Право на поединок - Семенова Мария Васильевна. Страница 80

Женщина пятилась, не сводя с него зачарованных глаз и медленно, слишком медленно наматывая на левую руку широкополый продранный плащ. В правой, выставленной вперед, острием вверх глядел кинжал, готовый распороть брюхо летящему зверю. Волкодав прыгнул без раздумий и колебаний, зная, что длинный клинок не причинит ему никакого вреда. Его мышцы еще не довершили броска, когда, обогнав его, прямо в лицо женщине со злым криком метнулся крылатый черный зверек. И посланница Вездесущей дрогнула – рука с кинжалом непроизвольно ушла вверх. Кажется, она закричала.

Дальше все произошло одновременно. Волкодав увидел совсем близко ее невероятно распахнутые глаза, полные даже не страха – это был взгляд существа, внешне живого, но уже осознавшего себя по ту сторону смертной черты. Так оступившийся в пропасть какие-то мгновения еще вроде соприкасается одной ногой со скальным карнизом, но равновесия не вернуть, не уцепиться за камни, и плоть, ощутившая власть земной тяги, прежде разума понимает: падение неизбежно. Боковым зрением Волкодав заметил некое движение справа, оттуда, где только что слышались знакомые голоса. В него, рассекая тягучие волокна тумана, летел метательный нож. Волкодав мог уклониться, но это значило бы испортить прыжок, и он не стал уворачиваться. Удар в бок показался тупым и не особенно сильным. Женщину смело с ног – хрупкий кустик, угодивший под стронутый обвалом валун. Улетел и лязгнул о темную мостовую бесполезный кинжал. Волкодав услышал, как хрустнули позвонки.

Ночь была тихая. У северного причала перестал мигать огонек, зато послышался плеск весел. Там, видно, распознали достаточно, чтобы сообразить: дальнейшее ожидание бессмысленно. А может, даже опасно.

К Волкодаву уже приближались сквозь туман две торопливые тени. Когда они подошли вплотную и превратились в Дикерону и Поющий Цветок, венн стоял на коленях рядом с распластанным телом. И развязывал на волосах ремешки, чтобы переплести косы, как подобает убийце.

– Где собака? – чутко прислушиваясь, спросил мономатанец.

Волкодав поднял голову и молча посмотрел на чернокожего и его спутницу. Он не был уверен, что сумеет членораздельно ответить.

– Мы слышали крики, – пояснила танцовщица. – Нам показалось, что бешеная собака напала на женщину!..

Она держала в руке маленький фонарь вроде тех, какими пользуются мореходы: масляный светильничек, накрытый дутым стеклом с металлическими нитями внутри. У фонаря был вид предмета, которым пользуются почти ежедневно. Похоже, эти двое часто гуляли в ночных потемках, избегая людской суеты и надоевшего любопытства.

– Не показалось, а так оно и было, – проворчал Дикерона. – Где мой нож? Я не мог промахнуться.

– Конечно, не мог, – покорно согласилась Поющий Цветок. – Ты никогда не промахиваешься. Наверное, собака убежала и унесла нож в теле. Сейчас я поищу, мы найдем ее по крови...

Волкодав невольно покосился на свой бок, немного нывший, словно от хорошего тычка в ребра. Порванная рубашка висела клоком, но клок этот был промочен одним лишь потом.

– Не могла она никуда убежать! – упрямо проговорил Дикерона. – Я бил наверняка! Собака даже не взвизгнула! И я услышал бы, если бы она убегала!.. – И вдруг спохватился: – А что женщина?

– Ты не успел спасти ее, – вздохнула Поющий Цветок. – У нее шея сломана.

Волкодаву понадобилось немалое усилие, чтобы преодолеть неожиданно навалившуюся усталость. Хотелось одного:

свернуться калачиком и спать, спать... Поднявшись, он отошел на несколько шагов в сторону и подобрал метательный нож. Нож лежал как раз в тени, отброшенной пламенем светильничка, и потому не блестел. Венн нагнулся за ним и понял, что во время погони смотрел на мир вовсе не с высоты своего обычного роста. Он подал нож слепому:

– На... Держи.

Внятная речь действительно далась ему не без некоторого труда.

– Ты?.. – удивился Дикерона. – Откуда ты тут появился?..

Волкодав задумался, как объяснить, но чернокожий не стал дожидаться ответа. Его больше занимало другое. Взяв нож, он потрогал лезвие, потом понюхал его и даже попробовал языком. Не удовлетворившись, мономатанец сунул нож своей спутнице:

– Я окончательно выжил из ума, или на нем вправду нет крови?..

Поющий Цветок зачем-то посмотрела на Волкодава и,

явно страдая, ответила правду:

– Мне очень жаль, Дикерона... нож чистый... Дикерона угрожающе повернулся к венну:

– Ты что, вытер его?

– Ты не промахнулся, – тяжело проговорил Волкодав. – Это был я. Ты попал. Мне в бок.

– Но я слышал собаку!..

Волкодав вспомнил полные ужаса глаза Кей-Сонмора и его молодцов. Отпираться было бессмысленно, и он сказал:

– Я иногда... бываю собакой...

