приложения. Высоко за облаками в небе тянулся след от реактивного самолета, но Сашка видела, что на самом деле это отверстие — узкая щель, похожая на улыбку. Щель то открывалась шире, то сходилась почти в ниточку. И за ней, по ту сторону неба, празднично мерцали теплые огни.
Сашка подпрыгнула, оттолкнувшись от черепицы босыми ногами, и, изо всех сил взмахивая крыльями, рванула вверх. Щель-улыбка сделалась ближе, Сашке казалось, что она видит там, за ней, огромное пространство, освещенное миллионами фонарей. Еще рывок; рваные облака остались далеко внизу, Сашка растопырила крылья, примериваясь, как половчее протиснуться в щель, и в этот момент с той стороны неба полыхнула слепящая вспышка. Сашка зажмурилась. Ей на секунду показалось, что она стоит в четырнадцатой аудитории перед Стерхом, а тот пускает ей в глаза белый свет, отраженный от металлической пластины…
И в этом хирургически-ярком свете навстречу Сашке из отверстия ринулась темная крылатая фигура.
Сашка опрокинулась и потеряла равновесие. Падая, пролетела сквозь облака, шлепнулась на скат крыши, перекатилась, больно ушибив крыло, на самом краю удержалась, упершись носками в водосток, распластавшись по черепице. Прямо перед ней — между ней и флюгером — рухнула с неба черная тень с развевающимися пепельными волосами.
Он стоял в нескольких метрах. Вместо горба за его спиной простирались два колоссальных черных крыла. Закрывали небо.
Сашка судорожно дернулась, пытаясь встать с черепицы. Соскользнула, перевернулась в воздухе, раскинула руки, ноги, крылья — поймала равновесие над самой булыжной мостовой. Почти сложив крылья, взмахивая самыми кончиками, как стриж, кинулась прочь — вдоль по черному ущелью улицы, вверх, вниз, под арку, сшибая сосульки; черный силуэт не отставал, наоборот, с каждым резким поворотом Сашка видела его все ближе.
Рокотал гром. То и дело озарялось небо, трещало, раздираемое внезапной грозой. Вздрагивая от света, Сашка летела, летела, пронеслась вдоль узкой, как труба, подворотни, резко свернула, огибая афишную тумбу… и всем телом врезалась в старый каштан.
Опрокинулась и упала.
В последний раз раскатился гром — и замер в отдалении. Небо потемнело, не светились окна. Покачивался, издавая скребущий звук, старый фонарь на цепи. На Сакко и Ванцетти вернулась тишина, и только где-то далеко за углом неуверенно царапнула лопата дворника.
Сашка лежала на булыжнике, не шевелясь. Прикинувшись мертвой, будто мелкое насекомое.
— Как выглядел этот знак?
— Я не смогу повторить. «Созидание» в сочетании с «привязанностью». Я не смогу.
— Может быть, вот это? — Стерх взмахнул рукой. Прямо перед Сашкиным лицом соткался в воздухе — и тут же рассыпался искрами тот самый знак, существующий во времени, живущий по собственным законам.
— Похоже.
— Похоже или он?
— Он.
— Сколько раз он успел разделиться, прежде чем ты его сожгла?
— Три… Или четыре.
— Так три или все-таки четыре?
Сашка всхлипнула:
— Четыре.
Светало. В Торпе гасли фонари. Сашка сидела на чугунной скамейке, скрючившись и обхватив руками плечи. Стерх стоял напротив, не давая себе труда притворяться горбуном. Его расслабленные крылья касались влажного асфальта.
— Что было потом?
— Я стала слушать трек… Семнадцатый. И восемнадцатый.
— Сколько треков ты прослушала?
— Николай Валерьевич, — сказала Сашка. — Это несчастный случай… Меня перемкнуло.
— «Оно само»?
Сашка закрыла лицо руками.
— Я слушаю: сколько всего треков вы успели отработать?
— До п-пятьдесят шестого. Всего сорок.
Длинное черное перо, подхваченное ветром, описало круг над землей и запуталось в густом кустарнике. Стерх повел плечами; его крылья развернулись во всю ширину, отсвечивая синим, чуть подрагивая на ветру. И медленно сложились, прижались к спине, обретя форму небольшого горба.
— Сегодня в двенадцать у меня в кабинете.
Она явилась на английский. В брючном костюме, с тщательно уложенными волосами, подкрашенная, подтянутая, молчаливая — как будто снова утратившая возможность говорить. По требованию англичанки составила на доске несколько фраз с неправильными глаголами и ни разу не ошиблась.
Пара закончилась в одиннадцать. Костя и Женя вышли из аудитории, не глядя друг на друга, и разошлись в разных направлениях. Сашка спустилась в буфет, взяла стакан яблочного сока и села за свободный столик. Раскрыла на коленях текстовой модуль и начала читать сначала, с первого параграфа. Повторение — мать учения. И повторять ей никто не запрещал.
Медленно, тщательно, слово за словом — скрежет, грохот, бессмысленный шум. Как если бы миллион прекрасных песен зазвучали одновременно — и образовали бы, сложившись, какофонию. Как если бы миллионы признаний в любви произносились, накладываясь одно на другое, и получился бы гвалт, болтовня, ни одна воля не упала бы проекцией на плоскость приложения и не породила бы смысл…
…
«Вдвоем они смогли отволочь Сиви по проулку прочь от гавани. Кругом валялись тела. На лимонном дереве висела девушка. Они вошли в какой-то пустой дом через черный ход и положили Сиви на кушетку. По полу к шкафу тянулся кровавый след. Доктор заглянул в шкаф и сразу закрыл его…»
Стакан с яблочным соком упал со стола и разбился, разлетевшись брызгами и осколками.
…
«…Они могут плести резню на улицах, но какое это, в конце концов, имеет значение? Ведь другая ткань, ткань жизни, тоже сплетается нескончаемо, и когда они сжигают один город, из руин поднимается другой. Гора становится только больше и еще вели…»
— Сашка? Сашка?!
Она оторвала глаза от книги. Все, кто был в буфете, смотрели на нее. У юной буфетчицы за стойкой были круглые, панические глаза.
— Сашка, приди в себя!