Право на поединок - Семенова Мария Васильевна. Страница 51

– Так, – только и сказал Волкодав. Наверное, Эврих побеспокоился проверить мошну, лишь когда настало время вознаградить искусство метателя.

– Я... – начал было Эврих, но ничего больше выдавить не сумел. Вид у него был совершенно пришибленный.

Волкодав не стал его попрекать. Деньги ведь от этого не вернутся.

– Иди домой, – сказал он Эвриху. – Скажи Сигине, что мы тут надолго задержимся.

Аррант нерешительно поднял зеленые глаза:

– А ты?..

– А я, – сказал Волкодав, – еще погуляю.

Так случилось, что испытание честности Йарры произошло в тот же день. По какой-то причине народ хорошо налегал на лепешки, купленные у булочника, торговавшего по ту сторону площади. Сначала Стоум слегка рассердился, возревновав: у него в трактире пекли не хуже. Потом сообразил, что люди макали в подливку и знай похваливали ровно те лепешки, которые у самого булочника расходились почему-то с трудом, хоть даром их отдавай. Поняв свою выгоду, Стоум решил прикупить еще корзинку. И получилось так, что все служанки оказались заняты. Тормар, правда, подпирал плечом дверной косяк и бездельничал, сложив на груди руки, ибо посетители вели себя тихо... Но не его же, действительно, посылать!

Скрепя сердце Стоум подозвал Йарру, вытиравшего отмытые миски («Эй, как тебя там!»), и, когда тот подбежал, сунул ему несколько монет и широкую плетеную корзинку без ручки.

– Сходишь через площадь, в пекарню... В ту, где над входом маковый крендель. Купишь двадцать лепешек, вот таких. Понял?

– Понял... – прошептал Йарра.

Он знал эту пекарню. Несколько раз бегал туда за пирожками для стражников, и там его, случалось, даже угощали подгоревшим сухариком. Йарра схватил корзинку и деньги и помчался во всю прыть. Посередине площади гомонила большая толпа, окружившая возведенный на скорую руку помост. Там, должно быть, происходило что-то очень интересное, но Йарра даже не повернул головы. В одной рубашонке, без привычных штанов, он чувствовал себя голым. Так и казалось, будто все только и смотрели на его ноги. Йарра постарался не думать об этом. Ну и пускай смотрят. Наплевать. Голый пленник, выставленный на потеху врагам, тоже может держаться героем.

Булочник узнал его и вслух удивился, увидев беспризорного оборванца при деле. Йарра от волнения позабыл трудные нарлакские слова, но заставил себя не растеряться. Протянул монетки, указал на стопку горячих румяных лепешек и дважды поднял десять растопыренных пальцев.

– А не лопнешь? Куда тебе столько, малыш? – засмеялся пекарь. Он сам месил тесто вместе с работниками и потому к пятидесяти годам не нажил благополучного брюшка, только лысину, влажно блестевшую возле жаркой печи.

– Стоум... трактир... люди кушать, – выдавил Йарра.

– А-а! – понимающе кивнул хозяин пекарни. И принялся ловко укладывать лепешки в принесенную Йаррой плетенку. – Что же он тебе такую корзинку дал маленькую, паренек? Смотри не растеряй, пока донесешь!

...Не было на свете народа, у которого такое доброе вроде предостережение не называлось бы емко и коротко: оговор. Пекарь, конечно, сообразил, что упускает барыш. Йарра же испугался и стал думать о том, как непременно уронит лепешки, идя обратно в «Зубатку». Тем более что корзину Стоум дал ему действительно слишком мелкую. Кругляки душистого печева высились кучкой, готовой развалиться при первом неосторожном движении... А долго ли с кем-нибудь столкнуться посреди людной площади, в суетливой толпе?..

Йарра поклонился пекарю и пошел, крепко сжимая двумя руками плетенку и внимательно глядя под ноги. Ни вправо, ни влево он по– прежнему не смотрел. Потому и не обратил внимания на стайку лоботрясов несколькими годами постарше себя самого. Зато они к нему присмотрелись очень даже пристально и начали подталкивать друг друга локтями. Никто из них не мучился голодом. Им было просто нечего делать. К тому же Кондар, как все порядочные города, делился на концы по числу деревушек, некогда стоявших на его месте. Оттого-то среди своих кончанских любой горожанин чувствовал себя надежно и хорошо, зато в чужом конце – почти как во вражеском становище. Особенно если этот горожанин был босоногий сирота, неспособный как следует за себя постоять и не ждущий помощи от других... Зачем, спрашивается, приблудышу с Восточных ворот забредать на Середку? Только себе лиха искать. Ну так пусть знает следующий раз!

