11/22/63 - Кинг Стивен. Страница 9

Слева стояла стойка с газетами. «Нью-Йорк таймс» я не нашел, только несколько экземпляров «Портленд пресс гералд» и один – «Бостон глоуб». Заголовок «Глоуб» кричал: «ДАЛЛЕС НАМЕКАЕТ НА УСТУПКИ, ЕСЛИ КРАСНЫЙ КИТАЙ ОТКАЖЕТСЯ ОТ ПРИМЕНЕНИЯ СИЛЫ НА ФОРМОЗЕ». Обе газеты датировались вторником, 9 сентября 1958 года.

Я взял «Глоуб», стоившую восемь центов, и направился к мраморному прилавку с газировкой, которого в мое время не существовало. За прилавком стоял Фрэнк Аничетти. По всем признакам – он, вплоть до полукружий седых волос над ушами. Только эту версию – назовем ее Фрэнк Один-Ноль – отличала худоба и бифокальные очки без оправы. И более высокий рост. Чувствуя себя незнакомцем в собственном теле, я уселся на высокую табуретку.

Он указал на газету:

– Вам этого хватит или налить какой-нибудь газировки?

– Что-нибудь холодное, но только не «Мокси», – услышал я собственный голос.

Фрэнк Один-Ноль улыбнулся:

– «Мокси» не держим, сынок. Не желаете рутбира [14]?

– Звучит неплохо, – ответил я, не погрешив против истины. В горле пересохло, лоб горел, будто поднялась температура.

– Пять или десять?

– Простите?

– Бира на пять или десять центов? – Первое слово он произнес на мэнский манер: «би-и-йа».

– A-а... Полагаю, на десять.

– Что ж, я полагаю, вы полагаете правильно. – Он открыл морозильник и достал заиндевелую кружку размером с графин для лимонада. Наполнил ее из крана, и я почувствовал запах рутбира, сильный и резкий. Фрэнк Один-Ноль снял пену рукояткой деревянной ложки, долил кружку до самого края и поставил передо мной на мраморный прилавок. – Пожалуйста. Вместе с газетой – восемнадцать центов. Плюс один для губернатора.

Я протянул старинный доллар Эла, и Фрэнк Один-Ноль отсчитал сдачу.

Я отпил рутбира сквозь пену и чуть не ахнул. Такой... насыщенный. Такой вкусный. Лучше и не скажешь. Этот мир, отстоявший от нашего более чем на пятьдесят лет, пах гораздо хуже, чем я мог себе представить, но рутбир вкусом отличался в лучшую сторону. И еще как отличался.

– Замечательный рутбир.

– Правда? Рад, что вам понравилось. Вы не местный, да?

– Да.

– Из другого штата?

– Висконсин, – ответил я. Если и солгал, то не совсем. Моя семья жила в Милуоки, пока мне не исполнилось одиннадцать.

Потом отца взяли преподавателем английского языка в Университет южного Мэна. С тех пор я этот штат не покидал.

– Вы выбрали для приезда очень удачное время, – кивнул Аничетти. – Большинство летних гостей разъехалось, и цены сразу пошли вниз. Ваш рутбир, к примеру. После Дня труда десятицентовая кружка стоит всего лишь дайм [15].

Звякнул колокольчик над дверью, заскрипели половицы. Приветливым таким скрипом. В последний раз, когда я рискнул зайти в «Кеннебек фрут» в надежде купить упаковку «Тамс» (меня ждало разочарование), они стонали.

За прилавок зашел подросток лет семнадцати. С коротко стриженными черными волосами. Его сходство с мужчиной не вызывало сомнений, и я осознал, что это Фрэнк Аничетти моего времени. А мужчина, снявший пену с кружки рутбира, – его отец. Фрэнк Два-Ноль даже не взглянул на меня – еще один покупатель.

– Тит уже поставил пикап на подъемник, – доложил он отцу. – Говорит, к пяти все будет готово.

– Так это хорошо. – Аничетти-старший достал сигарету, закурил. Только тут я впервые заметил на мраморном прилавке рядок маленьких керамических пепельниц. С надписью на боку: «ВКУСА «ВИНСТОН» ЛУЧШЕ НЕТ - ЭТАЛОН СИГАРЕТ». Фрэнк Один-Ноль посмотрел на меня. – Добавить в рутбир шарик ванильного мороженого? За счет заведения. Нам нравится окружать туристов заботой, особенно если они приезжают по окончании сезона.

– Благодарю, но мне и так хорошо. – И я говорил чистую правду. Не сомневался, что от добавки сладкого моя голова просто взорвется. Да и рутбир мне дали крепкий – прямо-таки газированный эспрессо.

