11/22/63 - Кинг Стивен. Страница 108

– Черт, мама, ты даже не знаешь, что это.

Она его словно и не услышала.

– Приведет к расстройству желудка. А кроме того, я хочу успеть на восьмичасовой автобус. После восьми в салоне слишком много пьяных мужчин. Ли, дорогой, тебе нужно починить ту ступеньку на крыльце, прежде чем кто-нибудь сломает ногу.

Он что-то пробормотал, но Маргарита уже потеряла к сыну всякий интерес. Наклонилась, словно ястреб, пикирующий на полевую мышь, и схватила Джун. В бинокль я увидел страх на личике малышки.

– Как сегодня моя маленькая КРАСОТКА ? Как моя НЕНАГЛЯДНАЯ? Как моя маленькая DEVUSHKA?

Ее маленькая devushka, перепуганная до смерти, заревела в голос.

Ли шагнул к матери, чтобы забрать малышку. Красные губы Маргариты искривились, и только очень милосердный человек сказал бы, что в улыбке. Я бы назвал это оскалом. Должно быть, Ли пришла в голову та же мысль, потому что он отступил. Марина кусала нижнюю губу, ее глаза округлились от ужаса.

– О-о-о-о, Джуни! Джуни-Муни-Спуни!

Маргарита закружила по вытертому зеленому ковру, игнорируя отчаянные крики Джун точно так же, как раньше игнорировала злость Ли. Она будто питалась этими криками. Через какое-то время Марина не выдержала. Встала и направилась к Маргарите, которая отпрянула от нее, прижимая малышку к груди. С другой стороны улицы я мог представить себе стук ее больших белых медсестринских туфель: клад-кламп-клад. Марина ее преследовала. Маргарита, возможно, придя к выводу, что достаточно ясно выразила свою позицию, отдала ребенка. Указала на Ли. Потом заговорила с Мариной громким голосом учителя английского языка.

– Он набрал вес... когда вы жили у меня... потому что я готовила ему... его ЛЮБИМЫЕ блюда... но он все равно СЛИШКОМ... ЧЕРТОВСКИ.. ТОЩИЙ!

Марина смотрела на нее поверх головы малышки, ее красивые глаза широко раскрылись. Маргарита закатила свои, то ли от нетерпения, то ли от отвращения, потом шагнула к Марине. Пизанскую лампу уже включили, и блики отражались от линз «кошачьих» очков.

– СЛЕДИ ЗА ТЕМ... ЧТО ОН ЕСТ! НИКАКОЙ... ПРОСТОКВАШИ! НИКАКОГО... ЙОГУРТА! ОН... СЛИШКОМ... ХУДОЙ!

– Худой, – с сомнением повторила Марина. В безопасности маминых рук Джун лишь тихонько всхлипывала, успокаиваясь.

– Да! – ответила Маргарита и повернулась к Ли. – Почини ту ступеньку!

С этим она и ушла, задержавшись лишь на мгновение, чтобы звонко чмокнуть внучку в макушку. Направляясь в сторону автобусной остановки, она улыбалась. И как-то помолодела.

Наутро – после того дня, когда Маргарита принесла игрушечный домик, – я поднялся в шесть. Подошел к задернутым шторам и выглянул через щелку между ними, не думая, механически: выработалась привычка следить за домом напротив. Марина сидела на складном стуле, курила. В мешковатой розовой вискозной пижаме. У нее появился новый фингал, а на пижаме кое-где запеклись капли крови. Курила она медленно, глубоко затягиваясь, уставившись в никуда.

Через какое-то время она ушла в дом и приготовила завтрак. Скоро появился Ли и съел его. На Марину он не смотрел. Читал книгу.

Этот парень, Грегори, прислал купоны «Шопрайта». Ли сказал об этом матери, возможно, чтобы объяснить, откуда у них мясо. А может, чтобы сообщить ей, что у него и Марины в Форт-Уорте есть друзья. Mamochka пропустила эти слова мимо ушей, а я – нет. Питер Грегори представлял собой первое звено цепи, которая приведет Джорджа де Мореншильдта на Мерседес-стрит.

Как и де Мореншильдт, Грегори эмигрировал из России, а теперь работал в нефтянке. Родом из Сибири, он раз в неделю вел курсы русского языка в библиотеке Форт-Уорта. Ли узнал об этом и встретился с Грегори с тем, чтобы спросить, сможет ли он, Ли, найти работу переводчика. Грегори предложил ему сдать тест и нашел его русский «сносным». Но кто в действительности интересовал Грегори – кто интересовал всех русских эмигрантов, Ли наверняка это чувствовал, – так это бывшая Марина Прусакова, молодая женщина из Минска, которой каким-то образом удалось вырваться из лап русского медведя, чтобы угодить на рога американского козла.

