Vita Nostra - Дяченко Марина и Сергей. Страница 91

Стерх улыбался. Его острый подбородок почти касался пестрого галстука, завязанного мягким романтическим узлом. Черный костюм топорщился на спине. Сашка всегда задавалась вопросом: почему Стерх носит крылья, будучи в человеческом обличье?

В отличие от Портнова, Стерх когда-то был человеком, но очень, очень давно. Теперь он представлял собой сочетание двух понятий; два полюса, два энергетических потока переплетались, руководимые одной волей. Вероятно, крылья были данью сдвоенной природе; может быть, столь сложный организм опасно подвергать дополнительному метаморфозу. А может быть, это был каприз. А может быть, что-то еще, недоступное Сашкиному пониманию.

То, что Портнов называл «эмоциональной памятью», никак не желало ослабевать. Сашке, невесть почему, было приятно сознавать, что Стерх когда-то был человеком. Хотя то, во что он превратился с годами, было столь же далеко от человеческой природы, как электронный микроскоп от черепахового гребня.

— Зачем я собрал вас, ребята? Сегодня тринадцатое декабря, это означает, что до экзамена остался ровно месяц. Это время потребует от вас всех ваших сил. К сожалению, экзамен нельзя пересдавать — вам дается одна попытка.

Сашка сидела у окна, искоса поглядывая на заснеженную улицу. С наступлением холодов Стерх запретил ей летать по ночам; в ответ на горячие заявления, что она совсем не боится мороза, последовало удивленное пожатие плечами: «При чем тут мороз, Сашенька? Сейчас у вас такая нагрузка, так много работы! К тому же, отпечатки босых ног на белых крышах — это же неэстетично!»

Сейчас над Сакко и Ванцетти падал снег большими хлопьями.

— Сегодня я расскажу вам подробно, как будет проходить экзамен. Это поможет вам в решающий момент не растеряться и быть готовыми к испытанию. Итак, тринадцатого января ровно в полдень мы все — группы «А» и «Б» — входим в актовый зал и рассаживаемся. Знакомимся с экзаменационной комиссией. Не волнуемся, не нервничаем, с собой у нас нет ничего — ни в коем случае никаких бумажек, ручек… Ничего! Председатель комиссии будет зачитывать имена, те, кого он назовет, поднимаются на сцену, берут экзаменационный лист и расписываются за него в ведомости. Всего заданий три: первые два типовые, третье индивидуальное, подобранное для каждого в соответствии с его будущей специализацией. В процессе его выполнения вы закончитесь, как человек, и начнетесь, как Слово; вы первый раз прозвучите, мои дорогие, а это дорогого стоит.

Стерх оглядел аудиторию, будто желая увидеть восторг на обращенных к нему лицах. Никто не улыбался; все смотрели напряженно и внимательно, как болельщики на штрафной удар в ворота любимой команды.

— Вы не должны обращать внимания на резкие перемены вашего состояния, времени, пространства, внешних и внутренних условий. Это будет встряска, это и должна быть встряска, так себя и готовьте. Субъективное время экзамена может разниться от минуты до нескольких часов, иногда — больше. Не пугайтесь, если все случится быстро. Не бойтесь, если вам покажется, что экзамен затянулся. Помните: цель экзаменационной комиссии — помочь вам, а не завалить. Помните и другое: второй попытки не будет.

Ветер бился в стекло. Шелестели снежинки. Быстро темнело; Стерх щелкнул выключателем. Осветилась небольшая пыльная аудитория и девятнадцать третьекурсников, молча глядевших на преподавателя.

— Ну что же, — Стерх повел плечами, поудобнее пристраивая крылья за спиной. — Есть вопросы?

— Мамочка? Это я! Ты меня слышишь?

Далекий-далекий голос. Будто сквозь метель; что-то шуршит и тонко подвывает в трубке. Будто из далекого космоса, как сквозь толщу воды, как сквозь вату.

— Мама! У меня все в порядке! Как у вас?

— По-разному, Саш, но ничего, потихоньку… Малой простудился. Опять больничный придется брать. Это потому, что я его не кормила грудью, и у него не сформировалась нормальная иммунная система…

— Да брось, это предрассудки! При чем тут ты! Не беспокойся, он выздоровеет!

— Конечно, — голос у мамы был напряженный и усталый.