Подросток улыбнулся мне – по сладости улыбка не уступала содержимому кружки. Никакого намека на пренебрежение, которое источал поклонник Элвиса, встреченный мною у магазина.

– В школе мы читали рассказ о том, что местные едят туристов, если они приезжают после окончания сезона.

– Фрэнки, разве можно говорить такое гостю? – Но мистер Аничетти улыбался, произнося эти слова.

– Все нормально. Я сам разбирал с учениками этот рассказ. Ширли Джексон, правильно? «Летние люди».

– Совершенно верно, – согласился Фрэнк. – Я не совсем его понял, но мне он понравился.

Я отпил еще глоток рутбира и с ласкающим слух стуком поставил кружку на мраморный прилавок. Не особо удивился, обнаружив, что кружка практически пуста. Могу ведь и подсесть на этот рутбир, подумал я. «Мокси» ему и в подметки не годится.

Старший Аничетти выпустил струю дыма к потолку, где неторопливо вращающиеся лопасти вентилятора перепахивали синеватое облако.

– Вы преподаете в Висконсине, мистер?..

– Эппинг. – Вопрос застал меня врасплох, и я не подумал о том, чтобы назваться вымышленной фамилией. – Да. Но этот год у меня субботний.

– Это означает, что он на год в творческом отпуске, – пояснил Фрэнк.

– Я знаю, что это означает, – ответил мистер Аничетти. Попытался изобразить раздражение, но получилось не очень. Я решил, что отец и сын нравятся мне ничуть не меньше рутбира. Мне нравился и продвинутый юнец с улицы, хотя бы по одной причине: он не знал, что уже стал штампом. Этот мир вызывал ощущение защищенности, ощущение – ну, не знаю – предопределенности. Конечно же, ложное ощущение, поскольку опасностью он не уступал любому другому. Но я обладал информацией, которой – как я верил часом ранее – мог располагать лишь Бог. Я знал, что паренек, полюбивший рассказ Ширли Джексон (пусть он «не совсем его понял»), проживет и этот день, и все другие дни последующих пятидесяти с небольшим лет. Не погибнет в автомобильной аварии, не умрет от сердечного приступа, не заболеет раком легких, вдыхая отцовский сигаретный дым. В ближайшие пятьдесят лет ничего такого с Фрэнком Аничетти не случится.

Я посмотрел на настенные часы («НАЧНИ СВОЙ ДЕНЬ С УЛЫБКИ, ВЫПЕЙ БОДРЯЩЕГО КОФЕ» – было написано на циферблате): двенадцать двадцать две. Для меня это ничего не значило, но я изобразил удивление. Допил мой би-и-йа и поднялся.

– Должен идти, если не хочу опоздать на встречу с друзьями в Касл-Рок.

– Только не разгоняйтесь на сто семнадцатом, – предупредил Аничетти. – Дорога – черт ногу сломит. – И вновь я обратил внимание на чересчур заметный мэнский выговор. Какого не слышал уже многие годы. Затем осознал, что так оно и есть, в прямом смысле слова, и чуть не рассмеялся.

– Не буду. Большое спасибо. Сынок? Тот рассказ Ширли Джексон.

– Да, сэр?

Еще и сэр. Но совершенно без сарказма. Почтительность – ничего больше. Я уже решил для себя, что тысяча девятьсот пятьдесят восьмой – очень хороший год. За исключением, разумеется, фабричной вони и сигаретного дыма.

– Там нечего понимать.

– Нечего? Мистер Марчант говорит совсем другое.

– При всем уважении к мистеру Марчанту, передай ему мнение Джейка Эппинга. Иногда сигара – просто курево, а рассказ – просто рассказ.

Он рассмеялся:

– Обязательно. Завтра на третьем уроке!

– Хорошо. – Я кивнул его отцу, меня подмывало сказать ему, что благодаря «Мокси» (которой он не держал... пока) этот магазин простоит на углу Главной улицы и Старой льюистонской дороги много лет после его смерти. – Спасибо за рутбир.

– Приходите в любое время. Я думаю о том, чтобы сбросить цену на большую кружку.

– До дайма?

Он улыбнулся. Естественно и искренне, как сын.

– Вы быстро все схватываете.

Звякнул колокольчик. Вошли три женщины. Никаких брюк. Платья до середины голени. И шляпки! Две с белыми вуальками. Женщины начали рыться в ящиках с фруктами, выбирая лучшие. Я уже шагнул к двери, потом повернулся.