Путешествие в страну мужчин - Климова Юлия. Страница 39

– Здравствуйте, мои дорогие, – холодно произнес Кречетов и, небрежно убрав книги со стула, сел и вытянул ноги. Часы теперь тикали где-то возле сердца, на губах замерла зловещая улыбка.

Через двадцать минут нетерпеливое ожидание нарушилось телефонным вызовом Шурыгина. Голос Петра Петровича был таким громким и взволнованным, что прорывался сквозь шум и помехи связи.

– Он позвонил! Встреча завтра утром в семь почти на дороге! Я записал, где именно. Деньги я подготовил, во сколько лучше выехать, чтобы точно не опоздать? Ночью все равно нет пробок, но лучше заранее. Подожду пару часов поблизости. Завтра все закончится, и я увижу Катю!

– В семь утра? – уточнил Егор.

– Да!

– Где?

– Ты хочешь вмешаться? Ты считаешь это правильным? – Петр Петрович помолчал. – Я нервничаю и боюсь, все сорвется!

– Подождите, я найду для разговора место получше – плохо слышно, – ответил Егор и быстро покинув жилье лодочника, зашагал по берегу к рыболовному пирсу дома отдыха. – Где? – настойчиво повторил он, поднимаясь выше к деревьям – квакать и шуршать в ухе перестало.

– Зачем ты хочешь это знать, просто скажи мне, зачем?

– Чтобы понять: близко они или нет, не иду ли я по ложному следу.

– Без моего одобрения ты ничего не предпримешь?

– Обещаю, – легко ответил Егор и насмешливо по-детски скрестил пальцы.

Петр Петрович торопливо, будто скорость сказанного имела значение, на одной ноте выдал координаты встречи.

– …он сказал, я должен быть один – подъехал, оставил сумку и сразу же вернулся в Москву. Он проверит деньги и позвонит. И после нашего разговора он сразу отпустит Катю. Пока непонятно, каким образом. Но, наверное, он продумал и это. Ты слышишь меня?

– Да, – ответил Егор. Несмотря на возобновившееся кваканье в трубке, он, улыбаясь, шел обратно к домику Филимона. Тощий и Толстый здесь. Рядом. И эти два типа – неуклюжие лохи, с которыми он справится. От турбазы километра три-четыре до места встречи. Они рядом. И Катя рядом. «Малявка, держись, вытащу я тебя, обещаю, вытащу…» – Я их почти нашел, – тихо произнес он вслух, но Шурыгин услышал.

– Ты мне слово дал, – резко напомнил Петр Петрович. – Я передам деньги, и они вернут мою дочь! Давай не будем рисковать – не сейчас! Ты где?

– В гостях у лодочника.

– Он кто?

– Лодочник, – с улыбкой повторил Егор.

– Я чувствую, ты что-то задумал!

– Ничего нового, уверяю вас.

– Ты мне слово дал! – еще раз напомнил Шурыгин.

«А идите на фиг, Петр Петрович», – беззлобно подумал Егор, распахивая скрипучую дверь.

– Я вам позвоню позже, – ответил он. – И держите меня в курсе! Связь плохая…

Теперь каждый предмет в хибаре радовал. Стопки журналов, грязная посуда, бутылки и даже вобла встали на сторону добра и усиленно поддерживали незваного гостя: «Подожди, не уходи, Филимон сейчас придет и все расскажет, тайное, как и положено, станет явным, час уже прошел, осталось еще немного…»

– Надеюсь, записку он написал сегодня. Ну же, давай, возвращайся.

Закурив у окна, Егор подумал о том, что уже привык к рыбному запаху, и переключился на Шурыгина. Пусть Петр Петрович отправляется на встречу, пусть отдает деньги и уезжает обратно. Нет, никто не будет мешать – там, на дороге… Катя останется под присмотром только одного похитителя, скорее всего Толстого, именно он, если хорошенько проанализировать слова Анны Григорьевны, не лидер в этом дуэте. И вот здесь-то и пригодятся ум, сила, реакция и хороший удар в физиономию врага. А потом и Тощего встретить можно… Надо же помочь человеку пересчитать деньги, а то собьется еще.
Слово он дал. Тонкие губы Егора скривились в усмешке. Петр Петрович, да бросьте, неужели вы думаете, что наглец Кречетов изменит свое решение? Нет, он всегда поступает так, как считает нужным. Это его ответственность, и это его… малявка.

