Право на поединок - Семенова Мария Васильевна. Страница 68
– А ты попробуй догадайся, который, – захохотал Кей-Сонмор. – Угадаешь – девять дней у тебя за мой счет будет служить... Ну? Согласен?
– Согласен, – сразу ответил УЛОЙХО. Надеяться на выигрыш было глупо, но даже и почти неминуемая ошибка дополнительными тратами ему не грозила. Так почему бы не попытаться?
– Эй, песенница! – зычно, во всю мощь голоса рявкнул вдруг Луга, и Волкодав повернул голову. Он уже привык, что время от времени в «Зубатку» заглядывали посетители вроде сегодняшних: с виду не знатные и не слишком богатые, но Стоум перед ними вился вьюном, и, верно, не без причины. Обычно эти гости держались тихо и мирно, разговаривали негромко и платили с отменной щедростью, не требуя сдачи. И к Рейтамире, не в пример одному подгулявшему стражнику, не приставали.
– Я слушаю, мой господин, – отозвалась молодая женщина. Волкодав, выкинув того стражника вон, терпеливо объяснил ей, что доверчиво спешить на оклик не следовало. А будут настаивать – отвечай, мол, чтобы прежде попросили разрешения у «брата», стоящего при двери. До сих пор довод неизменно оказывался убедительным...
На сей раз он не понадобился. Венн только отметил, что, обращаясь к Рейтамире, бородатый красавец одним глазом косил на него. Не иначе, испытывал. Зачем бы?..
– "Стрекозку» знаешь? – уже тише поинтересовался Кей-Сонмор. Волкодав хорошо видел, какая краска залила чистое лицо горбуна. «Стрекозку» знали все, начиная от прыщавых юнцов и кончая стариками, давно забывшими то, что юнцы только мечтали постигнуть. Худшее неподобие трудно было представить. Рейтамира заколебалась, но в воздухе блеснула золотая монета, подброшенная ловкой ладонью, и женщина тряхнула головой – только блеснули, скользя по плечам, тяжелые пряди волос. Проворные пальцы побежали по струнам.
Кей-Сонмор первым взвыл от смеха и даже провел рукой по глазам, хотя ни до чего действительно смешного Рейтамира еще не добралась. Просто она, по своему обыкновению, пела совсем не ту «Стрекозку», которой от нее ждали. В той рассказ велся от лица парня, усмотревшего, как в мелкой заводи нагишом нежится девушка: зеленая стрекоза помогала повествованию, порхая по телу красавицы то туда, то сюда. Парень, конечно, горестно сожалел, что не может уподобиться стрекозе, – уж он бы, в отличие от глупого насекомого, знал, как поступать... И далее певец щедро делился со слушателями любовной наукой.
Рейтамира все перевернула вверх дном. Она складно и весело пела об упоительных мечтах, одолевших юную рыбачку при виде дебелого увальня. Народ стучал по столам кружками и топал ногами. Ценители утонченной поэзии, брезгливо потупившие было глаза, ухмылялись в открытую.
И вот на песке распластались штаны, Рубаха висит на кусте бузины... девичье сердечко щемит и поет, Все тело бросает то в холод, то в пот:
Вот-вот повернется... ой, мамочка-мать! А он, понимаете, снова чесать...
Волкодав, которому тоже было смешно и любопытно, внезапно насторожился: на улице определенно творилось что-то не то. Он перестал слушать песню и выглянул за дверь.
Человека, как раз свернувшего с торговой площади к ним на улицу, знал весь Кондар. Господин Альпин, будущий Конис, приходился ему родным братом. И притом младшим. Старший брат был весьма уязвлен величайшей, как он полагал, несправедливостью. В самом деле, ну какая беда, если он с юности только и знал заботы, что растрачивать рано доставшееся наследство?.. Кондар видывал правителей и похлеще...
Вот уже лет пять он усердно запивал обиду вином, но все не мог проглотить.