Корзинка постепенно делалась все тяжелее. Йарра прижал локти к животу, стараясь двигаться осторожнее. Когда ему подставили ногу, он не сразу сообразил, что запнулся и падает: был слишком занят, оберегая драгоценную ношу. Потом тело попробовало удержать равновесие, но оказалось поздно, да и подножка была уж очень умелая. Йарра не издал ни звука, лишь мысленно закричал от отчаяния и несправедливости. Краем глаза он заметил круглое веснушчатое лицо, расплывавшееся в довольной улыбке. Он не разжал рук, не попытался смягчить удар о каменную мостовую. Плетенка сама вспорхнула с ладоней и, медленно вращаясь, полетела вперед... На этом Йарра зажмурился, но даже сквозь плотно сжатые веки увидел, как она шлепается на заплеванные булыжники, как тяжело подскакивают пышные румяные лепешки и летят в пыль, в вонючие лужи... погибают под топчущими ногами...

Он в кровь разбил локти, но боль не сразу добралась до сознания. Он ощущал только, что это был конец всему на свете и ему, Йарре. Он ждал глумливого хохота, ибо успел понять: сбили его намеренно. Однако вместо хохота послышался какой-то разочарованный вздох. Потом испуганный вскрик. И шорох удирающих ног. Йарра открыл глаза.

В двух шагах от себя он увидел того самого венна, что утром входил в городские ворота. Венн не спеша выпрямлялся, бережно держа на ладонях корзинку с лепешками. Он поймал ее возле самой земли, припав к мостовой змеиным движением воина, уходящего от удара меча. Лепешки высились непотревоженной горкой. Йарра мимолетно подумал: вот уж кто нипочем не уронит, хоть вдесятером ноги ему подставляй. Летучая мышь, невозмутимо сидевшая у венна на плече, уже принюхивалась к добыче. Йарра видел, как шевелился и влажно подрагивал любопытный нос.

Мальчик поднялся и встал перед чужеземцем, глядя ему в глаза и беспомощно сжимая кулаки. Как говаривали про таких дома: пришли да взяли – и поминай как звали. Не отдаст ведь. И управы на него... Тормара позвать?.. Пока туда да обратно, а и пойдет ли еще, чего доброго, оплеуху отвесит и с места не сдвинется. И как потом жить?.. Даже назад к Восточным воротам уже не сунешься: срам...

– Куда нес? – неожиданно спросил венн, и Йарра понял, что Отец Небо сотворил еще одно чудо. Второе за полдня. Чудо состояло в том, что венн говорил на языке отца Йарры. Потом произошло третье чудо. Венн протянул вздрогнувшему мальчику его плетенку: – Держи... Пошли, провожу, пока опять не обидели.

Йарра уже привык, что люди, посулив что-нибудь, в последний момент отдергивали ладонь... От человека, говорившего на языке его отца, грех было ждать подлости. Он протянул руки и взял корзинку. Его трясло, губы прыгали, но он не заплакал. Он повернулся и молча пошел к трактиру Стоума. Венн зашагал следом. В двух шагах от порога, когда уже виден был стоявший при двери Тормар, Йарра запоздало сообразил, что венна следовало бы поблагодарить, и остановился. Плетенка мешала как следует поклониться, и Йарра просто нагнул голову и впервые за долгое, долгое время прошептал на родном языке:

– Спасибо, достойный человек...

Он так привык изъясняться на ломаном нарлакском, а то и вовсе немо размахивать руками, что эти простые слова изумили его самого. Как все– таки удивительно и прекрасно, когда можно к кому-то обратиться словами настоящей речи, зная, что тебя поймут. И ответят. Йарра вспомнил, сколько раз его лупили за «тарабарщину», на которой, по мнению местных, впору было изъясняться только нечистому духу. Он даже успел подумать: завтра этого венна уже здесь не будет, а значит... значит...

Вот тут он заплакал. Слезы, которые, как он полагал, у него давным– давно пересохли, явились неизвестно откуда, точно оживший родник, закипели в глазах и потекли вниз по щекам. Он отвернулся вытереть скулы о задранное кверху плечо и потому не заметил странного выражения, промелькнувшего во взгляде рослого венна. Волкодав, давно отученный кого-то бояться, поневоле вспомнил самого себя в его возрасте. Таким же мальцом, замордованным людьми и жизнью и не разумевшим чужих языков, даже по-сольвеннски – с пятого на десятое. Когда его первый раз продали торговцу рабами, там вообще не было никого, кто понимал бы настоящую речь, одни саккаремцы да восточные вельхи. Так он и молчал целыми днями, пока тому же торговцу не продали взъерошенного, пегого от синяков Волчонка...