Право на поединок - Семенова Мария Васильевна. Страница 86

– Повелитель Глубин мудр! – непререкаемо заявил хозяин корабля. – Во имя чугунной задницы Туннворна, соображения у вас, сегваны, словно у кур!.. Станет владыка древнего моря сердиться на сопливого мальчишку, чужеземца к тому же!.. Ха! Неужели кто-нибудь думает, будто Он настолько мелок душой?

Потрепал Йарру по льняному затылку и удалился на корму.

Проводив Астамера глазами, Эврих вдруг спохватился и поспешно выдернул из ведерка свою бересту, забыто качавшуюся надписью вниз. Перевернув ее, аррант стал придирчиво рассматривать письмена, причем лицо его неудержимо расплывалось в довольной улыбке. Он даже потер буквы пальцем, сперва осторожно, потом решительнее. Осмотрел палец, ища следы чернил, и заулыбался еще шире. Его труд выдержал испытание.

Волкодав снова лежал на палубе, устроив руки под головой и закрыв глаза. Морская болезнь, отступившая было, когда он предполагал заступаться за Йарру, опять взялась его мучить. Желудку не сиделось на месте, он противно ерзал туда и сюда, временами судорожно сжимаясь. Вот потому-то предусмотрительный венн ничего и не ел со вчерашнего дня, несмотря на лукавые уговоры арранта. А когда Эврих и Йарра, устроившись на скамье, разложили съестное, Волкодав отвернулся, борясь с желанием зажать рукой нос.

Если бы его спросили, откуда взялся удивлявший Астамера северо– восточный ветер, он смог бы ответить. Хорошенько прищурившись, он нашел бы в небе, среди быстрых кучевых облачков, две крохотные черные точки. А должное напряжение разума вызвало бы перед умственным взором два знакомых лица; одно – худенькое девичье, обрамленное пышными светлыми волосами, другое – решительное, скуластое, сероглазое, в рыжем юношеском пуху и таких же рыжих веснушках. Волкодав мог бы даже пояснить, что широкогрудый симуран, несший девчушку, был родным братом застреленного над Засечным кряжем... Но никто не спрашивал его, и венн молчал.

Еще он думал о том, что, кажется, понял, почему Йарра решил считать себя итигулом и рвался в горы, известные ему только по рассказам отца, вместо того чтобы вернуться в Озерный Край, в племя матери, в знакомую с младенчества жизнь. Все было очень просто. Для сородичей матери Йарра был бы сироткой, которого каждый в роду подкармливает и жалеет. Зато итигулы обрадуются появлению нового воина, нового копья и кинжала в столетней войне с шанами...

Надо ли говорить, какой путь почетней!

Волкодав, правда, крепко подозревал, что отец Йарры покинул горы как раз затем, чтобы удалиться от этой войны и жить в покое и мире. Просто жить, а не драться каждый день за свою жизнь. Любить жену и растить детей, не опасаясь ни кинжала в спину, ни попреков за излишнее миролюбие... Может, он потому и отправился на другой материк, что иначе не избежать было возвращения на Заоблачный кряж?..

«Косатка» шла почти прямо по ветру. Длинные морские волны неторопливо догоняли корабль, приподнимали его на своих спинах, подхватывали и некоторое время несли, а потом уходили вперед, шипя и вспениваясь под форштевнем. Волкодаву казалось, будто все его нутро превратилось в кисель и кисель этот ворочался из стороны в сторону в кожаном мешке тела, приливая то к голове, то к ногам. Трудно было даже думать: стоило попытаться на чем-то сосредоточиться, и сразу делалось ясно, что на самом-то деле это не имеет никакого значения. Он попробовал прикинуть, что получится, напади кто-нибудь на него прямо сейчас. Хотелось верить, что все-таки он сумел бы дать достойный отпор. Он знал: морскую болезнь гонят усердной работой, дружной песней и вообще любым делом, отвлекающим от безобразия, творящегося в утробе...

Вот попадем в Тин-Вилену, упрямо сказал себе венн, надо будет сначала разузнать поподробнее, что делается в горах. Нечего лезть туда наобум!..

Еще надо будет объяснить Эвриху то, что он понял про Йарру. Волкодав положил себе сделать это сразу, как только соберется с силами. Эврих учен говорить. Может, исхитрится втолковать парню, как надо жить, чтобы умерший отец в самом деле радовался на небесах... или на вершине Харан Киира, где пляшет над снегами зеленая радуга...

