Ритуал - Дяченко Марина и Сергей. Страница 42

— Ты ищешь смерти, молодой дракон, — уверенно повторил Тот, Что Смотрел, хотя его незваный гость был уже в людском обличье.

— Я давно не молод, — хрипло отозвался Арман. — И не смерти я ищу, а родину Прадракона, моего предка.

— Этого мальчика, — голос потеплел, — этого смешного крылатого мальчугана… Я всегда забываю, что уже прошло время с тех пор, как он научился летать…

— Прадракон?!

— Да, да… Он рос на моих глазах, я всегда был против этой безумной его идеи — полететь за море… Но родина его не здесь.

Арман неподвижно лежал на острых камнях. Слова Того, Кто Смотрел, повергли его в ужас; взгляд, источник которого был где-то в темной глубине, давил и сковывал. Арман ни разу не решился посмотреть прямо навстречу этому взгляду, но и ткнувшись в пол, ощущал его — пристальный, неотрывный.

— Родина его не здесь, — продолжал Тот, — он подкидыш… Кто знает, откуда его подкинули — может быть, со звезд…

— Прадракон не может быть подкидышем, — глухо сказал Арман.

— Возможно, возможно, — легко согласился голос. — Хотя кто поручится, что всех нас не подкинули в этот странный мир?

— Кто ты? — спросил Арман все так же глухо.

— Разве можно ответить на этот вопрос? — удивился Тот. — А кто ты?

— Мое имя Арм-Анн.

— Разве в имени дело? Что говорит о тебе твое имя?

— Я двести первый потомок великого рода, — Арман перевел дыхание, взгляд из темной пустоты все тяжелее было выдерживать.

Кажется, голос усмехнулся:

— Этот мальчик наплодил множество потомков… Ты похож на него, молодой дракон.

— Возможно, — медленно отозвался Арман. — Он был первым в роду, я же — последний.

— Кольцо, — сказал Тот, Кто Смотрел.

— Что? — не понял Арман.

— Кольцо. Первый — это последний и есть. Круг замкнулся.

Некоторое время Арман лежал, переваривая его слова. Потом пробормотал сквозь зубы:

— Ты философ… Не мог бы ты отвернуться ненадолго? Мне… тяжело, когда ты смотришь.

— Как же я могу не смотреть? — удивился Тот.

Помолчали.

— Я хочу уйти, — сказал Арман.

— Совсем уйти? Уйти из этой жизни?

У Армана что-то екнуло в груди — не то страх, не то, наоборот, радость.

Скала чуть заметно вздрагивала, сотрясаемая прибоем. Но в мерный звук волн не вплетались привычные крики чаек — тихо, ни зверя, ни птицы.

— Н-нет… — проговорил он с трудом. — Я еще… не решил.

Взгляд стал еще пристальнее — Арман задыхался под ним.

— Решай, молодой дракон. Тому мальчику тоже было трудно.

— Отвернись, — выдохнул Арман, закрывая лицо руками.

Последовал звук, подобный короткому сухому смешку.

— Тебе еще придется решать. Тебя ждет… Нет. Сначала выбери.

И снова — короткий смешок. Взгляд исчез.

Арман поднял голову — из глубины скал доносились тяжелые шаги уходящего.

После случая в охотничьем домике, когда похвальба Остина прервана была негромким Ютиным замечанием, в отношениях супругов произошел внезапный и резкий разлад. Король все чаще пренебрегал супружеской спальней. Разлад внутри венценосной семьи не остался незамеченным.

Шептались горничные; их шепоток долетал до Ютиных ушей и покрывал их краской стыда. Иногда ей хотелось заткнуть все болтливые рты разом — но она еще сдерживалась, делая вид, что ничего не слышит.

Однажды вечером она сделала попытку объясниться.

— Остин, — небрежно сказала она за ужином, который, как и прочие дворцовые ритуалы, оставался незыблемым, — я бы хотела поговорить с тобой.

Он посмотрел на нее без всякого выражения — так, во всяком случае, ей показалось, — и медленно кивнул.

Она звала его прогуляться по заснеженной лужайке, но король настоял на том, чтобы разговор происходил в его рабочем кабинете. Кабинет угнетал и сковывал Юту — ей казалось, что у этих стен особенно длинные уши.

Остин сел за стол — вялый, равнодушный, усталый. Подперев щеку кулаком, уставился в окно.