— Ма, я в этом году на зимние каникулы не приеду…

Вот и все. Сказано. Вырвалось.

Пауза.

— Жалко. Очень жалко. Но что поделаешь…

Телефонная линия фильтровала эмоции, как промокашка — крупинки чая.

— Мама, ты не переживай. Все будет хорошо. Малой поправится. А я еще позвоню…

— Хорошо, Саш. Звони. Позванивай.

— Ага… До свидания!

Трубка легла на «рогатые» рычаги. Сашка некоторое время стояла, глядя в стену.

«Эмоциональная память», — так это называл Портнов.

Месяц до экзамена.

С утра тридцатого декабря пьяные первокурсники водили хороводы на свежевыпавшем снегу и распевали «В лесу родилась елочка». К ним компаниями и поодиночке присоединялись истерически-веселые третьекурсники. Студенты второго курса бродили тихие и тощие, как тени.

Разрисованная гуашью, оклеенная «дождиком» афиша звала на праздничный капустник. Актовый зал набился битком. Вика и Лена, когда-то жившие с Сашкой в одной комнате, пели частушки, иногда дурацкие, иногда пошлые, но все равно смешные.

Сашка сидела в зале, в самой гуще хохочущей публики, и ближе к концу действа вдруг вспомнила Захара. Как два года назад он, тогда второкурсник, стоял на краю сцены в Портновских очках, нес отсебятину — смело и естественно, и у Сашки, которой всегда было немного стыдно за плохих артистов, не возникало чувства неловкости — только страх, вдруг Портнов сочтет слишком смелую пародию насмешкой…

Через две недели Сашкин курс войдет вот в этот самый зал, чтобы никогда не возвращаться в прежнюю жизнь.

Она ушла, не дожидаясь окончания концерта. Среди груды пальто и курток в гардеробе нашла свою — с уже оборванной вешалкой. Оделась и вышла, собираясь вернуться домой и лечь спать, но вечер над Торпой был ясный, тихий и не очень холодный. Сашке захотелось пройтись, и она двинулась по Сакко и Ванцетти прочь от центра, к окраине.

В домах топились камины и печи. Над крышами поднимались дымы, белые в лунном свете, уходили вертикально вверх, обещая хорошую погоду. У Сашки зачесалась спина: ей представилось, как здорово было бы полетать в этом прозрачном мире между заснеженными крышами — и небом, в которое упираются серебряные дымные столбы.

Мостовая чернела влажным булыжником. Проехала машина — Сашка посторонилась. На фасаде закрытого, темного кафе беззвучно мигала гирлянда, чередуя красно-желтые и сине-зеленые вспышки.

А рядом стоял человек, такой неподвижный, что Сашка не сразу его заметила. И только когда он сказал: «Да, это я понимаю», — Сашка, вздрогнув, остановилась.

Голос был знакомый.

Костя стоял, привалившись плечом к розоватой кирпичной стене, прижав к уху мобильный телефон. Он смотрел на огни, не отрываясь, и не видел Сашку.

— И это я понимаю. Да, ты прав, не имеет значения… А что, есть кто-то, кто этого не боится? Из людей, я имею в виду?

Пауза. Сашка отступила, собираясь уйти.

— Я понял. Да. Договорились. Хорошо. До свидания, папа.

Сашка поскользнулась и села в сугроб, наметенный дворниками у кромки тротуара. Костя резко обернулся.

— Извини, — сказала Сашка. — Я просто гуляла.

Костя молча протянул руку, помогая ей подняться.

— Ты знаешь, что я — местоимение?

— Ты? Не знаю… Не знала.

Мигала гирлянда. Костя спрятал телефон во внутренний карман куртки.

— А ты глагол?

— Да.

— Я так и знал… Угадай, с кем я только что говорил.

— Я же слышала, как ты с ним попрощался.

— Ага. Ты была права: он по-своему хороший отец. Рациональный. Строгий…

— Ты запомнил те мои дурацкие слова?

— Ну почему же они дурацкие… Я однажды спросил у него: как он, который ни разу не человек, и даже близко не белковое существо… Как он умудрился сделать сына? Я подозревал, тут что-то не так, но знаешь, что он мне ответил?

— Что?

— «Неужели ты думаешь, что контролировать информационное пространство гипертекста легче, нежели произвести один эффективный сперматозоид?»