К его немалому облегчению, Дикерона воспринял эти слова совсем не так, как какой-нибудь житель Нарлака, давно позабывший о вере пращуров и своем родовом имени. Мономатанец не стал ни шарахаться, ни убегать, ни творить отвращающие знамения. Он лишь кивнул и с уважением заметил:

– Теперь понятно, почему мое оружие не причинило тебе вреда. Ты, наверное, знаменитый вождь или колдун. У меня дома считают, что Предок дарит Свое обличье только величайшим в роду!

– Я не величайший, – проворчал Волкодав. – Просто последний.

Удивительное дело, но ему было не вполне безразлично, что станет думать о нем слепой метатель ножей.

Бывшая прислужница Смерти лежала раскинув руки, из угла рта и левой ноздри пролегли густеющие темно-красные струйки. Пустые глаза неподвижно смотрели вверх, туда, где за туманом скрывался Звездный Мост, недосягаемый для черной души. Волкодаву показалось, будто над площадью на мгновение склонилась гигантская непроглядная тень – и сразу исчезла. Он увидел, как зябко вздрогнула Поющий Цветок, как вздыбилась шерстка успокоившегося было Мыша... Один Дикерона ничего не почувствовал. Мономатанец спрятал нож в ножны, висевшие на груди под рубашкой, и деловито осведомился:

– Так это ты, значит, бабенке шею свернул? Небось, было за что?..

С той стороны, где выходила на площадь улица Оборванной Веревки, замелькали плывущие пятна мутно-рыжего света; туман превращал факелы в расплывчатые огненные облачка. Это луга с друзьями наконец-то преодолели страх и шли посмотреть, чем же кончилась невиданная погоня.

На другой день в Кондаре только и пересуду было о том, что за причалами всю ночь плакал тюлень, а первые рыбаки, вошедшие в гавань с рассветом выловили у самых свай тело молодой женщины со зверски переломанной шеей. Смерть стерла с ее лица ярость и ужас, а вода смыла краску и кровь:

самым жалостливым какое-то время казалось, будто красавица вот-вот вздохнет и откроет глаза. Ведь не мог, в самом деле, тюлень ни за что погубить подобное существо!.. Женщина была одета в нищенские лохмотья, но пальцы оказались белыми и холеными, никак не привычными рыться в помойках. Не иначе, знатная госпожа, прикинувшаяся побирушкой!.. Кто-то на всякий случай решил пощупать живчик, сдвинул драный рукав и увидел потертые ножны, пристегнутые к левой руке. Тут народ рассудил, что на площадь женщину привела скорее всего не любовь. Потом из ближайших гостиных домов вышли слуги, и кто-то поведал про крики и беготню, услышанную за полночь на улице купеческими сторожами. Тогда стало ясно, что бродяжка ночью пыталась залезть в чей-то дом, но была обнаружена и, удирая от преследователей, выбежала на запретную площадь. А стало быть, туда и дорога воровке!

Наконец из уст в уста распространилось слово великого Сонмора. Ночной Конис сокрушался о беспокойстве, причиненном злыми людьми его достойному другу, ювелиру УЛОЙХО. Я весьма опечален, – передавали в толпе, и у всех, кто это слышал, бежали по спинам мурашки. Тех, кто печалил владыку свободного люда, временами находили завернутых в собственную кожу. Надетую наизнанку. Собравшийся на причале народ как– то сразу припомнил, что день вообще-то не праздничный, а значит, у каждого множество дел.

Когда возле тела остались лишь самые стойкие любопытные, сквозь толпу прошагал отряд стражников во главе с невозмутимым Брагеллом. Дюжие парни без лишней болтовни засунули мертвую в рогожный мешок и погрузили на тележку. Грубая буроватая ткань тотчас промокла неровными пятнами, и сверток утратил всякое сходство с человеческим телом, сделавшись больше похожим на вялый, тронутый гнилью овощ. Когда тележку выкатывали за городские ворота, под каменной аркой во всю ширину прохода разложили костер, и мокрый сверток зло зашипел, соприкоснувшись с огнем. Только так добрые кондарцы могли быть уверены, что душа нечестивицы и тем более погибель, взявшая ее, не сыщут дороги назад. А если и сыщут, то остановятся у черты, убоявшись праведного огня. Другая предосторожность, свойственная не только нарлакам, состояла в том, чтобы схоронить скверного мертвеца в месте, не принадлежащем ни одной из стихий. Так испокон веку поступали с казненными преступниками и иными людьми, почему-либо признанными недостойными упокоения в Священном Огне. Удалившись от города, стражники достигли устья едва сочившейся Ренны и там, посреди галечного русла, на скорую руку выкопали для убитой последнее земное убежище. Быть может, во время следующего прохождения Змея взбеленившаяся вода выроет труп из неглубокой могилы, но кондарцам до этого не было дела. Морские течения у здешних берегов были таковы, что отданные Ренне останки если когда и всплывали, то в городскую гавань, пугать людей, уже не возвращались. Легенда, правда, гласила, что было одно-единственное исключение – самый первый Сонмор, которого якобы пришлось хоронить семь раз подряд.