Vita Nostra - Дяченко Марина и Сергей. Страница 86
— Как?!
— Провалила специальность. Три раза пересдавала. И не сдала. Где она сейчас, как ты думаешь?
— Там, где Захар, — глухо ответила Сашка.
— Кто это?
— Ты не помнишь… Егор, сам-то ты как? Как себя чувствуешь после… всего? И что у вас за препод по введению в практику, нормальный?
— Ты говоришь, будто ты моя мать, — сказал Егор.
Сашка грустно улыбнулась:
— Это плохо?
— Это странно… Но если мы слова, у нас все равно не могло быть никаких отношений.
— Кроме грамматических, — Сашка натянуто улыбнулась.
Егор опустил глаза:
— Прости меня. Когда я еще был человеком… я был не прав.
Все они передо мной виноваты, все признали свою вину, и я сижу теперь в их признаниях, как в шоколаде, мрачно думала Сашка, валяясь на кровати у себя в комнате и пролистывая текстовой модуль. Она научилась проглядывать параграфы, скользить по верхам, не углубляясь в скрежещущий словесный хаос. Это не заменяло вдумчивого изучения, но пользу приносило несомненную. На параграфы не было наложено столь строгого ограничения, как на упражнения Портнова и «пробы» Стерха; Сашке позволено было хоть весь учебник прочитать до конца, что она сейчас и проделывала со сдержанным удовольствием. Иногда в такие минуты ей виделся совсем рядом, над головой, красиво изогнутый фрагмент укрывающей планету сферы; серая, дымчатая, она кишела идеями и смыслами, образами, обрывками и целыми впечатлениями. Все было случайно и все было взаимосвязано, казалось, только протяни руку, возьми свежий смысл, осознай, пойми — и все переменится, мир переменится тоже…
Отсюда черпают гении, думала Сашка почти без зависти. Сами не понимают, как, интуитивно; руку протяни — и вот она, идея…
До первого в году занятия со Стерхом оставалось десять минут. Сашка захлопнула книжку, бросила в сумку. Проверила, на месте ли ручка и карандаш.
Со вздохом надела на шею розовый футляр с телефоном. Заперла дверь, вышла на улицу, прошла два шага к институту…
И остановилась, будто влипнув ногами в булыжник.
Мама шла по улице Сакко и Ванцетти. Оглядывалась, всматривалась в номера домов. Сашке целую минуту хотелось верить, что это ошибка, по брусчатке идет похожая на маму, но совершенно чужая женщина…
Два разнополюсных мира сошлись. Торпа, институт, Сашкино перерождение, слова и смыслы. Мама, дом, прежняя человеческая жизнь. Они, прежде никогда не соприкасавшиеся, наложились теперь друг на друга, и у Сашки ломило виски при мысли, чем эта встреча может закончиться.
Ее первым побуждением было бежать к маме через улицу, орать, ругаться, выкрикивать в лицо: «Уезжай! Уезжай отсюда!» Сашка сдержалась; вторым побуждением было спрятаться. Нырнуть, как страус, головой в песок. Когда она одолела и этот соблазн, оказалось, что делать-то нечего. Сашка не знала, как поступить, а время до начала занятия сокращалось и сокращалось, Стерх будет ждать ее через семь минут… нет, уже через шесть…
Мама остановилась перед институтом. Группка первокурсниц о чем-то шепталась, сблизив головы, то и дело оглядываясь на окна второго этажа. Маме нужно было задать вопрос, а кроме того, ей очень хотелось услышать, о чем говорят студентки. Сашка ее понимала: иногда представление об институте можно составить, просто послушав случайную беседу…
Мама переступила с ноги на ногу. Она чувствовала себя потерянной и глупой; она долго решалась, прежде чем приехать в Торпу, она сама не знала, что здесь увидит, и вот: милый провинциальный городок, странный, но очень красивый. Четырехэтажное здание института на улице Сакко и Ванцетти. Девушки, по виду благополучные, явно чем-то обеспокоенные, но мало ли поводов для беспокойства у юных студенток в начале сентября?
— Девочки, прошу прощения, вы здесь учитесь?
Группа рассыпалась.
— Здесь, — настороженно ответила видная высокая девица в почти пляжном, очень открытом наряде.
— Вы не знаете Самохину Сашу?
— Она на первом курсе?
— На третьем.
Девчонки запереглядывались.
— Мы никого с третьего пока не знаем… Почти никого. Мы же только первый курс…
— Понятно. Извините.