– Моя малявка, – шепотом произнес Егор, и душа наполнилась болью и теплом. И стало легче, потому что в этой сложной ситуации он вдруг почувствовал себя действительно вправе принимать решения.

Но уже через несколько секунд пришлось отвлечься от мыслей о Шурыгине и о том, как Петр Петрович будет позже махать руками и чеканить: «Я просил, я говорил, ты никогда меня не слушаешь!», потому что донеслись отдаленное пение, витиеватая нецензурная брань и берег огласился громоподобным голосом лодочника:

– Дом родимый, я вернулся!!! Встречай папочку!

– Пьян в стельку, – поставил диагноз Егор и развернулся к двери.

* * *
Филимон переступал порог тяжело, будто перед ним находилось непреодолимое препятствие с шипами и рвом – минимум метр в высоту и столько же в ширину.
Схватившись двумя руками за косяк, он поднял правую ногу и стал медленно сползать вниз, затем, собравшись с силами, вытянулся вверх, осмотрел единственную комнату, не обнаружил ничего интересного и буркнул в никуда:

– Извините, пожалуйста, не рассчитал… змеючина больно сильная была, а он наливает и наливает… все кровные денежки прожрал и проср… ик! – Громко икнув, Филимон отлип от дверного косяка, качнулся и, сделав несколько нетвердых шагов вперед, здоровенными ручищами схватился за край стола. – А она мне: «Поди вон!», где только слов таких протокольных нахваталась!.. Разлюблю ее, будет знать! Запах ей не нравится! Переезжать она не хочет! А я моряк! Я без моря не могу! Анна Григорьевна, Анна Григорьевна, – перекривил он, – какая она мне Анна Григорьевна?.. Анька, я сказал!

Навалившись на стол, он протянул руку к стакану, но взять не смог, рухнул на живот, обмяк и заерзал, пытаясь подняться.
Егор представлял Филимона другим – маленьким, щупленьким мужичком с бегающими глазками, дрожащими руками и страдальческим выражением лица. Но перед ним полулежал великан в клетчатой синей рубахе, черных залатанных штанах, высоких резиновых сапогах. Нестриженые седые волосы клоками торчали во все стороны, борода и усы прятали половину лица, но были на удивление аккуратно подстрижены. Филимон мгновенно перетянул свободное пространство на себя – и в комнате сразу стало тесно. На вид ему было от шестидесяти до семидесяти лет, не больше; что ж, Анну Григорьевну можно понять: очень уж колоритный персонаж местный лодочник, и озеро морем называет…

– Добрый вечер, – громко произнес Егор и сразу поймал удивленный взгляд хозяина дома.

– Темно, зараза, – пробормотал Филимон и добавил: – Где тут лампа… где лампа, я спрашиваю… ты х-хто?

– Я с турбазы… Приятелей своих ищу.

– А лампу зажги, а? – из последних сил протянул хозяин, тыкая пальцем в посудный шкаф.

Егор, неспешно выбирая тактику, подошел к шкафу, посмотрел на полки, потом открыл дверцу, нашел лампу и зажег ее. Стало гораздо светлее, и к беспорядку сразу добавились пыль и грязь.

– Мне Анна Григорьевна сказала, что вы здесь главный лодочник, – нарочно полоснул он по больному, – может, приятелей моих видели?

– Анька?.. – Филимон издал многострадальный стон, поднялся, добрел до серых тюков, наваленных в углу, споткнулся и упал на них. – Анька… – пробормотал он жалобно, сел поудобнее и вдруг превратился в большого ребенка, у которого отобрали конфету в ярком фантике: глаза округлились, губы надулись и задрожали, пальцы сцепились на животе. – Всю душу она мне вымотала! Десять лет маюсь!