Любимым же развлечением Беспутного Брата (так называли его в городе) было переодеваться простолюдином, таскаться вечерами по шумным трактирам у пристани и, ввязываясь в кулачные потасовки, сворачивать челюсти и носы. Все трактирщики давно привыкли к нему и помнили, что он страшно сердился, когда его узнавали. То есть на самом деле не узнавали его только пьяные до изумления. Однако что ты будешь делать со своенравным вельможей, которому непременно нужно было бить бутылки, переворачивать столы и задирать подолы служанкам? Тем
более государь Альпин без разговоров оплачивал все расходы...
Беспутному Брату было, как говорили люди, сорок два года. Выглядел он на все шестьдесят: потасканный, вечно опухший, волосы неряшливыми клочьями чуть не по пояс. Щеки и лоб украшали недавно зажившие ссадины. Они казались геройскими следами очередной драки, но на самом деле ими не были. Когда старший родственник государя Альпина бушевал в каком-нибудь кабаке, никто, понятно, не решался поднять в ответ кулака, даже недавно прибывшие мореходы: люди сведущие успевали объяснить им, что к чему. Поэтому Беспутный считал себя великим и необоримым бойцом. Вот только стены и каменные углы уступать ему дорогу почему-то никак не желали.
Волкодав смотрел, как этот человек приближался к «Зубатке», и думал о том, что бесчинства Альпинова брата обыкновенно происходили поздними вечерами. К полудню он хорошо если просыпался. Что, интересно бы знать, нынче подняло его из постели в непривычную рань? И прямиком погнало сюда?..
Выходит, он поторопился, решив, что после появления Икташа его оставят в покое. Дудки! То есть Волкодав верил в благородных врагов, но самому ему они доныне редко встречались. По пальцам пересчитать можно. И в этом городе счет им не увеличится. Так значит, теперь на него еще и всесильного Альпина вздумали натравить...
Беспутный успел уже опрокинуть в себя несколько кружек, и теперь ему срочно требовалось добавить. Волкодав следил глазами за приближавшимся здоровяком и молча желал, чтобы ноги пронесли того хоть немного подальше. Например, в «Серебряный Фазан», ставший с некоторых пор более притягательным для пьянчужек...
Не повезло. Беспутный отшвырнул попавшего под ноги мальчишку– продавца, перевернув его лоток со сладостями (двое слуг, следовавших в приличном отдалении за господином, бросили обиженному монетку), и устремился прямо на венна.
Волкодав не стал отодвигаться с дороги.
– Погоди, любезный, – негромко и вполне дружелюбно сказал он Беспутному. – Ты малость ошибся. Тебе не сюда.
Его рука указывала в сторону «Серебряного фазана». И одновременно перекрывала вход в «Зубатку».
– Я слышал, сегодня там подают халисунское вино из ягод твила, вселяющее храбрость в сердца, – продолжал Волкодав. – Пойдем, я тебя угощу.
Когда-то давно, когда он только начинал подрабатывать вышибалой и собирал бесконечные синяки, Мать Кендарат, не одобрявшая таких заработков, все же сжалилась над совсем диким и глупым, по ее словам, учеником и дала ему несколько наставлений. Одно из них он и пытался воплотить в жизнь.
Глаза Беспутного Брата были когда-то карими, а теперь – неизвестно какого цвета. Одежда носила следы умелой починки: наверное, даже у Альпина не хватало средств каждый день заменять рваную. Полдень только что миновал, и потому наряд вельможи еще пребывал в достаточно пристойном виде. К вечеру замшевые штаны будут продраны на коленях, пушистая безрукавка – достояние старинного рода – засалена и выпачкана разной гадостью, а широкий плащ окажется сверху донизу распорот ударом ножа. На нем и так уже красовались два длинных шва, а после сегодняшнего плащ, пожалуй, отдадут какому-нибудь бедняку. Дыры от ножа казались Беспутному признаком доблести, а день, когда ему не портили наряда, – потраченным зря. Он не догадывался, что кровожадные головорезы, уродовавшие его одежду, больше всего боялись зацепить его самого. Ибо в этом случае пришлось бы не только отдавать назад деньги, но и отправляться куда-нибудь подальше Змеева Следа.