И мама решительно зашагала ко входу в институт. Взялась за ручку двери.
Скрылась внутри.
Сашка бегом метнулась в переулок. Вылетела во двор. Кинулась к общежитию; только бы он был дома. Только бы…
Забарабанила в дверь с цифрой «три». Именно эту двухместную комнату на первом этаже предоставили в прошлом семестре молодоженам Косте и Жене.
— Войдите! — послышался недовольный Женин голос.
До начала занятия со Стерхом оставалось три минуты. Болтался розовый телефон на шее.
— Сашка?
Она обернулась. Костя шел по коридору, в руках у него дымились две кружки.
— Выручай, — сказала она без предисловий. — У меня практика в двенадцать ноль пять. И мама только что приехала.
— Мама?!
— Я ей запрещала… Без предупреждения… Ну что мне делать, что?! Пойди к Стерху, прошу тебя, а я пойду на твое время…
Костя поставил чашки на пол. Глянул на часы.
— Мое время — сразу после тебя. Двенадцать пятьдесят пять.
И, не оборачиваясь, бегом кинулся к выходу.
Открылась дверь комнаты. Выглянула Женя — в халате, кажется, сонная. Вытаращила глаза:
— Самохина?!
— Тут Костя чай заварил, — сказала Сашка, взглядом показывая на пол.
И ретировалась.
Мама стояла посреди вестибюля, недоверчиво смотрела на бронзового всадника под куполом. Купол озарялся, когда выходило солнце, и пригасал, когда набегала случайная полуденная туча.
— Привет, ма.
Мама оглянулась, как ужаленная:
— Сашхен?
Ей было неловко. Ей было неудобно перед Сашкой, и одновременно мама была очень рада ее видеть.
— Кого ты тут ищешь?
— Тебя, — мамины щеки порозовели.
— Что-то случилось?
— Да нет… Просто…
— Решила все-таки проверить, чему меня тут учат?
— Нет, — мама отвела глаза. — Просто… Захотелось тебя увидеть, вот и все.
— Тогда пойдем ко мне?
Студенты смотрели на них с удивлением. Сашка вывела маму из института, и дальше, через улицу; провела мимо львов. Отперла нижнюю дверь светлым ключом, верхнюю — темным.
— Заходи.
Мама огляделась. Крохотная, почти игрушечная квартирка, старинная конторка, вьюнок за окном.
— Смотрю, ты неплохо устроилась…
— Располагайся, — Сашка не без труда поддерживала небрежный, уверенный тон. — Отдохни с дороги. Как добралась?
— Доченька, ты понимаешь…
Мама запнулась. Сашка смотрела прямо, бесхитростно, даже не думая ей помогать.
— Мы друг другу наговорили… столько… я знаю, тебе не хотелось, чтобы я приезжала. Но я просто не могу жить с вот этим всем… что мы друг другу сказали.
Сашка растянула губы:
— Ма, это же просто слова. Чего они стоят? Ля-ля-ля, бла-бла-бла… Сказали, бросили, забыли… Извини, мне надо идти на занятия. Здесь чайник, чай, печенье… кефир… Дождись меня, ладно?
Мама провожала ее взглядом. Сашка только теперь заметила, какие у нее воспаленные, тревожные, затравленные глаза.
Она взбежала на крыльцо института, рысью поднялась на четвертый этаж и выше, на чердак. Остановилась перед круглым пыльным окошком и задумалась.
Чем грозит приезд мамы?
Да в общем-то, ничем. Наверное. Сашка не нарушила ни одного правила, установленного Коженниковым. Разве что занятие со Стерхом… Стерх всегда сам составляет расписание и очень болезненно относится к своеволию студентов… но у него нет обыкновения подавать докладную, чуть что. В конце концов, Сашка объяснит ему ситуацию, это же форс-мажор…
Она правильно сделала, что увела маму из института. Но, теоретически говоря, что мама может там увидеть? Что такого компрометирующего? Хромых убогих второкурсников? Но разве инвалиды лишены права на высшее образование?!
Институт окружен толстым слоем информационной ваты, за два года Сашка отлично в этом убедилась. Защитное покрытие глубокого быта, осязаемой провинциальной обыкновенности. Случайный свидетель ничего не заметит. Вот Костина мама приезжала на свадьбу, и не увидела ничего необычного. Однокурсники, лекции, сессии. Любовь, свадьба. Трудно выбить комнату у коменданта. Полосатые матрацы в общаге. Студенческая столовая…