Ли работу не получил, зато Грегори нанял Марину – учить русскому его сына Пола. Освальды отчаянно нуждались в деньгах. Но эта ситуация вызывала у Ли и раздражение. Марина дважды в неделю давала урок богатенькому парню, тогда как он каждый день собирал двери.

В то утро, когда я наблюдал, как Марина курит на крыльце, Пол Грегори, симпатичный молодой человек, подкатил к их дому на новеньком «Бьюике». Постучал, и Марина, сильно накрашенная – напомнив мне Бобби Джил, – открыла дверь. Помня то ли о ревности Ли, то ли о правилах приличия, выученных дома, урок она давала ему на крыльце. Полтора часа. Джун лежала между ними на одеяле, а когда плакала, эти двое по очереди брали ее на руки и укачивали. Картина радовала глаз, хотя я сомневаюсь, что мистер Освальд пришел бы к такому же выводу.

Примерно в полдень приехал отец Пола, поставил свой автомобиль в затылок «Бьюику». Компанию ему составляли двое мужчин и две женщины. Они привезли продукты. Старший Грегори обнял сына, потом поцеловал Марину в щеку (ту, что не опухла). Говорили они на русском. Младший Грегори стушевался, Марина засияла, как неоновая вывеска. Она пригласила всех в дом. Скоро они сидели за столом в гостиной, пили ледяной чай и болтали. Руки Марины летали, как переполошенные птицы. Джун передавали от одного к другому, из рук на колени и обратно.

Я не отрывал от них глаз как зачарованный. Эта девушка-женщина стала любимицей русской эмигрантской колонии. А разве могло быть иначе? Молодая, чужая в чужой стране, красивая. Более того, эта красотка вышла замуж за чудовище – неприветливого молодого американца, который бил ее (что плохо) и истово верил в систему, которую эти представители высшей части среднего класса не менее истово отвергали (еще хуже).

Однако Ли принимал привезенные ими продукты, лишь иногда устраивая скандалы, а когда они привозили что-то из мебели – новую кровать, ярко-розовую колыбельку для девочки, – принимал и это. Он надеялся, что русские вытащат его из дыры, в которой он обретался. Но не любил их и к моменту переезда с семьей в Даллас наверняка знал, что чувство это взаимное. «И с чего им меня любить?» – скорее всего думал он. В идеологии он не шел на компромисс. Они же трусы, покинувшие Мать-Россию, когда та стояла на коленях в сорок третьем году, лизавшие сапоги немцам, а после окончания войны сбежавшие в Соединенные Штаты и быстро принявшие американский образ жизни... который Освальд считал завуалированным фашизмом, бряцающим оружием, подавляющим большинство меньшинством, эксплуатирующим рабочих.

Что-то я узнал из записей Эла. Но главное почерпнул, глядя на сцену на другой стороне улицы и слушая важные разговоры через «жучок».

Вечером двадцать пятого августа, в субботу, Марина надела красивое синее платье и нарядила Джун в вельветовый комбинезон с вышитыми на груди цветами. Ли, как обычно угрюмый, вышел из спальни в своем единственном костюме. Смешном, из шерстяной материи – сшить такой могли только в России. Вечер выдался жарким, и я не сомневался, что Ли будет обливаться потом до того, как он закончится. Они осторожно спустились по лестнице (продавленную ступеньку так никто и не починил) и направились к автобусной остановке. Я сел в «Санлайнер» и поехал к углу Мерседес-стрит и Уинскотт-роуд. Увидел троицу у столба с белой полосой. Марина и Ли о чем-то спорили. Это уже не удивляло. Подъехал автобус. Освальды поднялись в салон. Я двинулся следом, как за Фрэнком Даннингом в Дерри.

История повторяется – всего лишь иной способ сказать, что прошлое стремится к гармонии с собой.

Из автобуса они вышли в жилом районе в северной части Далласа. Я припарковался и наблюдал, как они шагают к небольшому, но симпатичному тюдоровскому особняку из плитняка и бруса. В конце подъездной дорожки в сгущающихся сумерках мягко светились каретные фонари. На этой лужайке росичка не росла. Все здесь кричало: Америка дает результат! Марина с ребенком на руках шла чуть впереди, Ли отставал и выглядел потерянным в своем двубортном костюме, полы пиджака которого болтались почти до колен.