С этими мыслями Волкодав начал сползать не то чтобы в сон – в какое-то дурнотное полубеспамятство, когда человек отчетливо слышит все происходящее вокруг, но ничего по этому поводу не предпринимает и даже не открывает глаз посмотреть. Ему просто не хочется.

Он не пошевелился, когда на его лицо легла тень. Склонившийся над ним человек не нес в себе никакой опасности, а значит, незачем было и внимание на него обращать.

– Волкодав, спишь? – раздался осторожный голос Эвриха.

– Нет, – сказал венн. – Не сплю.

Он знал, что Эврих отлично видит его состояние, но состояние было противным и унизительным, и что-то в душе (называвшееся, вероятно, глупым мальчишеством) заставляло изо всех сил прикидываться, будто на самом деле все хорошо.

– Я тут для тебя подарок припас, – заговорщицки прошептал ученый аррант.

Пришлось поднимать ресницы и нехотя щуриться против света, ибо глаза, как всегда, когда Волкодаву бывало худо, от солнца немилосердно слезились. Эврих держал в руках туго завязанный прямоугольный мешочек, искусно сшитый из рыбьей кожи, не боящейся влаги. Аррант развязал тесемки движением ярмарочного фокусника, вынимающего пестрые платки из пустого горшка. Волкодав слишком отупел от мучительной качки и даже не сразу понял, что именно появилось из раскупоренного мешочка.

Это была книга. Книга в саккаремском переплете из тонких дощечек, обклеенных высушенными листьями болотного сарсана: вырастая, такой лист обзаводится страшными роговыми шипами, но если сорвать его только что вылупившимся из почки и подвесить в тени, он остается гладким и упругим, словно береста. У Волкодава стукнуло сердце: он узнал корешок.

«Начертание стран, земель и народов, Зелхатом Отринутым в Чирахе на закате земных дней его составленное, сиречь записанное со слов многих отважных и достославных людей, обозревших своими глазами отдаленнейшие края подлунного мира...»

Так вот почему книжки не оказалось на месте, когда, немного подзаработав у Стоума, он вновь посетил торговца и долго обшаривал взглядом лоток, старательно не замечая усмешки хозяина. Он, помнится, ни слова Эвриху не сказал. И Эврих ничего не стал ему говорить.

Венну не понадобилось даже заглядывать в перечень глав: он и так помнил страницу, где начинался одиннадцатый раздел, повествовавший о Самоцветных горах. Он нашел его и открыл книгу, – осторожно, чтобы не повредить затрепанный корешок. «Этот превосходящий всякое вероятие рассказ перенесен мною на долговечный пергамент со слов халисунца Синарка, проданного в подземные копи и выкупленного единоверцами из неволи...»

Эврих чуть не расхохотался, когда Волкодав поднял отсутствующий взгляд, сказал «Спасибо» и снова уткнулся в Зелхатово «Начертание». Читающий Волкодав в самом деле являл собой зрелище трогательное и смешное. Самому Эвриху, выросшему среди книг, доводилось читать и на ходу, и дожевывая кусок, и ковыряя ногтем в зубах. Для венна письменное слово еще оставалось святыней. Он, правда, не стал кланяться книге так, как кланялся собственному мечу, когда совершал ежедневное воинское правило. Однако вымыл руки и лицо в морской воде, подхваченной из-за борта. И разложил на коленях чистую тряпочку, на которую обычно клал хлеб. Эврих поджал ноги, плотнее закутался от ветра в кожаный плащ и стал смотреть на венна, старательно пряча улыбку.

«...Как известно, всю среднюю часть нашего материка, именуемого аррантами Западным, занимает горный край, труднопроходимый и малонаселенный. Край этот изобилует достославными чудесами, и я решаюсь утверждать, что не все смущающие разум известия, приносимые оттуда путешественниками, объясняются лишь воображением бывалых людей, усугубленным тяготами дальней дороги, затрудняющими подтверждение истины. С другой стороны, многое, вполне подлежащее разумному истолкованию, приобретает в рассказах очевидцев черты и свойства столь баснословные, что затруднительно бывает отделить правду от вымысла и уяснить, о чем же в действительности идет речь...»