— Остин, — Юта осталась стоять, привалившись к стене, — Остин… Если я виновата, прости меня. Знаешь, иногда ничтожные пустяки способны рассорить людей… Но я не хотела…

Он вскинул голову:

— Ничтожные пустяки?! Как ты посмела встать между мной и моими… воинами! Моим народом!

Король поднялся, уронив на пол какие-то забытые бумаги. Бумаги рассыпались веером. Юта сжалась в комок.

— Ты ведешь себя, как… простолюдинка! Над тобой уже смеются… А если они будут смеяться надо мной?! — представив себе вероятность подобного кошмара, Остин побледнел, как мука.

Юта смотрела, как прыгают его губы, как сверкают возмущенные глаза, и в какую-то минуту ей показалось, что между ней и королем обростает каменной корой толстая холодная стена. Ощущение внезапной отчужденности было так сильно и явственно, что Юта пошатнулась. Горгулья, они чужие. Детство, юность, сны…

Раздраженно шагая по комнате, Остин наступил на белый листок бумаги — будто тяжелую печать поставили на уголок пустого листа.

— Эта истерика в Акмалии… И теперь эта выходка… — Остин вскидывал ладонь и рассекал ею воздух. — Неужели так трудно жить по законам приютившей тебя страны?

— Приютившей? — тихо спросила Юта, не отрывая взгляда от темного отпечатка королевского каблука. — Как сиротский приют? Я думала, ты меня любишь…

Остин прерывисто вздохнул, перестал расхаживать и отошел к окну. Постоял, чуть отодвинув бархатную портьеру. Обернулся:

— Да… Конечно… А теперь иди к себе, у меня много работы.

Спустя два дна королю понадобилось нанести визит в Акмалию.

Непонятно почему, но Юте не по душе была эта поездка. Не потому, что жалко было расставаться с Остином — отчуждение теперь разлеглось между ними, как тяжелый ледяной зверь. Однако мысль об Акмалии была ей с некоторых пор противна.

Остин, возможно, придерживался иного мнения. Снаряжен был королевский отряд; прощаясь, Остин, неукоснительно следуя дворцовому этикету, коснулся губами Ютиной руки. Рука вздрогнула и высвободилась.

Потянулись долгие дни без Остина — и королева с удивлением поняла, что они почти не отличаются от тех, что были проведены вместе с ним. Все та же череда ритуальных обедов и ужинов, все та же вечно одинаковая прическа, пяльца со строго предписанными узорами… А без однообразных любовных ласк она вовсе не страдала — чему тоже была немало удивлена.

С преувеличенным старанием она вертела иголкой, перенося на тонкое полотно кем-то придуманные узоры; в душной густой тишине наглухо закрытой комнаты ей являлись странные мысли и видения.

Она видела Остина — улыбчивого мальчика, сдержанного подростка. Вот он идет по аллее замка, ее родного замка, родительского дома… Поневоле накатывало то давнее, забытое чувство, когда от прилива крови уши вот-вот отвалятся, и никакими силами не стереть с лица глупую улыбку, а кругом ведь люди, и что, если заметят… И Юта улыбалась, склонившись над пяльцами, но в ответ тут же являлось другое воспоминание — окровавленная голова оленя, привешенная к седлу, равнодушное лицо мужа — пустое, чужое… Юта закусывала губы, и вот уже умирающий король Контестар пытается улыбнуться: «Ты хорошая девочка… Надеюсь, Остин это поймет». И сразу — дракон покорно подставляет голову под удар стальной дубины с шипами…

Арман! Юта укололась иглой и замарала вышивку кровью.

Остин вернулся спустя почти две недели. Дворец сразу наполнился многоголосым шумом и хохотом; король зашел поздороваться с женой и застал ее за вышиванием.

— Здравствуй, моя красавица! — выкрикнул он весело и от всей души хлопнул Юту по плечу.

Юта сжалась. Ей почудилась в этих словах насмешка; раньше Остин никогда не называл ее красавицей, да и никто не называл, зачем…

Остин ушел, а ей расхотелось вышивать.

Волны разбивались об отвесную скалу. Исполинские, горбатые, в белых клочьях пены, они казались твердыми и скользкими на ощупь; солнце просвечивало сквозь их грузные тела.

Верхний край скалы был закрыт облаками. Облака вздымались и пухли, чтобы тут же истончиться и растаять бесследно, перетечь в соседнюю клубящуюся глыбу, вывернуться наизнанку, поглотить и быть поглощенным… Арман до бесконечности мог смотреть на их стремительную, жутковатую игру.